Пьер Данинос - Записки майора Томпсона
Тем же стремлением не искать легких путей руководствуется англичанин и на рыбной ловле. На берегах Тесты, одной из самых благородных рек Гемпшира, было бы преступлением удить рыбу после захода солнца: в ту самую минуту, когда гаснут последние лучи и форель, поднимаясь на поверхность воды, становится более «доступной», джентльмен, который провел целый день под палящим солнцем, подстерегая добычу, собирает свои удочки и возвращается в Лондон. Стоит ли говорить, что ловить рыбу на червей — страшнейшее преступление и что на этих так называемых спортсменов, которые пользуются живой насадкой, смотрят косо[137].
Я не сомневаюсь, что французские спортсмены руководствуются тем же стремлением к справедливости. Но как не похожи они на английских! Если англичанину удается поймать заветного лосося, он делает из него чучело. Француз же съедает его (предварительно сфотографировавшись со своей добычей). Если англичанину попадается слишком мелкая форель, он, не раздумывая, отпускает ее в реку. Француз же, скорее всего, сочтет своим долгом ее съесть. Француз все съедает. И отнюдь не потому, что он голоден. Но даже если не говорить о страхе, который совершенно не знаком англичанину и который вечно мучит француза, страхе показаться смешным, вернувшись ни с чем, любое развлечение кажется ему бессмысленным, если из него нельзя извлечь пользу.
Нам не понятен подобный утилитаризм. Действительно, для французов невыносима мысль, что они могут взяться за какое-то дело, которое не приносит пользы. (Как-то я позволил себе заметить, что им легче произвести на свет не двоих, а троих детей не от рассеянности, а ради пособия многодетным семьям.) Отец заставляет сына учить английский не потому, что язык этот красив (впрочем, красота его, на взгляд французов, весьма относительна), а потому, что он может в будущем ему пригодиться. В семье Тюрло из принципа одного из сыновей учат немецкому, он сможет стать переводчиком во время войны.
В отличие от французов англичане обожают делать вещи, которые не приносят им непосредственной пользы. И лишь в любовных делах бесполезные поступки, как, например, ухаживание[138], не говоря уже о самой любви, внушают им отвращение. Но если речь заходит о серьёзных вещах, будь то рыбная ловля или охота, самый скромный англичанин готов разориться, пойти на множество неоправданных расходов из любви к спорту.
Можно было бы многое еще сказать о спорте, к которому с таким уважением относятся англичане и правилами которого пренебрегают французы. Но я замечаю, что, написав столько страниц о спорте, я еще ничего не сказал о том его виде, который является самым популярным во Франции (он насчитывает два миллиона ревнителей, в то время как игроков в шары всего лишь двести тысяч). Я говорю об автомобильном спорте, который сам по себе заслуживает специального исследования, причем изучением этой проблемы рекомендуется заниматься где-нибудь в сторонке, где можно было бы спокойно поразмыслить, не рискуя попасть под колеса. А потому не вздумайте размышлять, стоя на пешеходных дорожках.
Глава XIII
Франция за рулем
Не следует вообще слишком доверять французам, а особенно на автомобильных дорогах.
Англичанину, приехавшему во Францию, необходимо прежде всего усвоить, что существует две разновидности французов: пешеходы и автомобилисты. Пешеходы не выносят автомобилистов, автомобилисты терроризируют пешеходов: первые мгновенно переходят в лагерь вторых, стоит им только сесть за руль. (Разве не то же самое происходит в театре с опоздавшими, которые, только что побеспокоив человек двенадцать, первыми начинают шикать на тех, у кого хватило наглости прийти после них?)
Англичане водят машину скорее плохо, но осторожно. Французы же водят машину скорее хорошо, но безрассудно. Процент несчастных случаев примерно одинаков в обеих странах. Но мне как-то спокойнее с людьми, которые недостаточно ловко делают свое дело, но не отступают от правил, чем с теми, кто выполняет все с блеском, но правилами пренебрегает.
Англичане (и американцы) давно уже убедились в том, что скорость автомобиля меньше скорости самолета, французы же (как и большинство латинян) все еще пытаются доказать обратное.
В душе каждого француза дремлет Нуволари, который просыпается от первого прикосновения ноги к переключателю скоростей. Мирный на вид гражданин, любезно предложивший вам место в своей машине, может на ваших глазах превратиться в одержимого дьяволом гонщика. Жером Шарнеле, этот благодушный отец семейства, который и мухи не обидит, безжалостно раздавил бы мешающего ему пешехода, будь у него на то право. Зеленый свет действует на него, как красный цвет на быка. Ничто не в силах его остановить, даже желтый свет светофора. На дорогах этот человек порядка забывает о всякой рядности. И лишь после бешеных гудков он неохотно съезжает с середины шоссе. (В Англии узаконено левостороннее движение. У большинства народов — правостороннее. Французы же предпочитают держаться середины, которую в данном случае никак не назовешь золотой.)
Стоит какому-нибудь автомобилисту обогнать мсье Шарнеле, как он сразу мрачнеет. И, лишь оставив позади другую машину, он вновь обретает безмятежность духа. В такие минуты его семье следует быть начеку. Горе мадам Шарнеле, если она при первом же требовании своего супруга не отыщет в машине «Путеводитель по Южной Франции» (который он вместе с приложенными к нему картами позабыл на камине в гостиной). Горе ей, если она тотчас же не ответит на его вопрос: «Сколько от Аваллона до Шалона?», но горе ей, если она и ответит, — мсье Шарнеле, этот тиран в миниатюре (когда он сидит за рулем), заранее испытывает удовольствие от того, что сейчас докажет жене, что она ошиблась в своих подсчетах. Даже детей они сумели выдрессировать: «Попьете тогда, когда захочет пить отец!»
Главное — никаких непредусмотренных остановок! «Надо было сделать это заблаговременно», — говорит мсье Шарнеле, и все молча терпят, платя дань всемогущему богу «среднего француза» — средней скорости его автомобиля.
В Англии автомобилист, собираясь проехать триста миль, думает лишь о том, что ему предстоит проехать эти триста миль.
Когда же француз садится за руль, собираясь проделать шестьсот километров, его мысли на 2/3 заняты тем, какую среднюю скорость он сможет выжать из своей машины, и на 1/3 — условными знаками, разными звездочками и вилочками. Я имею в виду знаменитые значки в дорогом его сердцу путеводителе «Мишлен». Его заветная мечта — после трехчасового пути при средней скорости 90 километров в час найти ресторан, если возможно, в красивом месте, неподалеку от бензозаправочной станции, чтобы пополнить запас горючего и проверить мотор. Англичанин же подумает лишь о том, чтобы принять хорошую ванну, предварительно выпив чашку хорошего чая, если, конечно, он не выезжает за пределы Англии. Если же он приехал во Францию, все его мысли поглощены тем, как бы не нарушить принятых в этой стране правил движения, которые, по его мнению, отнюдь не правильны.
* * *Вот, пожалуй, в чем основная сложность проблемы. Действительно, французы обладают особой способностью при правостороннем движении все время соскальзывать влево, что странным образом напоминает и их линию поведения в политике, ведь в этой стране даже самые ярые консерваторы не хотят, чтобы их называли правыми. Вот почему английский автомобилист, приехавший во Францию, порой не сразу сообразит, какой стороны ему следует держаться. И действительно, ему надо добраться чуть не до Кении, чтобы встретить нормальных людей, которые соблюдают правила левостороннего движения, измеряют расстояние в милях, определяют вес в фунтах и имеют нормальную температуру 98°,4[139], а пока что ему следует приспособиться к однообразию метрической системы, не оставляющей места славной зыбкости наших старинных мер: унции, буасо или гарнца. В километре, как ни верти, тысяча метров, тогда как в миле чудесным образом оказывается восемь ферлонгов, в ферлонге двести двадцать ярдов, в ярде три фута, в футе двенадцать дюймов…
Правда pocket-book[140] идеального путешественника ставит все на свои места, напоминая, что, для того чтобы определить по Фаренгейту температуру, указанную по Цельсию, достаточно умножить на 9, разделить на 5 и прибавить 32°. Что же касается перевода километров в мили, это и того проще: «Умножьте на 5 и разделите на 8»[141].
В один из моих первых приездов во Францию совершенно измученный тяжелым гриппом и не менее тяжелым переездом через Ла-Манш, которые объединенными усилиями обрушились на меня, я решил остановиться ненадолго в одной из гостиниц Кале, чтобы измерить себе температуру. И поскольку термометр показывал лишь 40,3°, я, успокоившись, отправился в путь, подняв верх своей машины и спустив ветровое стекло, но вдруг вспомнил, что нахожусь у этих проклятых жителей континента, у которых все не так, как у добрых людей. Я тут же принялся переводить свою континентальную температуру в температуру по Фаренгейту, а километры — в мили.
