Михаил Крюков - Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет.
– Я уйду первым! Самым первым!…
– Нереально! У тебя, что, папа округом командует?
– Нет! Но уйду первым. Потому что знаю свой дембельский аккорд. А его я закончу через неделю после приказа!
Признаться, Лехе я не поверил. Самая первая партия дембелей всегда уходила, как минимум, месяца через полтора. Весь разговор происходил в Доме офицеров гарнизона Смоляниново, где Леха трудился художником и куда нас с Макарычем отправили за наглядной агитацией. Агитация сохла, Макарыч по обыкновению проводил время за бутылкой у кого-то из многочисленных знакомых, снабдив меня сухпаем и отправив в Дом офицеров, где и пристроили до завтрашнего утра. Художник Леха был классный! За плечами имел худграф института им. Герцена в Ленинграде. Выполненные им портреты всяческих военачальников и героев во множестве украшали фойе Дома офицеров. Леху, как талантливого художника, ценили, жил он, как у Христа за пазухой, в части появлялся крайне редко, но, против обыкновения, сослуживцы относились к нему неплохо. Кроме умения рисовать Леха был разрядником по самбо, посему наезжать на него желающих не находилось, к тому же разрисованный Лёхой дембельский альбом очень и очень ценился в гарнизоне. Правда, чести этой удостаивались единицы, входившие в число друзей и земляков. Лехиными рисунками гордились, как работами известных мастеров. При всем этом я очень сильно сомневался, чтобы его отпустили самым первым ,причем сразу после приказа.
– Лёха! Ну нереально это! Ты художник классный, потому первым и не уйдёшь, пока всё что можно не разрисуешь!
– Спорим! Если уйду, поставишь мне литр, когда в Питере будешь! Коньяка!!! Не «шила!»
– Да уж! Такой отравы там не найти! Из чего его делают?! Судя по запаху, из квашеных галош!
Лёха нацарапал мне свой питерский телефон на открытке со знаменитой картины «Ленин в октябре», кажется, где Ильич в окружении солдат и матросов произносил какую-то речь.
– Вот тоже, блин, халтура! В актовом зале клуба железнодорожников панно на всю стену рисую. И на хрен им там лысый в кепке?! Как будто больше изобразить нечего!
Вопрос о «шиле» можно было не задавать. Если Лёха разрисовывает клуб железнодорожников, значит, там он им и разжился.
– А аккорд какой будет?
– Новая офицерская столовая. На 100 процентов уверен!
– Ну, разрисуешь, и все равно, я думаю, первым не уйдёшь. Найдут ещё чем нагрузить!
– Копи деньги на коньяк! Французский не надо, ни к чему тебя разорять! Армянский пойдёт!
Лёха, действительно, уволился самым первым. Когда я через неделю после приказа позвонил в Смолянку, Лёхи там не оказалось, и мне было отвечено, что тот, судя по всему, уже пьёт водку дома. Ничего не оставалось, как восхищённо выматериться…
По первому ноябрьскому снежку, грея в карманах куртки две бутылки армянского коньяка, я подходил к старому дому на Моховой. Неделю назад приехал домой, дня три квасил с друзьями и родственниками, и зачем-то, уже не упомню, поехал в Питер. Прошло полгода, но Лёха меня вспомнил сразу, заорал в трубку, чтобы я немедленно подъезжал к нему, дал адрес и объяснил, как найти квартиру. Жил он в полуподвале с отдельным входом, на двери красовалась огромная подкова, выкрашенная каким-то фосфоресцирующим составом. Ошибиться было нельзя, и я уверенно постучал. Дверь распахнулась, волосатый и усатый Лёха, радостно матерясь, облапил меня и потащил внутрь. На столе исходила паром кастрюля картошки, тут же присутствовал кусок сала, банка маринованных огурцов, буханка хлеба, две гранёные стопки и бутылка «Столичной». Я вытащил из карманов коньяк.
– Армянский. Ты выиграл!
Лёха жизнерадостно захохотал:
– Блин! Помнишь ведь! Ну давай, наливай тогда, водку на потом оставим!
Бутылка «Столичной» перекочевала в междуоконное пространство, где у Лёхи, судя по всему, находился холодильник. Янтарная влага ухнула внутрь и разлилась приятным теплом. Лёха, как выяснилось, поступил в Академию художеств, с родителями не живёт, подрабатывает дворником, посему живёт в ведомственной квартире. После первой бутылки я не выдержал. Любопытство распирало:
– Лёха! Ну как ты умудрился первым уйти? Я ведь позвонил недели через полторы после приказа в Смолянку, а тебя там и след простыл!
Оказалось, Лёха был помимо художника ещё и неплохим психологом. Краем уха услышал ,что комдив, бывший родом из Ленинграда, как-то обмолвился при своём водителе, что он вырос в старом дворе на Васильевском острове. По счастливому стечению обстоятельств и паре упомянутых разомлевшим комдивом деталей, Лёха догадался, о каком дворе идёт речь. Учась в институте, они частенько ходили на этюды в те края, посему вспомнить тамошние пейзажи Лёхе труда не составило. И на огромной картине во всю стену, украшавшей кабинет командующего в новой офицерской столовой, взгляду остолбеневшего комдива предстал залитый утренним солнцем, полыхающий осенним багрянцем клёнов до боли знакомый питерский дворик.
Комдив молча стоял, впившись взглядом в картину. После примерно десятиминутной паузы были произнесены всего три слова:
– Васильева уволить. Завтра!
Вот так Лёха и попал домой раньше всех. К концу второй бутылки разговор вновь повернул на тему Смолянки и Лёха поинтересовался:
– А ты в клуб железнодорожников после этого не заезжал?
В упомянутый клуб я заезжал. Уже ближе к собственному дембелю. Макарыч, которого я туда зачем-то отвозил, проходя мимо огромного панно, изображавшего Ленина в октябре, вдруг резко остановился, потом отошёл к противоположной стене, посмотрел на панно издалека, затем фыркнул, помотав головой, и подозвал меня:
– Видишь солдата рядом с Лениным?
Я вгляделся. С обожанием уставившись на вождя мирового пролетариата, держа в руке винтовку, с абсолютно идиотским выражением лица на стене был изображён ни кто иной, как начальник политотдела дивизии полковник Пилипенко. Среди множества солдат и матросов Макарыч узнал немало знакомых лиц старшего офицерского состава и хохотал от души:
– От, зараза! Это ведь тот художник, который в Доме офицеров был! Ну, молодец!
Лёха погиб спустя несколько лет после нашей последней встречи. Долгое время у меня на стенке висел небольшой акварельный этюд, подаренный им в тот памятный вечер: подёрнутые голубой дымкой приморские сопки и где-то за ними – бесконечное море…
Did Mazaj Бутылкомоечная машина времени
(под Курта Воннегута)
«Бутылкомоечная машина» – машина, предназначенная для мытья пустых бутылок, наверное, так сказано в словаре товарища Даля… Она гудит, шумит и брызгается водой… Какое она имеет отношение к армии? Возможно ли связать её с армией? Возможно ли с её помощью перемещаться во времени? Да! И очень просто!
В армии возможно практически все. Мало есть вещей, невозможных в армии, – ну там вывернуть каску наизнанку или окопаться в воде… Что ещё? Форсировать речку не поперёк, а вдоль, или летать на самолёте хвостом вперёд…
Вообще, в этой истории происходят странные вещи. Более того, случаются очень опасные сдвиги и прыжки во времени… Начинается она словами «бутылкомоечная машина», а заканчивается словом «глаза». В ней принимают участие разъярённый командир батальона, толстая женщина, пустая трёхлитровая банка, удивлённый начальник штаба полка, злой начгуб, две длинных зелёных электрички и комбинированные пассатижи. Все эти предметы и персонажи появятся здесь в своё время. Они вполне реальны. Никакой фантастики. Точно.
В результате длительных научных исследований ученым удалось доказать, что если в замкнутом пространстве одновременно находятся военнослужащие, вода и спирт, то первые обязательно выпьют третьего. Разбавляя вторым. Иногда с последствиями. Вот так вот. Вместо чистого спирта могут применяться другие спиртсодержащие жидкости; приводить список не буду, так как места на бумаге просто не останется. А рисовать нечем.
Беда приходит, откуда не ждёшь. Я просто стоял в последней шеренге третьей роты.
Итак, учебный центр харьковской ПВО-шной учебки в лесах под Чугуевом. Лето 198– затёртого года. Утреннее построение батальона обеспечения учебного процесса (БОУП).
Командир был очень зол… Замполит крутился вокруг него, преданно заглядывая в глаза. Не зря он имел прозвище «Табаки». Обычная вчерашняя ежевечерняя пьянка всех категорий военнослужащих принесла несколько необычных ситуаций. Кроме выбитых окон, выломанных дверей, разбитых морд, обычных тем утреннего разноса, добавилось грандиозное ЧП. Кто-то обрыгал белоснежную болонку замполита. Но пахло апельсином… Псина просто беспечно гуляла себе по коридору общежития, но в один прекрасный момент внезапно открылась какая-то дверь, и она попала прямо под мощную струю… Не повезло. Такие дела…
Эта дверь вела в четырёхкоечную комнату, в которой жили командиры рот БОУП. Сами командиры начисто все отрицали, прибегая к помощи лаконичных жестов, так как говорить уже не могли. И пахли они все апельсином… Но это все было вчера. А сегодня… Командир задумался. Не будешь же устраивать разнос всем четырём ротным в присутствии всего батальона… Нужно найти козла отпущения… Стоп… А где они пили? Явно в КУНГе[18] у Пушкина… А ну-ка, выйти из строя, товарищ прапорщик Пушкин!
