Леонид Лиходеев - Я и мой автомобиль
Лизавета купила «Волгу» ранней весною. Подошла очередь, пришла открыточка. Трофим Михайлович и не взглянул на нее. Машина была, как обычно, зеленая. Васька пригнал ее, установил, как положено, на колодочки. И выпивали они с Лизаветой, а сам Трофим Михайлович таился в другой комнате и сох от тоски, будто предчувствуя близкую смерть.
Лизавета набралась до смеху, словно ее Васька щекотал. Детей, конечно, дома не было - находились в городе у старшего семейного брата, от которого и началась отцовская гибель.
Васька кричал спьяну:
- Трофим! Трофим! Выпей с нами! Лизавета, толстая стерва, как пощекотали:
- А на что он нам сдался?!
- Как на что? - Это Васька смеется. - Он законный хозяин!
- Нету меня! - крикнул со зла Трофим Михайлович, но не крикнул, а как бы шепотнул.
И ночью ходил по участку, худея телом и приговаривая:
- Нету меня... Нету...
На грядки поглядел в снежных проплешинах - «нету меня», на бревне возле забора - «нету меня»... И отовсюду, куда бы ни глянул Трофим Михайлович, неслось ему одно и то же: «Нету меня, люди добрые, нету...».
И так бы он, может быть, решился ума, если бы не ясность, влетевшая ему в голову, когда он очутился около гаража. Там стояла Лизаветина «Волга», зеленая новая «Волга», записанная на эту лахудру, лучше бы ему уж отбыть срок и не видеть ее по гроб жизни. Лучше бы ему расстрел принять в молодых годах, чем видеть этого Ваську, ибо змеи завелись в доме.
- Нету меня-а-а,- пел Трофим Михайлович,- ой нету меня-а-а. Как так нету?
Трофим Михайлович ровно бы очнулся от ясности. Как так нету, когда все тут - мое. «Волга». Моя «Волга»! И тот носатый возит мандарины на моей «Победе»! И те, что тогда еще являлись, на моем «Москвиче» ездят! И Мишка, собачий выродок, маменькин сынок, не дотянешься, а все равно на моем «Москвиче» возит свою молодую стерву!
Вот как стал думать Трофим Михайлович к рассвету, просветлев умом.
И почувствовав силу в теле, понял, как ему быть. Понял и даже засмеялся тихонечко. Еще Лизавета с детьми спали, а он твердо пошел в сарай, взял штыковую лопату и вышел перед гаражом, впервые с детства перекрестясь.
Он перекрестился и стал в спешке, словно окоп рыл, копать перед гаражом канаву. Он копал ее, хукая и дивясь собственной силе. Сила шла в него из морозного мартовского утра и уходила в руки, а из рук в лопату. Он рыл канаву, как бульдозер, будто дорвался в конце трудовой жизни до подлинной работы.
«Ну что? - думал он.- Моя «Волга» или не моя? Таки моя она, оказывается!»
Земля поддавалась послушно, и вырастал вдоль канавы бруствер, и надо бы еще Трофиму Михайловичу пулемет, чтобы отогнать Ваську, как паршивого фрица. Он копал, и думал, и не заметил, как рассвело и выскочила Лизавета:
- Ой, лихо!
- Не замай,- зверел Трофим Михайлович,- не замай, убью! И убил бы, каб не убежала.
«Ну, чья взяла?»
Он сидел на сырой земле в своей траншее, облокотясь руками о черенок лопаты.
- Как же выезжать, Троша? - испуганно спросила Лизавета сдавленным голосом.
- Не замай,- сказал Трофим Михайлович,- не замай, Лизавета, уйди от греха.
Он сидел на сырой земле, ногами в могиле, может, долго, а может, нет. Детишки остановились с портфельчиками. Настя - совсем барышня, и ножки при ней, и сама справненькая.
- Папа, что же это будет? Володечка тоже подрос за зиму.
- Тятька, мамка ревут...
- Идите, деточки, идите... Идите в школу, хорошо учитесь... Я тут по хозяйству... Идите, деточки...
Так чья же теперь «Волга», когда перед гаражом канава? Чья же она - того, на кого записана, или же того, у кого в руке штыковой заступ? Может быть, у кого в руках имеется труд, а не пустые разговоры? Трофим Михайлович хитро посмотрел на раннее весеннее солнце, уже залезшее на сосну. И показалось ему, что с ветки смотрит на него толковая птица грач, имея в глазу понимание.
Так чья же теперь она есть, эта зеленая «Волга»?
Он вылез из свежей канавы легко, воткнул заступ в свежую землю и пошел по блеклой дороге в лесничество. Он знал теперь, что делать. Лесничество помещалось неподалеку, за водокачкой. Он шел, и понимал свою справедливость, и думал скорее закончить, сегодня же закончить свое правое дело.
Когда он вошел во двор, голова его была ясной, как в детстве, и он полностью годился делать дело. На обширном дворе лежали привезенные для посадки тополя-малолетки с корнями, обернутыми мешковиной. Тополя эти, небольшие, мерзнущие, сдавили сердце Трофима Михайловича детскими воспоминаниями.
- С чем явился? - окликнул его кладовщик, живший при складе. Бородатый небольшой старичок в старом военном картузе.
- С добрым днем, Тимофеич,- ответил Трофим Михайлович ясно.- Хочу у вас три тополечка принять... Попробовать - пусть растут.
Старичок рассмеялся:
- Да их хоть слезами поливай - не примутся... Бери! У них корни мороженые.
- У меня вырастут... Я полью...
- Ну-ну... Бери для чуда... Запишем за тобою и поглядим...
Трофим Михайлович выбрал три тополечка, расписался и по одному,
ибо все-таки были они не легкие, понес до дому.
Он посадил их в канаву, а пока сажал, Лизавета ходила, как на молитве, и глядела на него выпученно:
- Как же выехать, Троша?
- Не замай, - ответил Трофим Михайлович.
И встали при гараже часовыми его тополя, и принялись на диво, перегородив дорогу зеленой «Волге».
Смех смехом, а вам бы такое - не смеялись бы.
Дачники, конечно, приехали летом, и Лизавета по знакомству сунулась было к дачнице как к женщине: так, мол, и так, а Троша у нас будто бы с приветом стал. Никому не верит, живет своей жизнью помимо семьи и все молчит, как глухонемой. Нет ли у них какого лекарства, чтобы подсыпать ему тайно, ибо не доверяет. Воды из рук не примет, сам себе кастрюлю завел и там варит. А когда допечешь его, только одно и говорит: «Не замай, нету меня».
Дачница говорит:
- Это бывает. Нервное расстройство у него. Центральная система у него чересчур нервная стала. От умственного перенапряжения. Ему бы хорошо курс уколов пройти и зарядку делать.
- Какие там уколы! Его пальцем тронешь - он до убийства дойдет!
Тогда дачник говорит:
- Вы врача позовите, психиатра. Думается мне, что он теперь не кто иной, как параноик. Но вы не бойтесь. Эта болезнь известная. От глубоких мыслей. Так что вы не сомневайтесь - зовите врача.
А сам - видать по всему - Трошу побаивается. Ребенку своему тоже приказывает от веранды далеко не отходить, и по всему видать - хотят эти испытанные дачники поворотить оглобли. Погода им в этом году не по душе, ребеночек подрос, и вообще хорошо бы им проехаться в Крым, тем более теща сказала, что с сумасшедшим хозяином не будет находиться. Черт с ним, с задатком.
Испугаешься!
Трофим Михайлович, кроме своих топольков, ничего уже не признавал, поливал их, выхаживал, но, видимо, и им не доверял. Видимо, в его болезненном сознании плодились различные мысли касательно угона машины. А как ее угонишь, если перед нею деревья растут? Но сознание его было настолько нездоровое, что всякий раз, когда вдоль участка проезжала легковая машина, он кидался в гараж проверять - не «Волгу» ли увели. А однажды по дороге проезжал фургон. Здоровый такой фургон, на котором продукты возят в соседний дом отдыха. Так Трофиму Михайловичу померещилось, будто эту проклятую «Волгу» в фургоне увозят. Кинулся он было за фургоном, закрутился - то ли фургон догонять, то ли в гараж бежать. Но гараж таки перевесил. Прибегает, смотрит - слава богу. Стоит эта «Волга» на козелках, как поставили. Ну, он успокоился, посидел возле нее, в середку влез, завел, вроде как бы покатался на месте.
Долго он находился в гараже, все никак не мог оторваться от машины. Наконец вышел. Выходит и прямо-таки лицом перекашивается: дачный ребеночек по дорожке бежит от гаража и на веревочке игрушку свою тянет. Машину «Волгу» зеленого цвета.
Трофим Михайлович как рванет за ним, а ребеночек без понятия, думает - дядя с ним в игрушки играет. Побежал резвее. Трофим Михайлович за ним - держи вора! Ребеночек заплакал, бросил веревочку и - бабке в колени. А Трофим Михайлович на игрушку глянул, руками за лицо взялся, по глазам провел и как-то весь стих - то ли заплакал, то ли так затрясся от слабости. Видимо, прозрение на него нашло: что же это я делаю? Ребеночек ревет, и игрушка как игрушка, и что же это мне так померещилось, что я предметы не различаю, и за что же это меня господь покарал?
Он глядел виновато, как побитый, и словно просил помощи Христа ради, и жалел ребеночка, который все еще плакал, напуганный ни за что. И в глазах его появился смысл и жалость, и он понял-таки свою ошибку и вернулся в гараж.
С тех пор он и жил в гараже. Откинул в машине сиденье и спал в ней. Если украдут - так пускай крадут с хозяином.
Теща увезла ребеночка в город немедленно, а Трофим Михайлович на дорогу ей сказал:
