Евгений Николаев - Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург
Обзор книги Евгений Николаев - Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург
Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург
Составитель Евгений Николаев
От составителя
Некоторое время назад мой товарищ, еще со школьных лет утверждавший, что происходит из дворянского рода Ржевских, передал мне рукопись, автором которой, по его словам, был «тот самый» поручик Ржевский, его прапрадед.
Записи не имели хронологической последовательности, иногда обрывались на полуслове, а многое было написано, по всей видимости, в том состоянии, которое сейчас принято называть неадекватным. Возможно, автор заметок не только отражал происходившие в действительности события, но и моделировал их, идя на поводу своего бурного эротического воображения. Встречались в рукописи и рисунки пикантного содержания. Например, на одном из листов была изображена обнаженная особа, лежащая на столе, а рядом с ней – бутылка и бокал. Под рисунком стояла подпись: «Мой ужинъ въ то время». Были там и стихотворные строчки типа: «Безъ напидковъ севечоръ я пьянъ, потому какъ N званъ».
Слог заметок соответствовал стилистике XIX века, а когда я обратился к типографским специалистам по бумаге и музейным работникам, они пришли к выводу, что бумага и чернила рукописи относятся к тому времени. Словом, все указывало на то, что рукопись настоящая и вышла из-под пера человека, жившего в середине первой половины XIX века и принадлежавшего (об этом говорят многие детали рукописи) к знатному роду.
Одним из таких родов были Ржевские, произошедшие от легендарного Рюрика и сыгравшие заметную роль в отечественной истории. Исследователи топонимики считают, что именно этому роду обязаны своим названием один из районов Петербурга и город Ржев Тверской области. В советское время об этой фамилии заговорили после выхода в 1941 году музыкальной пьесы Александра Гладкова «Давным-давно» и, конечно же, после созданного на ее основе фильма Эльдара Рязанова «Гусарская баллада». Одним из героев фильма был поручик Ржевский, о котором вскоре стали сочинять анекдоты фривольно-сексуального содержания, ставшие народным ответом на морально-этическую пропаганду советского времени. В таком случае поручик Ржевский не более чем собирательный образ вульгарного гусара с аристократическими замашками. Но даже если это и так, то нет оснований исключать, что в XIX веке жил и реальный Ржевский, служивший в гусарах и сделавший эти записи.
Как бы там ни было, все в рукописи подкупало: и бойкость слога, и острота мысли, и «сочные» детали быта того времени, которые просто не могут быть известны современному человеку.
Готовя заметки к публикации, я по мере возможности старался следовать оригиналу, но тем не менее домыслил и реконструировал «выпавшие» события, а нелитературные выражения удалил. Кроме того, людям, обозначенным автором рукописи N, я дал имена и фамилии. В силу этого все возможные совпадения действительных исторических фактов, реальных фамилий с теми, что содержатся в настоящей книге, следует считать случайностью.
И еще об одном – книга, разумеется, не предназначена для чтения лицам, не достигшим совершеннолетнего возраста.
Составитель Е. N.
Конотопская кузнечиха
Наш гусарский эскадрон стоял в Конотопе. Приказа выступить в поход все не поступало, и мы, пользуясь благодатными мирными денечками, напропалую кутили, стрелялись на дуэлях, резались в карты и волочились за дамами. Многие мои товарищи, считавшие Петербург, где мы прежде квартировали, слишком суетным, почитали Конотоп чуть ли не раем земным, где можно сыскать для души истинное отдохновение. Я же был иного мнения: открытых домов тут было наперечет, так что требовалось изрядно постараться, чтоб хотя бы только найти, за кем волочиться. При этом ни в благородных домах, ни в присутственных местах, ни на базаре не довелось мне увидеть хотя бы пару стройных ножек. Не то чтобы ножки местных барышень были уж совершенно нехороши, но скорее перо сломается, чем назовет их изящными.
Что же касается городских видов, то, на мой взгляд, Конотоп представлял тогда малоинтересную картину: покосившиеся мазанки, крытые соломой или замшелыми досками, сараюшки да оглобли за каждым плетнем. И все это в крапиве, плюще, осоке да репейниках. Городок был похож на пирог, который замесили из кислого теста, начали уж было выпекать, но потом понюхали-понюхали и, разочаровавшись, свалили недопеченное тесто в траву, плюнули да и пошли обедать в трактир.
Впрочем, имелись в Конотопе по крайней мере две достопримечательности. Главной достопримечательностью считалась пожарная каланча. Говорили, что сразу же по возведении она была проклята некой престарелой девственницей за то, что фаллическими своими формами бросила вызов нравственности и плодила греховные помыслы среди горожан.
По причине ли проклятия или по какой другой, но каланча была постоянно побиваема молниями. Только за время пребывания нашего эскадрона в городе они три раза поразили ее. Никто не мог взять в толк, почему так происходит. Впрочем, все сходились во мнении, что конотопские пожарные благодаря этому обстоятельству изрядно выучились своему ремеслу.
Между тем предводитель дворянства, отец двух пышнощеких, но во всем остальном весьма неказистых дочек, заметил, что молния поражала каланчу только в том случае, если дозор на ней в это время нес пожарный, чье имя начиналось с согласной буквы: Семен, Тимоха, Никанор. И щадила, если имя дозорного начиналось с гласной: Иван, Агафон, Евгений. Предводитель сделал вывод, что не проклятие девственницы, а именно согласный звук, стоящий в начале имени дозорного, и притягивает молнии.
– Он как бы разрешает: ударь в меня – я покорный, на все согласный, – объяснял предводитель свою теорию обществу. – Но как молнии бить в звук гласный?! Ударить в него – все равно что на столбового дворянина или купца первой гильдии посягнуть! Ведь не случайно у Гомера имена лучших героев начинаются с гласной: Одиссей, Ахиллес, Агамемнон, Елена. А пораженцев – с согласной: Парис, Менелай, Патрокл.
Начальник пожарной команды внял словам предводителя и стал перед грозой выставлять на проклятое строение дозорных, чьи имена начинались с гласной. И действительно, молнии стали как будто обходить каланчу стороной. Так продолжалось от Пасхи до Троицы, но потом опять стали разить ее, невзирая на то что дозор теперь несли только Иваны да Яковы.
– Да и как молния распознает, с какой буквы кто у нас на земле начинается? – разводил руками начальник пожарной команды. – Выставлю я, положим, Александра, но мы-то его промеж собой Шурочкой кличем. Да и кто он, как не Шурочка, хотя и императорское имя носит?!
Другой же достопримечательностью Конотопа была кузнечиха Ганна, жившая в Ремесленной слободке. Имя ее было тогда на слуху у всей округи и даже далеко за конотопскими пределами, поскольку женщиной она была исключительной – никто еще не смог овладеть ею. Говорили, что еще в юности будущая кузнечиха, обитавшая в те поры на приграничных землях нашей империи, была так потрясена нашествием наполеоновских орд, что ее причинное место от испуга научилось сжиматься, как клещи, чтоб не стать добычей иноземного уда. Ни один разбойник так и не смог тогда овладеть Ганной. Они хотели было поначалу изрубить девушку в назидание другим, но потом раздумали, оставили местным хлопцам – чтоб и те помучались.
Как рассказывали, Ганна была весьма миловидной, многие молодчики за ней ухаживали, сватов засылали, но она всем отказывала: причинным своим местом она уж не могла управлять – оно сжималось, как железные клещи, едва поблизости оказывалась особь мужского пола, – а Ганна не хотела понапрасну мучить и калечить земляков. Однако ж, в конце концов, замуж все-таки идти ей пришлось.
Говорили, что первый муж Ганны, так и не смогший овладеть ею в брачную ночь, запил от стыда и утонул в канаве. Вскоре к молодой вдове посватался кузнец. Девушка согласилась, полагая, вероятно, что уж кузнец-то не оплошает, однако суровое ее орудие с корнем выворотило детородный орган и у нового ее мужа. Кузнец тоже с горя запил, совершенно оставил ремесло, потом и вовсе куда-то пропал, и Ганна принуждена была заняться кузнецким промыслом вместо него. Так и стала кузнечихой.
О могучем агрегате Ганны ходили легенды. Говорили, что она использовала его, когда нужно было выпрямить какой-нибудь погнувшийся гвоздь, а инструментов под рукой не было. Дошло до того, что она стала демонстрировать на ярмарках мощь своего причинного места: засовывала под платье какой-нибудь изрядно погнутый штырь и уже через мгновенье предъявляла его изумленной публике совершенно прямым.
Благодаря таким фокусам кузнечихи ярмарки под Конотопом скоро стали весьма популярны. Многие приезжали на них, лишь бы только увидеть легендарную бабу.
Как-то за игрой в вист мы с офицерами решили выяснить, возможно ли гусарскому уду противостоять дьявольской мощи причинного места кузнечихи? Отыщутся ли среди нас храбрецы, которые не побоятся вступить в любовную баталию с ней? Сначала мы шутили, говоря об этом, но потом разговор пошел серьезный.
