Виктор Голявкин - Тетрадки под дождём
— Просто так.
— Смотрите какой! Просто жуть! Ну и ребёнок!
Тогда папа сказал чуть не целую речь. Он сказал:
— Товарищи! Это мой сын. Он сбежал из тира. Давайте-ка мне его сюда! Я его отец. А болтает он здорово. Это уж верно. Вы это сами заметили. И где только он научился болтать! Просто диву даёшься! Я вижу, он вам понравился. Но я вам его не оставлю. Раз уж он мой сын.
Тогда все расступились. Мой папа взял Бобу на плечи. Пожелал всем успехов в работе. И мы пошли домой.
А премия в тире осталась. Тут про всё на свете забудешь!
7. Мой папа пишет музыку
Наш папа сегодня дома. Сегодня он не идёт в музыкальную школу, где он обычно преподаёт. Сегодня у папы свободный день. Сегодня он пишет музыку. В это время у нас дома тихо. Мы с мамой ходим на цыпочках. Брат мой Боба уходит к Измайловым.
Наш папа пишет музыку!
— Тру-ру-ру! — напевает папа. — Та-та! Та-та-та!
Это правда, я не люблю Клементи. Не очень люблю я музыку. Но когда папа вот так за роялем поёт и играет и пишет ноты — мне кажется, он сочиняет марш. Музыку я не люблю, это верно. Я люблю разные песни. Те, что поют солдаты. И марши люблю, что гремят на парадах. Если бы папа мой написал такой марш! Я был бы очень доволен. Я папу просил об этом. Он мне обещал. Может быть, он сейчас пишет марш для солдат?
Может быть, я увижу когда-нибудь целый полк — все с винтовками, в касках, раз-два! раз-два! — все шагают под громкий папин марш! Как это было бы здорово!
— Ты пишешь марш? — говорю я папе.
— Марш? Какой марш?
— Самый военный, — говорю я.
— Убери его, — говорит папа.
— Марш отсюда! — говорит мама.
Я иду на балкон. Вижу девочку с бантом. Подумаешь, бант! Папа мой пишет музыку! Может быть, марш!
— Тру-ру-ру! — поёт папа.
Ага, слышит, наверное! Пусть она знает. Всё делает вид, что не слышит!
— Трам-там! — стучит папа по крышке рояля.
Это нельзя не услышать.
Она поднимает голову. Но я смотрю в сторону. Пусть она знает!
Бам! — папа стукнул по крышке рояля. С такой силой, что я даже вздрогнул.
Бам!!! Бам!!! — он стучит кулаком по крышке.
— Ага! Ну, каково?
А она только бантом махнула.
Тогда я разозлился и крикнул:
— Эй, ты! Нечего здесь проходить! Слышишь? Нечего!
Расстроенный, я ушёл с балкона. Я вижу, и папа расстроенный. Он сидит, подперев рукой щеку. Такой весь печальный.
— Мама на кухне, — говорит он.
— Зачем мне мама?
— Тогда как хочешь, — говорит он.
Вот и мама. Она говорит:
— Брось ты это… Володя…
— Что бросить-то? — говорит папа.
— Эту твою… симфонию…
— Я же чувствую… тут вот не то… тут не то… а тут — то!
— Ну и брось, раз всё не то…
— Не всё не то…
— Всё равно.
— Как это так — всё равно?!
— Я-то тут ни при чём, — говорит ему мама.
— Ты ни при чём, это верно…
— И Петя ни при чём, и Боба.
— И Петя, и Боба… — говорит папа.
Он смотрит на нас, а мы на него.
— Дайте мне отдохнуть, — просит папа.
Но ему не дают отдохнуть. К нам звонок. Это Олимпиада Васильевна. Со своим сыном Мишей. Папа будет с ним заниматься.
8. Олимпиада васильевна и дядя гоша
Миша кривляется, строит рожи, показывает всем язык. А папа сидит с ним рядом, считает в такт: раз — и, два — и, три — и…
Занимается папа бесплатно. Потому что знакомый.
— Вы золотой человек, — говорит Олимпиада Васильевна.
— Баловник он у вас, — отвечает ей папа.
Она кричит сыну в ухо:
— Где совесть? Где совесть? Где совесть у человека?!
Он перестаёт строить рожи. Но ненадолго.
— Бессовестный! — кричит Олимпиада Васильевна.
— Они все такие, — говорит папа.
— Все бессовестные, — говорит Олимпиада Васильевна.
Почему, думал я, его учат музыке? Почему меня учат музыке? Почему всех кругом учат музыке? Если никто не хочет? Этого я не мог понять!
— Вот тут вам подарок, — говорит Олимпиада Васильевна.
— Бросьте вы это, — говорит папа.
— Нет, пожалуйста, я вас прошу.
— Я вас тоже прошу, — отвечает папа.
— Нет уж, вы позвольте…
Папа смеётся.
Мама моя говорит:
— Он странный. Вы не обращайте внимания.
— Я-то вижу… — вздыхает Олимпиада Васильевна. Она почему-то всё время вздыхала.
За ней приходил её муж — дядя Гоша.
Миша тотчас же вскакивал и во всю глотку вопил:
— Конец!
Он хотел скорее домой.
Дядя Гоша ходил по комнате.
— Где сейчас моряки? — орал он. — Нет сейчас моряков! Это точно. Это ведь факт!
— Что факт? — спрашивал папа.
— Слушайте дальше. Не перебивайте. Вы знаете голубку «Куин Мери»?
— Не знаю, — говорит папа.
— Так вот, я плавал на этой голубке, на этой старой посудине. Под парусами, нет, на всех парах! Мы неслись, я вам скажу, как черти! Сто восемдесят миль в час! Как вам это кажется! Как это поётся: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца, го-го-го» — так, кажется? Чудесная песня! Мда… так вот это было зрелище!
— Как интересно! — говорит мама.
— Я был в Африке, крокодилы так, можно сказать, и лезут, но наш брат, ему карты в руки… ребята с нашей калоши…
— Чего? — спрашивал я.
— Ты помолчи, — говорил он мне. — Так вот, значит, о чём это я? Да! Наш корабль возил опоссумов. Для разных там зоопарков. Вы видели опоссумов? Они вылезали из ящиков, гуляли по палубе, как матросы. Мы кормили их. Вместе с ними резвились… Это милейшие звери!
— Как они выглядят?
— Очень мило, чертовски мило, носик кнопкой, хвостишко — чудесные! А когда я был в Марселе…
— Вы были и там? — удивлялась мама.
— Я был везде! — отвечал дядя Гоша.
— Интересный вы человек! — говорила мама.
Он продолжал задумчиво:
— Я был в Лондоне и в Амстердаме… Забыл, кстати, про опоссумов! Они, черти, жрут шоколад, ха-ха-ха!
Смеялся он долго. Потом вдруг прекращал внезапно. И начинал говорить очень быстро:
— Каир, Стамбул, языки мне даются легко, всем обязан морю, поездки, лианы, магнолии, кактусы… сербский, немецкий, французский…
— Хватит, — просил папа, — дальше не надо.
— Нет, почему же, я не устал.
— Я понял всё, — говорил папа.
— Ну хорошо, — соглашался он. — Дети ваши всегда пусть заходят. Прошу! Им нужны сласти. Конфеты и прочее.
— Спасибо, — говорил папа.
— Счёт, как в банке!
— Спасибо, — говорил папа.
Олимпиада Васильевна не слушала. Она ушла на балкон. Она не слушала дядю Гошу. Ей было неинтересно.
Я смотрю, а папа такой усталый! У него глаза закрываются. Он хочет спать.
Дядя Гоша всё ходит по комнате. Он бьёт по шкафу ладонью:
— Как вы так живёте?
Папа. Как?
Дядя Гоша. Ну, у вас, например, нет шкафа.
Папа. Как нет, а это что?
Дядя Гоша. Вот этот старый ящик?
Папа. А что?
Дядя Гоша. Нет, я вас не пойму, ведь вам карты в руки!
Папа. И я не пойму.
Дядя Гоша. Я никогда не пойму, как так можно жить!
Папа. Как?
Дядя Гоша. Вот так.
Мама. Да, да, да… я ему говорила…
Дядя Гоша. Правда, тут роль играет хозяйка…
Мама. Я виновата?
Дядя Гоша. Я уж не знаю…
Мама. С моим больным сердцем…
Папа. Я вас прошу, прекратите!
Дядя Гоша. Ведь вам карты в руки… Новейший шкаф… я в одном доме видел… Я вам добра желаю. Я от души, так сказать. Мне-то всё равно. Но на вашем бы месте…
Папа. Что на нашем месте?
Дядя Гоша. Я купил бы отличный шкаф.
Папа. Ещё что?
Дядя Гоша. Купил бы отличную люстру. Ведь вам карты в руки!
Папа. Скажи, пожалуйста, почему мне карты в руки? Я совершенно не понял.
Дядя Гоша. Ведь ты музыкант. Так сказать, эстетически — музыкальное движение души. Правильно я говорю? Я, брат, всё понимаю. Я вашего брата знаю. Культурный ты человек или нет? Ведь у тебя есть деньги. Ты тратишь их не туда. Понимаешь? Они не туда идут! Ты подумай, ведь я для тебя, для твоей же пользы, ведь я тебе только добра желаю!
А папа спит. Он уже ничего не слышит. Так и не узнает он этого! Так и будет он тратить их не туда. Так и не купит шкафа мой папа. И люстру тоже не купит. Он спит. И ничего не слышит. А то, что слышал, — забыл. Что же делать. Такой человек мой папа!
Наши гости уходят. Вздыхает Олимпиада Васильевна. А папа спит.
Я иду закрывать за ними дверь. Даю на прощание щелчок Мишке. Он кидается дать мне ответный щелчок. Но поздно. Я быстро захлопнул дверь.
— Красивая женщина, — говорит мама. — А Гоша такой романтичный!
А папа спит.
9. Старик Ливерпуль и папа
Папа курил свою трубку. Дым из трубки шёл вверх, к потолку. Старик Ливерпуль дул на чай и грыз сахар. У него все зубы целые. Мама спрашивает всякий раз: «И как это вы сохранили зубы?»
