Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа
Леня и Ромка ждали меня в парадной.
– В Пушкарские бани, – сказал Ромка.
И мы вышли на Большую Пушкарскую улицу.
Баня выглядела как обыкновенный дом, только из трубы на крыше валил дым. Значит, что-то топилось.
Ленька купил три билета, а Ромка купил что-то вроде короткой метлы из связанных в пучок березовых веток с листьями. Это был веник, и он удивительно пахнул березовой рощей.
– Отличный веник! – сказал он. – Нам его хватит на всех троих.
Мы сдали в гардероб свои пальто и шапки, получили номерки и поднялись по полутемной лестнице в предбанник.
Здесь было много мужчин, они курили, и стоял дым.
Кто-то раздевался, а кто-то одевался. Пахло свежими простынями. Многие мужчины ходили в длинных рубахах и в кальсонах со штрипками, белые, как привидения.
– Скорее раздевайся, – сказал Леня. – А то может не хватить шаек.
Мы разделись и в чем мать родила пошли по коридору, ступая босыми ногами по мокрому коврику к двери, которая вела в баню.
Ромка торжественно распахнул дверь, и в нос ударило тепло. На каменном полу в лужах воды стояли цинковые шайки, и в каждой шайке, как цапли, на одной ноге стояли намыленные, как деды-морозы, мужчины. Из кранов на стенах лилась вода. Она лилась из душей в открытых кабинах и из ушей намыленных мужчин. Кто-то тер кому-то мочалкой спину, кто-то лежал животом на деревянной скамье, и какой-то мужчина с большими усами колотил его ладонями что есть сил, а мужчина стонал и приговаривал: "Сильнее!
Еще! Еще!"
Люди хлопали друг друга по спинам, обливали горячей водой из шаек, намыливали себя и бежали под хлещущие души. Пахло мокрым бельем, стиркой, не знаю чем еще. Брызги летели в разные стороны. Голые мужчины проходили во все стороны этой мокрой комнаты, толкаясь и гогоча! Я никогда не видел столько голых людей в помещении.
Ромка отложил в сторону наш веник, добыл мне и Леньке шайки и начал командовать:
– Наполняйте шайки водой из крана.
И мы все встали в очередь к большому крану с деревянной ручкой. Я открыл кран, и хлынул такой кипяток, что я сразу отскочил в сторону.
– Надо регулировать, – инструктировал Ромка, – а то ошпаришься.
Я долго крутил кран и выяснил, что холодная вода идет из крана рядом, и стал регулировать. В результате я наполнил свою шайку водой горячей, но в общем приемлемой температуры. Я поднял свою шайку и понес ее, отыскивая место, где можно обосноваться. Все голые мужчины меня толкали, и горячая вода выплескивалась из шайки и обжигала меня.
Пришлось занимать очередь к крану еще два раза.
Наконец я благополучно донес шайку и установил ее у скамейки, где лежали мое мыло и мочалка. Сюда же пробрались Ромка и Леня.
Мы стали намыливаться и тереть друг друга мочалками.
Это было очень весело. Мы кричали, хохотали и обливали друг друга.
– По-моему, мы уже вымылись, – сказал я.
– Это еще не имеет ничего общего с мытьем, – сказал Ромка. – Самое главное впереди. Сейчас мы пойдем париться.
– Что значит "париться"?
– Это значит мыться в пару. Парься – не обожгись, поддавай – не опались, с полка не свались.
И Ромка открыл маленькую дверку, откуда мне в нос рванулось облако пара, застлало глаза, и мне показалось, что оно начало меня душить. Я не мог дышать, меня обволакивал пар, и я ничего не видел. Я хотел выскочить из этого ада, но Леня и Ромка держали меня и толкали в это жуткое помещение.
Я пытался зажать пальцами нос, но пар все равно врывался в ноздри и не выходил из них. Жара душила меня, и я как будто потерял сознание.
– Теперь выйди на минуту и приди в себя, – сказал Леня и вывел меня из парильной, ибо я не мог найти дверь и был как слепой.
Я глотнул свежего воздуха, открыл глаза и радостно вздохнул, но в этот момент Ромка втащил меня обратно. Было очень тяжело, опять меня обволок пар, но я уже кое-что видел.
В середине помещения находилась печь с наваленными на нее большими булыжниками. Они раскалялись, их обливали холодной водой из шаек, и шел сумасшедший пар, который густыми облаками плыл по помещению. Стояли чаны с горячей и холодной водой, и у стены был полок, на котором парились любители этого дела. Голые призраки передвигались по парилке, еле различимые сквозь облака пара. Жара, сухая жара пронизывала меня всего. И тут Ромка окунул в чан наш веник и хлестанул меня что есть силы, я даже подпрыгнул. А он колотил меня не переставая и приговаривал (как он мог в такой атмосфере говорить – непонятно!):
– С гуся вода, с тебя худоба! В баньке парился, с потолка ударился.
– Разве так веником бьют? – обратился к Ромке голый худой мужчина с бородкой. – А ну, дай мне твой веник.
Он взял у Ромки веник и шибанул меня по спине, потом по заду, по ногам, по шее и начал меня хлестать, не оставляя на мне живого места. А потом сказал:
– Ну, а теперь ты меня посеки.
И отдал мне веник.
Я, конечно, с удовольствием откликнулся на его предложение, взял веник и начал его колошматить, а он охал и приговаривал:
– Еще, а ну, поддай еще, а ну, еще разок!
А потом сказал:
– (Пожалуй, хватит. Большое вам спасибо.
Я посмотрел на него и чуть не умер от ужаса. Это был Александр Августович Герке. Я бил нашего заведующего школой и преподавателя истории.
Я выскочил из парилки. За мной пробками вылетели оттуда Ромка и Леня. Мы глотнули свежего воздуха, и я почувствовал, как в меня входит обратно жизнь, как мне легко дышится и какой я удивительно легкий, будто не хожу, а летаю, какое изумительное чувство во всем теле, как дышит моя кожа, все ее поры.
– Ну как? – спросил Ромка.
– Здорово!.. – сказал я. – А вы обратили внимание, кого я бил веником?
– Конечно, – сказал Ромка. – Александр Августович постоянный посетитель этой бани. Он мастер веника. Пошли, братцы, примем холодный душ и закончим процедуру кружкой кваса.
Леня объяснил, что после бани принято пить холодный квас. И мы выпили по кружке шибанувшего в нос хлебного кваса, и это тоже было очень здорово.
Потом мы оделись в предбаннике и вышли на морозную улицу.
Настроение было превосходное, чувствовали мы себя замечательно, и я понял, что баня – это вещь.
А Леня сказал:
– Благодари нас, что мы тебя вытащили и приобщили к великой тайне Пушкарских бань. Интересно, что тебе поставит завтра Герке по истории…
Завтра действительно был урок истории, и Герке вызвал меня и спросил, что я знаю об императоре Нероне. Я рассказал ему о Нероне и о пожаре Рима, и он мне поставил "отлично".
– Пойдешь с нами на следующей неделе? – спросил Ромка.
– Обязательно! – сказал я.
И подумал, что неплохо опять встретить Александра Августовича в парилке и дать ему пару раз веником от всей души. Надо доставить ему удовольствие.
ХОЗЯИН
Герман пришел сегодня в школу какой-то взволнованный, вроде как бы растерянный, а может быть, даже и малость заплаканный. На истории отвечал тихо и большей частью невпопад, так что Александр Августович даже сказал:
– Ты, Штейдинг, сегодня явно в дурном настроении.
Я тебя спрошу еще завтра, только приведи свои мысли в порядок.
На перемене мы все окружили Германа и поставили в лоб вопрос: что с тобой происходит? На что он, как всегда, прямо и честно ответил:
– Ребята, у меня неприятность по семейной линии.
Вы заметили, что вчера я пропустил школу? Папа на день уехал, мама была больна, старшая сестра ушла на занятия, и отец поручил мне быть за него ответственным в магазине. И я весь день был главным человеком.
Пришел наш постоянный клиент Еркушин из дома на Гребецкой улице. Сказал, что у него до понедельника нет денег, и попросил поверить ему в долг. Ну как можно человеку не поверить? Я, конечно, поверил и отпустил ему на два рубля колбасы, на два рубля сосисок и на полтора рубля ветчины. Итого на пять пятьдесят.
Потом пришел наш водопроводчик Семен. Сказал, что корейка по два рубля фунт ему дорого. Ну, и я уступил ему по рублю семьдесят. Бедный дядька, что с него возьмешь?
В общем, когда папа вернулся, он насчитал в магазине на пять рублей шестьдесят пять копеек убытков.
Кричал на меня, стучал кулаком по прилавку и назвал бандитом.
Я считаю, что бандиты грабят людей, а я, наоборот, помогал людям. За что же такое?
Герман покраснел, еще больше разволновался и даже вспотел от переживаний.
Лебедев нахмурился и сказал:
– Ты, Герман, не сделал ничего плохого. Твой отец – частник, и у него буржуазно-капиталистические замашки. Его воспитывала другая эпоха. Наверно, он неплохой человек, но он еще живет в старой эпохе, и ему трудно изменить свое мировоззрение. (Ваня умел здорово выражаться и передавать свои мысли. Он наверняка будет большим ученым – думали мы.) Ты кем собираешься быть, Ермоша?
– Я буду инженером, – сказал Штейдинг.
