Валерий Смирнов - Как на Дерибасовской угол Ришельевской
— Я тебя не боюсь! Я тебя не боюсь! — заорал с перепугу Лабудов.
— Хорошо! — одобрил Орлов. — И вот так еще два часа пятьдесят пять минут. Каждый день. Не вздумайте прекратить аутотренинг, мы узнаем обо всем! Можете не провожать! Кстати, ваш псевдоним будет Крыса.
— Я тебя не боюсь! — в очередной раз пробубнил Лабудов и, не отрывая взгляда от животного на столе, спросил, — а нельзя ли Тигр?
— Это понятие не входит в персональный аутотренинг, — веско заметил Орлов.
Он не спеша закрыл за собой дверь и тут же приложил к ней ухо. Из-за двери периодически раздавались возгласы о том, что Лабудов не боится дохлой крысы.
Капитан Орлов почувствовал во рту неприятный привкус из-за поганых слов, которые пришлось произносить по долгу своей нелегкой службы.
А флейтист, время от времени бросая взгляд на часы, усердно орал «Я тебя не боюсь!» и одновременно содрогался от своей смелости. Он понимал, что служба полковника Деева — это даже не какое-то там КГБ, не говоря уже о милиции, которые не имели представления о лабудовских кошмарах.
* * *Братья Николайченко сильно обрадовались подмоге, которую прислал им оставшийся один, как в поле воин, Панич. Потому что вместе с этим последним солдатом собирателя на их позицию притащились три бутылки водки. Но не успели братовья скомандовать Рембрандту, чтоб специалист сбегал в управление культуры за солеными огурцами, как на их голову свалились какие-то ребята. И они до того ловко уговорили очистить карманы этой веселой тройки, что Николайченки не успели даже гавкнуть за то, что является для них важнейшим из искусств. И хотя подкрепление Панича, упираясь мордой об асфальт, что-то вопило, из его карманов тоже вылетели какие-то железяки, способные помочь любому человеку преодолеть жизненные трудности. А когда братья Коля и Гриша мысленно обнялись перед смертью, они увидели машину с окном в клетку и поняли, как им крупно повезло. Потому что поздняковские ребята вряд ли прислали бы за Николайченками такую роскошь, а ограничились бы тем, что щекочет нервы перед смертью. Коля с Гришей даже повеселели, когда их кинули в «воронок».
Тем временем до Панича, вооруженного собственной глупостью и гитарой, прибегает специалист Рембрандт, гонит ему за налет на музей и в связи с этим требует себе академический или декретный отпуск. Панич даже не ободряет хранителя ценностей хорошим хугом справа, а начинает вместо него думать и терзать гитару. Но Рембрандту с каждой песней тошнит еще больше. Потому что, если братья Николайченко начнут тоже петь, то он не успеет защитить докторскую диссертацию. А ошалелый от проигранной войны Панич делает спокойный вид перед своим последним поклонником и продолжает раскрывать пасть, хотя таким голосом надо только исполнять в сортире арию «Занято».
Братья Николайченко уже давали чистосердечные показания, что отомстили сквалыге-директору за то, что он им сильно проиграл в буру, а отдавать не хотел. Правда, Коля сказал, что покойный продул десять кусков, а Гриша вспоминал насчет восьми, но не это же главное. Главное, что справедливость восторжествовала через два дня, когда братья синхронно вспомнили абсолютно точную сумму своего выигрыша — двадцать тысяч, что придало их показаниям полную правдивость с логическим выводом.
Гораздо больше повезло последнему солдату Панича, которому сказали писать явку с повинной насчет незаконного ношения кастета и ножа, хотя он перед сеансом чистописания любопытствовал: где в следующий раз ему могут дать законное разрешение таскать в карманах такое добро?
Пока Панич сквозь свои песни выслушивал торопливые советы искусствоведа, что ему пора ныкать свою морду из города, Макинтош и Поздняков были уже в курсе почти всех событий. И Жора в гордом одиночестве встретился на хате без замка с балаболом Акулой. У Макинтоша уже не оставалось его гвардейцев, несмотря на то, что он объявил дополнительный набор по городу. Но ни один малохольный не рискнул больше влазить в это дело, потому что из всех жизненных благ добровольцы Макинтоша регулярно получали только вскрытие.
— Акула, — обратился к балаболу Макинтош с таким спокойным видом, будто за его спиной стоял полк солдат, — тебе надо кончить Панича.
— Мне надо, оно мне надо? Я буду кончать Панича, Макинтош, вы же умный человек, я курицу не смогу застрелить, не то, что этого урода, — заканючил перепуганный балабол. — Даже не уговаривайте меня за тридцать штук совершить такой подвиг.
— Такой подвиг сегодня стоит десять штук, — резко перебил Акулу Макинтош, чтобы он еще больше не ныдал за свои слабости, — но я предлагаю тебе половину от того, что Панич заныкал в музее.
— Макинтош, вы мене знаете. Разве я способный сделать человеку вид, когда его кишками интересуется медицинский институт? Перестаньте говорить такой ужас. Вот просто так, возьми и грохни самого Панича. Безо всяких гарантий, я промолчу за аванс…
Макинтош улыбнулся и достал из кармана то, ради чего только и жил балабол.
— Это аванс. И ты в доле от нычки Панича. Макинтош, если говорить как на духу или допросе, не собирался позволить Акуле даже понюхать панических богатств, потому что балабол знал столько, сколько уже может знать исключительно покойник. Вдобавок, из-за самоуверенности этого трепача затея с прикрытием бриллиантов сработала не хуже Продовольственной программы. Поэтому, как только Акула преподнесет Паничу последний сюрприз, его можно отправлять в командировку без суточных и проездных.
Но вслух свою программу Макинтош почему-то не высказал. И поэтому обнаглевший балабол стал выступать еще больше.
— Ой, не знаю, Макинтош, мне так страшно… И кредит портит отношения. Вот если бы вы намекнули на долю во всем деле, так я может быть и подумал бы, а так взять и убить человека, даже если он Панич, за нечего делать…
Макинтош устало кивнул головой и согласился:
— Ты будешь иметь долю.
И только тогда Акула догнал своим мозгом, что, с ходу согласившийся на такое безалаберное предложение, Макинтош так же собирается давать ему долю, как самолично приводить Панича до общего знаменателя его команды.
Тем не менее, балабол улыбнулся и заискивающим тоном промяукал:
— Вы хоть кого умеете уболтать, Макинтош.
Жора сделал вид облегчения на опухшем от бессонницы лице и начал детально излагать план действий. Правда, посещение лечебницы, где валялось 206 кило бананов, в него никак не входило. И, тем не менее, после того как Макинтош закрыл рот и дверь за собой, балабол погнал именно туда.
206 кило бананов не сильно удивился, когда узнал, что Макинтош делает еще один социальный заказ. Перед тем, как покинуть страдальца, Акула долго бубнил ему за игру «Черноморца», время от времени вставляя реплики насчет необузданного характера нападающего Панича.
206 кило бананов, услыхав за куш, который причитается ему после окончательного лечения Панича, сразу начал горячиться, что готов нанести визит, не снимая больничной пижамы. Однако балабол советовал не спешить и перенести предстоящую экскурсию на более позднее время. И пока 206 кило бананов с удовольствием планировал ночную работу, Акула уже сидел в своем любимом кабаке и продолжал вести себя, как всегда. Только поздним вечером упившегося до потери даже балабольского вида Акулу официантка Маша с помощью двух его собутыльников притащила к себе домой, сильно надеясь, что утром балабол не вспомнит, какой толщины был его бумажник вечером.
Через полчаса после погружения в Машкину перину балабол заворочался и потребовал шампанского на брудершафт. Машка притащила початую бутылку и почти чистые фужеры, напоминающие ее фигуру сверху вниз. Они молча выпили и Акула тут же захрапел. А чуть позже такой же крепкий сон захватил уставшую Машу. Она бы сильно удивилась, если бы сумела открыть глаза в ту ночь: куда это подевался пьяный вдрызг балабол?
206 кило бананов покинул больницу привычным путем и не спеша брел ночными улицами по направлению к будущему покойнику Паничу. Он даже знал, от чего скончается известный коллекционер, потому что характер Панича позволял безошибочно это определить. 206 кило бананов с явным удовольствием еще раз прокрутил картинку смертоубийства.
Сидит себе Панич дома уже один на один с нервами, больными до предела. И вдруг звонок у дверь. Он, понятно, щупает вперед себя стволом от пистолета, но за дверью пусто. Потому что 206 кило бананов стоит на верхней площадке с палкой и жмет ее концом до звонка Панича, не обращая внимания на веревку, которая привязана посредине этого самого дрына. Как только Панич начинает нервничать замком, палка тут же совершает рейс наверх. И так два раза подряд. Зато на третий перед тем, как тыкнуть палкой в тот самый звонок, около двери ставится бутылка с хорошо себе отбитым горлом. А на бутылке смачно написано «анализ мочи». Рупь за сто, что взбешенный Панич зафутболит эту гадость об стенку. И будет приятно удивлен, когда бутылка лопнет. Потому что освобожденная от стеклянных стенок чека гранаты распрямится и сделает на Пушкинской улице небольшую иллюминацию. Ничего страшного, когда улицу собираются реставрировать. А тем более для Панича, которому и так на кладбище уже пару лет прогулы ставят. Как только фейерверк сработает, 206 кило бананов кидает палку поперек окна и съезжает по канату в трусах и майке на улицу. В том, что там очень скоро соберется много людей в таком одинаковом одеянии, 206 кило бананов как-то не сомневался. Ну а если такой чудесный вариант не сработает, придется банально сверлить этому коллекционеру башку по варианту сверху вниз.
