Виктор Голявкин - Тетрадки под дождём
Обзор книги Виктор Голявкин - Тетрадки под дождём
Виктор Владимирович Голявкин
Тетрадки под дождём
Светлое слово
Первая книжка Виктора Голявкина «Тетрадки под дождём» вышла в 1959 году в ленинградском издательстве Детгиз. С тех пор каждый год выходили книги писателя в разных издательствах и в разных городах мира. Вот и ещё одна книга с рисунками автора выходит накануне семидесятилетия писателя.
Писатель и художник Виктор Владимирович Голявкин родился 31 августа 1929 года в городе Баку в русской семье педагогов-музыкантов.
Отец, Владимир Сергеевич Голявкин, москвич, в Московском синодальном училище получил начальное музыкальное образование под руководством знаменитого впоследствии дирижёра Н. С. Голованова. В Гражданскую войну он воевал в легендарной 25-й Чапаевской дивизии. В составе кавалерийской части освобождал Баку от иностранных интервентов. После гражданской войны Владимир Сергеевич окончил бакинскую консерваторию и работал в музыкальных школах и училищах Азербайджанской республики.
Мать, Любовь Николаевна, родилась в Баку в семье петербургского межевого инженера, работавшего на Апшероне в качестве специалиста по землеустройству, была музыкально образованна и преподавала музыку детям.
Троих сыновей родители учили музыке. Но старший сын Виктор с самого детства хорошо рисовал. Во время Великой Отечественной войны, когда отец был на фронте, его карикатуры, высмеивающие фашистов, даже печатали в «Боевом листке», в газете «Бакинский рабочий».
Отец вернулся с войны и продолжал работать в музыкальных школах. Виктор готовился стать художником. Видно, он считал, что прежде всего ему надо оторваться от семьи, где «всё время играли и пели». Он садится на пароход и уезжает в Самарканд — старинный восточный город, где в то время жил его друг. Здесь Виктор поступает в художественное училище.
Вот отрывок из письма отцу. Этому письму тоже полвека. Оно как документ о месте, времени и человеке.
«Выехал я из Баку 26 июля, плыл сутки на пароходе (до Красноводска. — Л. Б.)… и трое суток на поезде (так тогда ходили поезда. — Л. Б.). В вагоне узбеки угощали меня дынями и арбузами, а я рисовал их. В Самарканд приехал в 10 часов вечера. Пять дней мы с другом были вместе, смотрели город, старинные памятники. Потрясающее впечатление произвёл на меня этот город. Всюду узбеки, туркмены — все в национальных костюмах ярких цветов, всё кругом пестреет, играет на сильном, жгучем солнце. Кругом цветастые халаты, красивые тюбетейки, паранджи… изумрудно-ультрамариново-бирюзовые памятники, отделанные красивейшими орнаментами из разноцветных камней. Небо синее-синее, и солнце оранжевое… Богатая земля! Вот где должен работать художник! Очень сильная жара, в тени прохладно. Всюду течёт вода по арыкам, кругом небольшие озёра, возле которых расположены чайханы, и все здесь пьют чай из красивых пиал… В городе настроение праздничное… Очень много фруктов. Хлеба полно, но здесь все кушают чореки (лепёшки). Скоро будет всё совсем дёшево — виноград, дыни, арбузы…»
Вскоре училище переводят из Самарканда в Ташкент. Молодой художник странствует по Средней Азии и заканчивает уже в Душанбе (Сталинабаде) художественное училище с отличием.
Он уже ходил по музеям и выставкам столицы и готовился продолжить своё художественное образование в Москве, но пути привели его в Ленинград — «самый художественный город», средоточие западноевропейского искусства. Виктор восхищается им, шедеврами Эрмитажа, художниками Тинторетто, Рафаэлем, Пикассо, Ван-Гогом…
В Ленинграде Голявкин поступает в Академию художеств и остаётся в этом городе навсегда.
Ленинград — гранитный, северный, холодный город — пережил революции, войны. В то время, когда Голявкин появился здесь, ещё свежа была память о девятисотдневной блокаде. Виктор Голявкин сочувствовал ленинградцам. Наверно, ему хотелось порадовать, развеселить людей. Он писал короткие, простые для чтения, весёлые рассказы. Их героями были самые обыкновенные встречные, прохожие люди. Он писал рассказы сначала для взрослых, а потом и для детей. А поскольку сам писатель с высшим художественным образованием, то сам рисовал свои книги. Его жизненный опыт очевиден в рассказах и повестях.
Впечатления о военном детстве писателя прочитываются в очень серьёзной, печальной повести «Мой добрый папа», написанной от лица маленького мальчика. Автор протестует против войны, от которой страдают люди, особенно дети. Это одна из лучших повестей о войне в детской литературе.
«Была победа. Салют. Радость. Цветы. Солнце. Синее море… Возвращались домой солдаты. Но мой папа, мой добрый папа, он никогда не вернётся».
Всего несколько простых слов понадобилось автору, чтобы выразить «радость победы и горечь поражений», но от их сочетания перехватывает горло.
Слишком трогательной, «сентиментальной» казалась при первом издании повести в начале шестидесятых последняя фраза. Редакторы советовали автору вычеркнуть её. Пусть, мол, от победы останется Радость, а печали не надо. Автору пришлось отстаивать свою последнюю фразу, свои несколько слов, от которых на глаза наворачиваются горькие слёзы. Пусть лучше не будет войн, а слова останутся. Войны бывают, когда у людей не хватает слов.
Повесть «Рисунки на асфальте» про то, как становятся художником. Удивительная, страстная жизнь детей наполнена важными, значительными событиями. Иногда автор подсмеивается над своими героями. Но юмор его добродушный, светлый, тёплый, обращённый с любовью и сочувствием к маленькому человеку.
А уж рассмешить читателя Голявкину удаётся всегда. Взять хотя бы великолепный отрывок из повести, где… «Младший сын Петра Петровича укусил собаку… Собака страшно завизжала, а малыш испугался и заплакал… «Уберите собаку! Она укусила моего сына!»… «Ничего подобного! Собака не трогала вашего сына… Ваш сын подошёл и укусил её!» Он подошёл к ней вот так… В это время испуганная собака подумала, что с ней хотят что-то сделать, и она, не долго думая, укусила этого дядьку за нос. Дядька страшно заорал, а хозяин собаки говорит: «Зачем вы к ней лезли? Она вас трогала? Не трогала! Тогда зачем вы к ней лезли?..»
Эпизод написан всего на половине странице, а будто действует в нём целая толпа людей с детьми и собаками, и каждый со своим характером, даже собака.
Так писатель замечает детали обыденной жизни и силою таланта претворяет в художественное произведение.
Он не старается угодить политическим и общественным настроениям. Мальчики, девочки да и взрослые в его рассказах и повестях — не бедные, не богатые, не рабочие, не крестьяне… Они говорят и действуют по внутреннему порыву, по своей воле — искренне, щедро, бескорыстно…
Кто-то сочтёт это достоинством произведений Голявкина, кто-то — недостатком, но автору виднее.
Л. Бубнова
Рассказы
Тетрадки под дождём
Всему своё место
Я бросил решать задачку и побежал в сад к ребятам. Бегу — навстречу идёт наш учитель.
— Как дела? — говорит. — Догоняешь ветер?
— Да нет, я так, в садик.
Иду рядом с ним и думаю: «Вот сейчас спросит меня про задачу: какой ответ получился. А я что скажу? Ведь я ещё не успел решить».
А он:
— Хороша погода…
— Ну да, — отвечаю, — конечно… — А сам боюсь: про задачу вдруг спросит.
А он:
— Нос-то у тебя красный! — И смеётся.
— У меня всегда нос красный, такой уж у меня нос.
— Что ж ты, — говорит, — так и собираешься с таким носом жить?
Испугался я:
— А что мне с ним делать?
— Продать его и купить новый.
— Это вы шутите.
Он опять смеётся.
Я жду, когда же он про задачу спросит.
Так и не спросил про задачу.
Забыл, наверное.
На другой день вызывает меня:
— А ну, покажи задачу.
Не забыл, оказывается.
Тетрадки под дождём
На перемене Марик мне говорит:
— Давай убежим с урока. Смотри, как на улице хорошо!
— А вдруг тётя Даша задержит с портфелями?
— Нужно портфели в окно побросать.
Глянули мы в окно: возле самой стены сухо, а чуть подальше — огромная лужа. Не кидать же портфели в лужу! Мы сняли ремни с брюк, связали их вместе и осторожно спустили на них портфели. В это время звонок зазвенел. Учитель вошёл. Пришлось сесть на место. Урок начался. Дождь за окном полил.
Марик записку мне пишет:
— Пропали наши тетрадки
Я ему отвечаю:
— Пропали наши тетрадки
Он мне пишет:
— Что делать будем?
Я ему отвечаю:
— Что делать будем?
Вдруг вызывают меня к доске.
— Не могу, — говорю, — я к доске идти.
