Евгений Николаев - Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург
Я схватил его за ворот и, подтащив к выходу, пинком вышвырнул из номера.
– Барин, барин, умоляю – сжалься! – стоя на коленях, застонал трактирщик.
Тут мне в голову пришла остроумная идея:
«А что, если препоручить медведю-рогоносцу трактирщика, а самому тем временем нанести визит его женушке?»
– Ну что ж, – сказал я. – Если ты хочешь любовных утех, ступай в гумно у околицы, готовься, я скоро буду!
Потерявший всякий разум трактирщик поспешил к гумну, а я спустился на первый этаж гостиницы, где томилась молодка, запертая трактирщиком. Поднажав плечом, я выбил дверь и вошел в комнату. Тишина, только кто-то посапывает во сне на кровати. Наученный горьким опытом, я внимательно прислушался к сопенью: не медвежье ли оно, к случаю? Но нет – сопение было тихое, ровное, явно человечье. Это, конечно, жена трактирщика. Я нырнул к ней в постель и немедленно принялся за дело; молодка вздрогнула от неожиданности, но быстро пришла в себя и зашептала мне в ухо слова ободрения.
Впрочем, утехам с трактирщицей я предавался недолго – после медведицы все мои члены ныли, будто побывали в жерновах. Да и честно сказать, в кровать к трактирщице я, вообще, сунулся лишь по той же причине, по которой выпивший горькую пилюлю берет в рот ложку меду. Кому охота носить неприятную оскомину?
Наскоро покончив с трактирщицей, я поднялся к себе в номер и рухнул на кровать.
* * *Мне снилось, что я танцую на балу. Открыв глаза, я обнаружил, что стою посреди номера в позе вальсирующего кавалера: руки были устремлены вперед и согнуты в локтях, как если бы они обнимали партнершу по танцам. Я был одет, и даже с кивером на голове. За окном светало; в номере был совершенный беспорядок, словно всю ночь здесь шла бесшабашная гулянка, в которой участвовало с дюжину гусар. Голова моя гудела, во рту все горело адским огнем. Я налил в стакан из бутылки, выпил и как-то само собою потихоньку запел.
Явившийся Тимофей принялся прямо на мне очищать одежду.
– Эва сколь репейников да шерсти к вам поналипло, – сокрушенно говорил он.
Я спросил у слуги, как ему спалось, но тот в ответ лишь крякнул.
Ужасное открытие
Вскоре мы выехали. Я чувствовал сильный жар, и сон то и дело смежал мои веки, однако я сумел заметить, что корнет, ехавший со мной в одной бричке, чем-то сильно взбудоражен. Он беспрестанно ерзал, глаза его горели.
Я спросил – уж не случилось ли чего.
– Сегодня ночью я воспользовался вашим примером, поручик! – воскликнул Езерский. – И полагаю, что вы меня бранить не станете – я вел себя как настоящий гусар.
– Похвально. Но каким же именно моим примером вы воспользовались, чтоб стать настоящим гусаром?
– Я решил испробовать, каковы простые бабы, и… испробовал.
– И каковы же они оказались?
– Хороши! Точнее сказать – хороша! Я испробовал только одну! – воскликнул сияющий корнет. – Вы были совершенно правы – простые бабы отменны! Вообще, все было просто замечательно!
– А как же Елена Николаевна? – с усмешкой поинтересовался я. – Ведь, кажется, вы недавно говорили, что влюблены в нее?
– Влюблен! Конечно, влюблен! – с горячностью воскликнул корнет. – Но я не считаю связь со вчерашней трактирщицей изменой своей возлюбленной. Ведь это совершенно разные вещи: одно дело – высокая любовь и совершенно другое – естественные физиологические потребности. Измена физическая не означает измену моральную. И полагаю, что вы не осудите мой поступок.
– Я осуждаю лишь то, что вы лжете.
– Лгу? – воскликнул Езерский. – Извольте, поручик, объясниться!
– Что ж, извольте.
Тут я поведал корнету, не упоминая, впрочем, о медведице и бородатом извращенце, как сам этой ночью был у трактирщицы.
– Постойте, постойте! – сказал корнет. – Вы утверждаете, что трактирщица живет на первом этаже гостиницы?!
– Разумеется.
– Вы ошибаетесь – она живет во флигеле! – воскликнул корнет. – А на первом этаже… Да такого быть не может… – он вдруг расплылся в улыбке. – На первом этаже живет бабка трактирщицы, хозяйка гостиницы! Та самая седая старуха, которую мы видели, подъезжая к трактиру… Ну, помните?
– Да этого не может быть! – заявил я. – Уж не знаю, где обитает бабка, а молодая трактирщица живет с мужем на первом этаже гостиницы.
– И мужа у нее никакого нет! – воскликнул Езерский.
– Как же нет? А бородатый?
– С чего вы взяли, что это ее муж?! Это просто нанятый работник! А вы… стало быть… вы… – Езерский уже едва сдерживался, чтоб не расхохотаться. – Да-с… да-с… Бывают в жизни такие случаи… В темноте-то немудрено молодку со старухой перепутать… Мои, поручик, соболезнования…
В голове моей все смешалось, а затем меня потряс ужас – неужели этой ночью я и в самом деле дважды перепутал молодую трактирщицу – сначала с медведицей, а потом и с древней старухой? С той самой старухой, что едва сидела на завалинке? О… То-то же слова одобрения, доносившиеся мне в ухо в минуты страсти, звучали столь невнятно. У старухи просто не было зубов! Да не погибло ли это древнее создание после моего любовного натиска?
Мурашки так и бежали по всему моему телу – в какие же конфузы я угодил! Тут же, впрочем, явились и другие мысли – уж не привиделось ли мне все это: любовная баталия с медведицей, бородатый мужик, жаждавший страсти! И как можно было перепутать хотя бы даже и в темноте крепкую молодку с костлявой старухой? Нет, нет, конечно же, все эти ночные события были лишь плодами воображения, явившимися в мою горячечную голову! Но… но слуга ведь очищал мою одежду от шерсти! Откуда ж взяться шерсти, коли ничего не было?!
– Тимофей, Тимофей! – крикнул я своему слуге, сидевшему на облучке. – Ты чистил мою одежду, видел ли ты на ней черную шерсть?!
– Что, барин? – спросил Тимофей, и бричка наша вдруг остановилась.
Оказалось, что она застряла посреди огромной лужи. Вокруг на деревьях всполошенно кричали сороки и галки, ставшие свидетелями этого происшествия. Тимофей, бормоча проклятия, спустился вниз и взял лошадей за поводья. В помощь ему откуда-то появился мужичок. Общими усилиями им удалось вывести из лужи бричку, после чего мужичок взобрался в нее и уселся рядом с корнетом.
Я удивился, почему Езерский позволил ему сесть рядом с собой и как им удается вдвоем помещаться на маленьком сиденье.
Речные снегири
– В тесноте, да не в обиде, – словно угадав мои мысли, сказал мужичок. – А ты, барин, не переживай – не такие еще конфузы приключаются.
– А ты кто такой?
– Что ж спрашивать, коли и сам знаешь.
Я пригляделся, душа моя похолодела, а «мужичок» захихикал. Я хотел перекреститься, но рука была как деревянная. Сидевший передо мной, заметив мою беспомощность, напустил на себя важный вид и, откашлявшись, сказал:
– Что ж, это еще полбеды, что тебе медведица попалась. А вот другому барину, Иванфедорычу, еще больше не повезло – в снегириху влюбился. Да ты ведь знаешь этого барина, очень хорошо даже знаешь, – «мужичок» снова захихикал, обнажая неровные желтые зубки.
– Не желаю тебя слушать! – вскричал я. – Сгинь, лукавый!
– Да что ж ты сердишься? Я ведь только напомнить хотел, чтоб тебе не так горько за вчерашнюю медведицу было. Ведь со снегирихой-то куда хуже вышло. Помнишь?
– Не помню.
– Так изволь, я напомню. Уж какая распрекрасная жизнь была у Иванфедорыча с супругой да сынком, но вдруг все пошло прахом. А отчего? Да всего-то потому, что снегириха в те края залетела да с муженьком-снегирем по соседству поселилась. Красивая, статная такая. Одна беда – погулять любила. Бабы говорили, что от того она в загулы-то пускалась, что снегирь ей попался больно занудливый. Не знаю – так ли было на самом деле, не так, но все ж уж с кем только ни блукатилась та снегириха! И с клестами, и с дроздами, и с сычами болотными, и с неясытью всякой. И все ей мало! Говорят, что и к беркуту в московский зверинец на свидания летала. А потом уж и к лесничему в постель стала наведываться. Лесничий после этого умом подвинулся, помнишь? – прищурившись, поинтересовался мужичок.
И, как будто на самом деле должен это помнить, я возмутился:
– Врешь, с лесничим она не блукатилась!
– Блукатилась, блукатилась. Снегирь, конечно, переживал очень. Еще бы – жена, а такое вытворяет. Как своим и лесниковым детям в глаза смотреть! И вот однажды не стерпел снегирь унижения да и пустил себе пулю в лоб. Недолго снегириха горевала… Иванфедорыч ее подхватил да вместе и в омут! Уж на что оба были распутные, да и то устыдились своего безобразия и в омут переместились, чтоб никто безобразия их не видел и укоры им не строил. А главное – чтоб жена Иванфедорыча ревностью не допекала. А впрочем, как она могла ревностию-то допекать? Разве что сынка за волосы таскать в отместку супругу – чтоб не напоминал о нем? А потом видит Иванфедорыч, что слишком далеко завела его любовь к снегирихе, и вынырнул. В усадьбу опять к сынку да жене с покаянием возвернулся. А супруга-то ему и говорит: «Не верю тебе!» А он: «Поверь, я совершенно исправился!» Помнишь? А-а, вижу, помнишь. Однако ж, конечно, Иванфедорыч не исправился, по крепостным своим девкам скоро стал шастать. Ну, супруга-то его и приказала потравить девок гончими! Помнишь ли, как травили их на лужайке?
