Пьер Данинос - Записки майора Томпсона
Но во всем остальном какое огромное между ними различие!
* * *Верный своему необъяснимому капризу, создатель до последней минуты седьмого дня стремился сделать так, чтобы мы ни в чем не походили на наших соседей.
У Франции, так же как и у Англии, два лица: лицо будничное и лицо воскресное; но, если Франция стремится это подчеркнуть, Англия это скрывает.
По воскресеньям французы уделяют особое внимание своему костюму. Англичане же, наоборот, этим явно пренебрегают; в то время как его ближайший сосед по планете одевается, англичанин скорее, если так можно выразиться, раздевается[144]. В этот день француз бреется необыкновенно тщательно, англичанин же… нет, конечно, англичанин, совершенно очевидно, не может бриться по-разному, хотя вообще-то у каждого англичанина своя особая манера бриться по воскресеньям[145].
В то время как мои соотечественники проводят этот день, ничего не делая, в самых что ни на есть поношенных костюмах и только некоторые нувориши, не получившие должного воспитания, одеваются по-праздничному, французы специально выходят из дому, чтобы продемонстрировать свои лучшие наряды, свой воскресный костюм. Для англичанина не может быть и речи о воскресном костюме, если, конечно, этот англичанин обладает чувством собственного достоинства, а таких — подавляющее большинство.
Самое главное для француза — быть одетым с иголочки, выражение, к которому так же, как и к глаголу «расфрантиться», нельзя найти точного эквивалента на языке Шекспира. В противоположность англичанину, который даже в смокинге сохраняет спортивный вид, француз в спортивном костюме выглядит неестественно.
Не меньшее удивление вызывают и многие французы, у которых крайняя бережливость уживается с поразительной расточительностью.
Это стремление сохранить подольше вещи новыми и пользоваться ими лишь в самом крайнем случае, и притом не столько для себя, сколько для других (например, одеваться лишь в последний день недели — воскресенье), несомненно, одна из характерных черт французов, которые, вероятно, боятся заржаветь, если не станут еженедельно подкрашивать себя заново.
Мое пребывание в семье Тюрло должно было продемонстрировать мне и другие черты предусмотрительного и заботливого француза.
Глава XV
Дьявольские изобретения французов
Когда я впервые летним днем приехал в Сомюр к своим друзьям Тюрло, их дом с закрытыми ставнями на улице Дасье показался мне необитаемым. Служанка, открывшая дверь, заставила меня надеть странные суконные туфли, основное назначение которых, вероятно, — уберечь паркет, но которые главным образом мешают вам сохранять равновесие; лишь после этого она провела меня в довольно просторную гостиную, где пахло сыростью и нафталином. Солнце с трудом пробивалось сквозь узкие щели жалюзи, и, только когда глаза мои привыкли к полумраку, мне удалось проникнуть в окружавший меня таинственный мир: вокруг белели какие-то непонятные предметы. И я скорее догадался, чем разглядел, что это кресла, диван, рояль, сундук и нечто напоминающее арфу, но вся эта предполагаемая мебель была упрятана в чехлы. Стены были увешаны картинами, но понять, что же они изображали, было просто невозможно, и не потому, что они принадлежали кисти сюрреалистов, а потому, что они были занавешены газетами. Единственным живым предметом были часы. Но их тиканье доносилось сквозь белый чехол, пронзенный стрелой бронзового амура. В одном углу, над столиком с выгнутыми ножками, были подвешены крест-накрест две кавалерийские сабли в ножнах из желтого полотна. Сомнений быть не могло — я приехал не вовремя: Тюрло переезжали. Или же на них обрушились какие-то невзгоды: они продавали дом и вывозили мебель.
Появление еще одного, на этот раз серого чехла, из которого выглядывала голова полковника, положило конец моим мрачным догадкам.
— Простите меня, дорогой майор, я тут кое-что мастерил.
Меня давно интересовало, что же, собственно говоря, мастерит полковник Тюрло. Впоследствии мне не раз удавалось проникнуть в помещение, которое полковник называет своей «лабораторией», и я видел, как он там колдует над каким-то странно вибрирующим аппаратом и неким подобием конденсатора, но я не сразу смог догадаться, что же он там изготовляет. Но теперь, мне кажется, я наконец могу сказать, что основное изделие, над которым он трудится вот уже целых семь лет, — радиоприемник, собранный им из готовых деталей, обошедшийся ему в 40 000 франков, и который даже в хорошую погоду принимает лишь станции Центральной Франции. Тюрло мог бы ловить все станции мира, купи он приемник такого типа в любом специализированном магазине за 22 700 франков, но не понять, в чем здесь разница, мог только примитивно мыслящий англичанин.
* * *Увлечение мсье Тюрло ограничивается кустарными поделками, среди поклонников спорта «сделай сам» таких, как он, большинство, но существует и более высокий класс любителей мастерить.
Такого рода увлечению люкс отдается мсье Шарнеле, когда он мудрит над своей машиной. Не успел он ее купить, как им уже владеет одна только мысль: переделать ее так, чтобы она ничем не походила на остальные машины той же серии. С помощью бесчисленных торговцев, предлагающих ему различные детали — фары, указатель поворота, клыки бампера — и твердящих: «Теперь уж, будьте уверены, второй такой машины вы не встретите»[146].
Мсье Шарнеле без конца старается приукрасить ее, вечно что-то меняет вплоть до каландра, пока автомобиль не становится совершенно неузнаваемым. С утра пораньше по воскресеньям, а иногда и в будни, если он только не занят на службе, он уединяется со своим автомобилем в Булонском лесу, прогуливает свою «любимую», начищает до блеска ее хромированные части, отполировывает ее, млеет от восторга, хотя и прикидывается раздосадованным, если кто-нибудь из гуляющих начинает бродить вокруг него и в конце концов осведомляется, какой марки его машина.
Наряду с этим увлечением люкс существуют также и другие увлечения, которые встречаются на каждом шагу и представляют еще больший интерес для изучения, поскольку являются неотъемлемой частью жизни каждого индивидуума. Одним из наиболее типичных увлечений следует считать бесконечные мудрствования француза с фильтром, точнее, с фильтром для кофе. Я долго не мог понять, почему французы, вместо того чтобы выпить горячий, крепкий кофе, предпочитают наблюдать, как он стекает по каплям через какой-то непонятный перегонный куб, обжигают пальцы, безуспешно пытаясь наладить этот агрегат, и в результате пьют кофе холодным. Мне кажется, им доставляет удовольствие самим «мастерить» свой кофе[147].
Фильтр — одна из тех находок, одно из тех дьявольских изобретений французов, среди которых достойное место по праву занимают всякого рода счетчики-контролеры, автоматически закрывающиеся двери метро, ограничительные переключатели в номерах гостиниц (либо люстра без ночника, либо ночник без люстры) и известные под названием «лифта» скрипящие клетки, люльки, кабины, в которые небезопасно входить, не изучив предварительно специальной инструкции о пользовании ими, и сохраняющие за собой и по сей день привилегию оставаться единственным средством передвижения, уступающим в быстроте ногам человека.
Но среди всех дьявольских изобретений французов есть одно, которому следовало бы присудить пальму первенства. Я говорю о тех местах, которые французы, обожающие парадоксы, называют «удобствами» и которые они умудряются сделать как можно более неудобными. Взять хотя бы эти «удобства» в Париже, где они так тесно примыкают к телефонным будкам в бистро, что порой даже забываешь, по какому делу ты сюда зашел. (А щербатое блюдце, в центре которого двадцатифранковая монета тщетно поджидает своих сестер, сразу же напомнит вам, что вы находитесь в стране чаевых.) Ну а что сказать о деревенских клетушках, куда вы попадаете, пробираясь через no man's land[148] железного лома и домашней птицы, или о темных пропастях, не свалиться в которые можно, только проявив чудеса эквилибристики, и где лишь хитрость индейца могла бы уберечь вас от слепого maelstrom'а[149], называемого спуском воды, который гонит вас со всех ног к двери, а дверь, вместо того чтобы вывести вас на свет и воздух, толкает обратно в сырой мрак.
* * *Надеюсь, мне простят это отступление, которое заставило меня несколько отклониться от темы. Я не мог обойтись без него. Теперь же я снова возвращаюсь в Сомюр, к полковнику Тюрло, к его чехлам и изделиям. Набросив маскировочный чехол, по всей вероятности позаимствованный им из союзнических излишков, на один из замысловатых аппаратов своей лаборатории, мьсе Тюрло снял свой рабочий халат, повесил его на гвоздь и, достав из кожаного футляра часы-луковицу, воскликнул:
