Феликс Кандель - Люди мимоезжие. Книга путешествий
Огляделся, сказал мечтательно:
– Твою я бы покрыл... Хоть теперь.
– Не надо, – быстро сказал мой друг.
– Тебе не надо, – буркнуло за окном, – другим надо. Вот я на вас в милицию пожалуюсь. Приедут – заберут.
– Давай, – беспечно сказал Сергей. – Заодно и избу покроют.
Отошел с ворчанием.
Выпили по второй кринке.
В животах затяжелело, в головах полегчало.
– Петя, – позвали. – Приди, выкушай по-хорошему.
– Еще проверить надо, – ответил из невидимости, – откуда у вас деньги такие.
Топором по стене пристукнул.
Картошечка шла – лучше не надо. И огурцы с грибками: только подкладывай. Чмокали, хрустели, отхлебывали из кринок, получали удовольствие от жизни.
– Ой, – говорю, – смотрит!
Дур-человек прилип к окну, глядел страдательно на богатый стол, провожал взглядом каждый кусок.
– Обижаете, – сказал гордо и исчез снова.
Налили кринку до краев, навалили картошки в тарелку, открыли окно, поставили ему на подоконник, луковицу добавили.
– Не нуждаемся, – гордо сказали оттуда. – Задешево не купишь.
И кринка исчезла с окна.
Зачмокало, засосало с жадностью: теленком у пойла.
– Сергей, – сказал, отдуваясь, – пять тебе минут на сборы. Иначе хуже будет.
Картошка исчезла с окна. За ней луковица.
– Хуже не будет, – хвастливо сказал Сергей. – Хуже уже было. Меня немец поклевал из пулемета, – тебе, Петя, и не снилось.
– Слыхали, – сказал без почтения невидимый Петя, давясь обильной пищей. – Что было, то было. А за теперешнее ответишь. Нету такого права: народ без крыши держать.
И тогда Сергей побурел, встал во весь рост, снял пиджак, рубаху через голову потянул, шов показал страшный, глубокий, от бедра к плечу, как наискосок прострочено.
– Двадцать три пули, – сказал гордо. – Доктора не поверили. Всем госпиталем считали. Ну да я их тоже поклевал, фрицев этих, всласть из пулемета.
Сел к столу так, без рубахи.
– А не страшно было, – спросил мой друг, – людей убивать?
– Так я же не видал вблизи, – ответил обстоятельно. – Метров с восьмисот, не меньше. Как пойдешь строчить, они и лежат.
– И сколько их было?
– За войну-то? Да пару, пожалуй, сотен...
Мы дрогнули. Поглядели на него внимательно.
– Я рази хотел? – сказал он на это. – Чего он на меня бежал? Сидел бы себе дома, пиво пил, картошкой закусывал.. .
– Сергей! – вскрикнуло за окном. – Заосеняло! Мокреть развело! Как дома сидеть?..
И посуду на окно выставил за добавкой.
– Сделаю я тебе крышу, – сказал Сергей без удовольствия. – Зубы стисну – и сделаю.
– А когда стиснешь?
– Скоро уже. Дай пиво допить.
Разлил по-новой из полегчавшей канистры.
– Скоро уже, – повторил с сожалением дур-человек. – Половину опростали.
Присосался с шумом к литровой кринке.
Цыбулей захрупал.
Позудел чего-то – не разобрать.
– Можно еще сбегать, – предложил Сергей. – В Глубокое, на пивзавод. Я хоть сейчас.
– Чтоб тебе другую ногу колесом согнуло, – пожелал от души невидимый Петя. – Бегать тогда не станешь.
– Я быстрый, – похвастался. – Я затяжной. Прихвачусь – и пошел! В покосы, бывало, парнишечкой, за тридцать верст к девке бегал. Косой намахаешься, водицей ополоснешься – и побёг, на всю ночь. А она уж стоит, выглядывает, груди от ожидания ходуном ходят. Покурлыкали, поиграли – и назад, еще тридцать верст. Пока добежал – утро, время опять косить. Я и не спал ни чуточки.
Затуманился.
Слезой в пиво капнул.
– Вы видите перед собой несчастного в любви человека. Батя узнал, велел тутошнюю брать, из деревни. Сорок лет грызет, без передыху. Идешь домой, а она уж стоит, выглядывает, пузом от злости трясет.
– Так тебе и надо, – без жалости сказал Петя и кринку возвратил на место. – В другой раз не побежишь.
– Где он у меня, другой раз?
И разлил всем по-быстрому, остатки разложил из чугуна.
Выпили. Доели. Ложки облизали. Петя позудел за окном басовито и недовольно, потревоженной синей мухой, а там и он затих.
Тишь по деревне. Теплынь несмелая. Покой глубинный. Закат в облаках.
Сидим. Млеем. Дремотой наливаемся.
Тут зашумело вдруг поверху, над головой, сапогами затопало по крыше.
– Эй, ты чего?
А Петя оттуда торжественно и злорадно:
– Сергей, – говорит. – Ты меня на обман взял. Теперь мой черед. Вот я вам избу раскрою, чтобы неповадно было. Пускай всех замочит.
Застучал топором.
– Раскрой, раскрой, – беспечально разрешил Сергей. – Раскроешь – им и покрывать буду. Не тебе первому.
Петя взвизгнул.
Топор пролетел мимо окна и врубился в землю.
За топором спланировала шляпа.
Потом мы увидели, как он забегал по двору, ногой пинал деревья, стены, машину, вымещал неутоленную злость.
– Безобразие, – сказал с задержкой мой ублаженный друг и сполз с лавки на пол. – Дом портят. Убытки приносят. Хозяйство разоряют.
Был он уже пьян от пива и переживаний.
Лежал на спине, раскинув широко руки, кричал чванливо в потолок:
– Это кто же лежит? Да на чьем же полу? Да посреди чьей же избы?!..
Заснул тут же – головой под лавку.
– Всё, – сказал Сергей. – Слетел с копыток.
Разлил теперь на троих, поровну, перевернул канистру, постукал ладонью по гулкому боку.
И тогда Петя натянул шляпу по уши, подошел решительно к окну, выпил махом свою порцию, сказал сурово и официально:
– Нож дайте.
– Какой тебе нож?
– Консервный. Я вашу машину вскрою: нехай протекет. Как мне, так и всем.
– Вскрой, вскрой, – разрешил Сергей. – Я ее тёсом покрою, Тёс-то почище железа, его ржа не берет.
И Петя пошел со двора, несчастный, посрамленный, опустив поникшие плечи.
– Погоди! Дур-человек! Шучу жа...
Но тот не обернулся.
– Ладно, – говорю. – И без него хорошо.
– Ты что! – всколыхнулся. – Ты кто?! Вы завтра умотаете отсюдова, – с кем пить-то буду? Полтора мужика на деревне: помрет ненароком – осиротею, облапошить некого...
И покатил из избы.
Я за ним.
Догнал на улице, попридержал у калитки.
– Эй, – говорю, – а со мной как? Покупать избу или не надо?
– Которую?
– Да хоть эту.
Поглядел на меня прямо, неотрывно, сказал без утайки:
– Я тебе честно скажу, чуж-человек... Тухлое это дело. Тебя домовик не примет. Он тут капризнай! – не приведи Господь.
– А в другом доме?
– И в другом не примет. Станет прокудить – сам из избы уйдешь.
И попылил следом за Петей.
Одна нога целая, другая – колесом.
А я на месте остался.
6
Гнали по домам стадо.
Пастух кнутом щелкал.
Коровы пыхтели, отдувались, пахли травою.
Женщины стояли у ворот, окликали певуче, по имени, а те мычали в ответ, густо, напоённо, важно кивали головой, как соглашались милостиво.
Одна прошла рядом, боком меня огладила, глазом осмотрела в упор.
Я и пошел за нею.
Мальчонки на лавке уже не было.
Миска стояла с водою, без картошки на дне.
Уж не всплыла ли часом?..
Сунулся лицом в щель заборную, дом оглядел заколоченный, свой почти что, заблажил вдруг в голос – душа на ладони, сердце на языке:
– Дедушка! Дедушка-домовик, прими! Я к тебе с почтением, я к тебе с пониманием. Станем вдвоем вековать: ты хозяин, я квартирант. Чердак – тебе, амбар – тебе, хлев с подполом – тоже тебе. Дозволь в сторонке, дозволь с краешка: у окна сидеть, печь топить, картошку варить, в огонь глядеть. Дедушка, не гони! Может, и я пригожусь. В лес пойду, сухостою нарублю, стану приносить домой по лесине. В поле пойду, трав наберу духовитых, насушу, разложу по лавкам. К речке схожу, песку нагребу, чистого, крупного, полы ототру до чистоты дерева. Дедушка-домовик, пусти! Вот он я, дедушка! Весь тут!!
Поддуло фырчливо понизу.
Дослепу запорошило глаза.
Без жалости отворотило от забора.
– Ах, дедушка, дедушка...
Позакрывались ворота по деревне.
Позажигались огни.
Затенькало проворно по подойникам.
Запахло варевом.
Потянуло ветерком.
Я шел обратно в закатных смерканиях, задавленный и порушенный, ноги волочил за собой.
Пришел в избу, зажег свет, без сил привалился к двери.
Запахи кислые. Объедки скользкие. Канистра боком. Разор на столе.
Мой ублаженный друг стоял на коленях посреди избы, качался, лбом стукался об пол:
– Дедушка-соседушка! Батюшка-хозяюшка! Прости дурака…
– Надо же, – говорю. – Что пиво с человеком делает.
Поглядел на меня кротко да отвечает:
– Рубаха у него красная. Борода у него серая. Ладони у него мохнатые. Брови густые. Ноги кривые. Голос глухой. Рукавицы на веревочке, через шею, чтобы не потерять. Домовик – тот же леший, только что обрусел.
– Ты почем знаешь?
– Беседовали, – говорит. – Как с тобою.
– И что?
– Лютовал. Ногой топал. Синяков мне наставил. Не чванься. Не строй из себя. Не пакости в доброй избе. Угощенье оставляй дедушке. Купил дом – так с домовым.
