Виктор Голявкин - Тетрадки под дождём
Он постукивает по зубам ногтями и говорит, что ел крабов, омаров и жёлуди.
Папа мой тоже говорит, что он ел жёлуди.
Мама машет рукой и смеётся. Не верит она в то, что папа ел жёлуди.
— Дорогой Ливерпуль, — говорит мама, — что за чушь?
Они думали, что я сплю, но я не спал, а приоткрыл даже чуточку дверь, чтобы видеть их лица.
Старик Ливерпуль любит папу. Когда папа мой плавал юнгой (это было давно), он был в краях Ливерпуля. И хотя это было давно, папа помнит, какие там были деревья, дома, даже небо…
Старик Ливерпуль. Да, да, да, точно такое небо!
Папа. Я же помню.
Мама. Гоша там тоже был.
Папа. Этот Гоша просто болтун.
Мама. Ничего подобного!
Старик Ливерпуль. Где был Гоша?
Мама. Там, где и вы.
Папа. Никогда он там не был.
Мама. Как можно…
Папа. Я совсем забыл. Он там действительно был, успокойся.
Старик Ливерпуль. Был, и слава Богу!
Мама. А я что говорю?
Папа. То же самое.
Мама. Ну так вот!
Все молча пьют чай. Только слышен хруст сахара.
Ливерпуль. В мире сейчас тревожно. А когда Гесс перелетел в Англию…
Папа. Это было давно. А вот Гитлер — это уже не Гесс…
Мама. У нас мир с фашистами.
Папа. Какой может быть мир с фашистами! В этот мир я мало верю.
Мама. Как это ты не веришь? Мир есть мир.
Папа. Что верно, то верно…
Почему в мире тревожно? Кто такой Гесс? И ещё этот Гитлер… Всё было так интересно! Но понять я не мог ничего.
Ворочается мой брат Боба. Он лежит рядом со мной в этой же комнате. Он встаёт вдруг с кровати, идёт к дверям. Приоткрыв дверь, говорит Ливерпулю:
— А вы можете съесть песок?
Все смеются. Боба бежит обратно.
Мама плотно закрыла двери. Теперь я ничего не вижу. Только кое-что слышу:
— «Мария» утонула в тысяча девятьсот семнадцатом…
— Если Гесс перелетел в Англию, то это значит…
— Чёрт его знает, что это значит, но факт, что он туда перелетел…
Я слышу хруст сахара, вижу омаров в больших красных шапках, шхуну «Марию», Гесса, который летит в свою Англию, сыплет сверху песок на шхуну, и шхуна «Мария» тонет…
10. На дачу!
Мы всё-таки едем на дачу!
— В Москву бы поехать, — говорит папа.
— В какую Москву? — Мама не понимает.
— Мы сошли бы в Москве на Казанском вокзале… что, разве было бы плохо?
— К чему всё это? — Мама не понимает.
Мой папа в Москве родился. Он хочет в Москву. Он давно там не был. Он каждый год в Москву хочет. А мама не хочет. Она здесь родилась. Она любит дачу. И я люблю дачу. Кто дачу не любит! Я люблю и Москву. Кто Москву не любит! Но что же делать! На дачу мне тоже хочется.
Мы стоим возле машины на улице. Все наши вещи в кузове. Мама с Бобой сели в кабину. Папа всё говорит про Москву. Это с ним бывает.
— Я спешу, — говорит шофёр.
Мама вдруг говорит:
— Где подушка и чайник?
Я бегу за подушкой и чайником.
— Не забудь закрыть дверь! — кричит мама.
Подушка огромная. Трудно бежать. Я теряю крышку от чайника.
— Она где-то звякнула, — говорю я.
— Поищи её! — кричит мама.
Нас провожает вся улица. Здесь, конечно, все братья Измайловы. И другие мальчишки. Они все бегут на лестницу. Ищут там нашу крышку. Шофёр говорит:
— Это мне надоело.
— Вы же видите, — говорит папа.
— Я-то вижу, — говорит он.
— В чём же дело! — говорит папа.
Наконец крышка найдена. Я лезу в кузов. Любой хочет ехать в кузове! Братья Измайловы едут завтра. Они едут в пионерлагерь. Но их повезут в автобусе. Они не поедут в кузове.
— Отойдите! — кричу я. — Ведь это машина, а не какая-нибудь там повозка!
— Ой, — кричит папа, — ведро забыли!
Я бегу за ведром. Подаю ведро папе.
— Ничего не забыли? — кричит шофёр.
К нам спешит Ливерпуль.
— Чуть-чуть не опоздал, — говорит он.
Старик Ливерпуль всем жмёт руки.
Мы трогаем с места.
Все мальчишки бегут за нами. Кричат что-то и машут руками. Один Ливерпуль остался. Он стоит смотрит нам вслед…
А мы вовсю едем! Ветер свистит. Волосы у папы растрепались. И у меня растрепались волосы. Уже нашего дома не видно. И всех мальчишек и Ливерпуля…
Папа вдруг посмотрел на меня — я на папу. И мы рассмеялись. Не оттого, что растрёпаны волосы. Не поэтому. А просто так. Это здорово — ехать на дачу, когда папа рядом, вот здесь, на вещах, — вы себе не представляете!
Жаль, что днём едем. Лучше бы ночью. Тогда наши фары горели бы. Но днём светло. Это тоже неплохо. Очень трудно сказать, что лучше!
Вдруг я вспомнил про девочку с бантом… Эх, был бы я пиратом! Вот так мчался бы я в своей шхуне… Бьют волны, и шхуна качается… Там вдали виден корабль… В нём едет девочка с бантом… Со мной целый отряд… Я беру в плен корабль… «Ах, это вы! — скажу я. — Ну что ж, здравствуйте!» — «Ой, — вскрикнет она. — Дайте мне воды…» Я скажу: «Я вас всех отпускаю. Плывите себе на здоровье! Куда ваши глаза глядят…» Она скажет: «Ой, вы такой благородный! Просто дальше уж некуда! Я остаюсь с вами. Я влюблена!» — «Хорошо, — скажу я, — пожалуйста, как хотите…»
Стучит ведро о кастрюлю. Звенят ложки и вилки в мешке. Звенит крышка чайника.
Мы выезжаем из города. Куда ни глянь — вышки. Целый лес вышек. Где-то здесь должен быть дядя Али. Может быть, он меня видит.
Мы едем берегом моря. Лодки в море и на песке. И белые чайки над морем. И сети. И скалы.
Мы едем сквозь виноградники. Блестит дорога на солнце. А по бокам виноградники.
Мы едем совсем рядом с поездом. Мы мчимся, и поезд мчится — кто кого перегонит.
Едут навстречу нам машины. Мы едем навстречу машинам.
Идут навстречу нам люди. Мы едем навстречу людям.
Орёт осёл.
Кричат бараны, и блеют козы.
Кудахчут куры, кричит петух.
Наша дача уже совсем рядом!
11. На даче
На даче у нас виноградники, инжировые деревья и айвовые деревья, а за деревьями и виноградниками море синее, а иногда зелёное, а когда дождь и ветер — серое. Вот какое это море! А песок под ногами горячий. Но к этому я привыкну. В прошлом году мне так жгло ноги — вы себе не представляете! А потом я привык и ходил себе сколько влезет. У нас на даче есть бык. Он в сарае. Его звать Алёша. Я видел его только в щёлку сарая. Огромный бык. Рога — во! Говорят, очень злющий. Тётя Эля, хозяйка наша, рассказывала. Он сломал два забора, двоих забодал, много бед натворил. Бык страшнейший, ну просто жуть! Иногда он протяжно ревёт. Тогда мне становится страшно. Я бегу от сарая подальше. Я хватаю палку и жду. Я готов его встретить отважно. Мы только вчера приехали, а тётя Эля уже нам сказала:
— Смотрите, наш бык опасен!
Мама сказала:
— Как опасен?
— Свирепый он. Не допускайте детей. Чтоб они дверь в сарай не открыли.
Мама сказала:
— Слышите?
Я-то дверь не открою. Вот Боба — он может. Что ему бык! Ему всё равно. Странный он человек! Я не верю, что я был таким, как он. Хотя мне говорят, что я был таким.
Я сейчас стою в винограднике. Вижу поезд вдали, белый дым. Слышу стук колёс. Кричат, кружатся в небе птицы. А солнце-то словно костёр горит! Вся голова моя тёплая. Мне бы в море сейчас!
Но мама меня одного не пускает. Очень жаль, что тут нет со мной братьев Измайловых!
Вон сидит на заборе мальчишка — весь чёрный. Нужно с ним познакомиться. Непременно я загорю, как он. Чего бы мне это ни стоило!
Я стою в винограднике. Это здорово, что мы на даче! Скоро наш виноград поспеет. Мы будем есть его сколько хотим. Пока не наедимся. Папа меня так учил: «Ты берёшь в руки кисть. Вот так, а другой рукой ягоды рвёшь. И кладёшь их в рот. Ты набираешь их полный рот. Как можно больше. Потом — раз! — надави все зубами. Ты понял? Вот как едят виноград!» Каждый год он повторял: «Погоди. Пусть он только поспеет. Я покажу тебе, как это делается. Пусть он только поспеет!» — «Это замечательно!» — говорил я. «Ещё бы! — говорил папа. — К тому же ты можешь его сушить. Вон на той плоской крыше. Брезент расстели и суши. Зимой всех угостишь». Каждый год я собирался сушить. Но так и не сушил ни разу. В этот год я насушу два мешка, или три, или даже четыре…
Сейчас папа в городе, что же делать! У нашего папы работа. Он не может всё время быть с нами. Приедет он только к вечеру. Я увижу издали поезд. Со всех ног я помчусь к калитке. Чтобы встретить его на дворе.
Я стою в винограднике. Скоро весь виноград поспеет, инжир поспеет, айва поспеет, гранаты поспеют… Я даже стих сочинил:
Солнце светит, и море сверкает,
И айва и инжир поспевает,
И растёт, и растёт виноград.
Как я рад! Как я рад! Как я рад!
Мама ищет меня по саду. Она держит за руку Бобу. Вы слышите? Мама зовёт меня.
