Григорий Горин - Избранное
В Интернете можно обнаружить следы уже прошедших событий. Это забытые всеми веб-страницы с текстами и фотографиями, которые не пожелтели от времени, но безнадежно состарились, потому что на них никто давно не смотрел. Они похожи на брошенные старые вещи в пустых и заброшенных домах, в которых гуляет ветер. Обрывки изуродованных файлов, подобно калекам и бездомным, безмолвно требуют помощи. Но они никому не нужны. Уродливые конструкции разрушенных сайтов, как будто оставшиеся после катастрофы, предсказывают наше мрачное будущее. Не технологическая, а гуманитарная беда угадывается в этих заброшенных электронных деревнях.
Как горько думать, что и Интернет, этот быстрый и смышленый младенец, это новое любимое дитя нашей цивилизации, когда подрастет и «заматереет», причинит людям гораздо больше вреда, чем пользы, подобно старшим своим братьям: пороху, металлу, колесу, ставшими в том числе и тупой пушкой, убивающей людей!
Горин был опутан прошлым, но он не был архивариусом. Он жил в сегодняшнем дне и, как и положено драматургу, писал ремарки и диалоги в «настоящем времени». Но мысленно он был уже далеко, в других сетях – всемирных. Компьютер стал для него не усовершенствованной пишущей машинкой, а иллюминатором межзвездного корабля, мчащегося в другую реальность. Он по-детски восторженно понял Интернет – не как очередную доску объявлений. Через экран на своем рабочем столе он видел своих будущих зрителей. Гриша удивлялся, как всякий гуманитарий, скорости передачи текста. Он был вдохновлен безграничностью новых возможностей для объединения людей! Как драматург, как человек театра, он чувствовал, какую огромную аудиторию, какой «битковый» зрительный зал может собрать эта электронная арена.
Между тем он успел заметить и опасность. Последователи Норберта Винера, создавая Всемирную сеть, провозглашали ее детскую открытость и прозрачность. Предполагали ли они, что эта почти наивно-коммунистическая общедоступность пользования плодами интеллектуальных усилий человечества будет так варварски понята?! Уже и сейчас, в самых первых шагах, угадывается порочность людей, пользующихся русским Интернетом. Наш азиатский, барачный Интернет – это разбитое, чужое, заморское зеркало – отражает, увы! не начало двадцать первого века, а все то же наше Средневековье, все те же горинские «Королевские игры»! Деньги и власть, клевета и порочная торговля женским телом – как мы умеем утилизировать и приземлять чудеса! Об этом тоже сказал Григорий Горин. Благодаря ему мы верим Мюнхгаузену больше, чем его унылым и практичным антиподам! Мы любим горинского героя и знаем, что он не врет!
Я пишу об Интернете, потому что в последнюю нашу встречу мы говорили с Гришей об этом. Он сказал, что у него появилась электронная почта, но никто еще про это не знает. Он хочет получить побыстрее письмо, но никто ему писем не шлет!
– Саня, напиши мне письмо!
В этом была некоторая нелепость – мы живем не так далеко друг от друга. Могли бы и поговорить по телефону. Я обещал и попросил его ответить. Я написал. Он прислал мне очень смешное послание.
И узнал я о его смерти в Интернете.
Мы с Галей были в Одессе. В этом горьком и прекрасном городе осталось так мало Тевье-молочников. А все его дочери давно уже выданы замуж и посылают родственникам продуктовые посылки и деньги издалека. Я искал какой-то веб-адрес в поисковой системе «Рамблер», и вдруг система выдала в колонке новостей, в разделе «культура», весть о Гришиной смерти. Это было сообщение в так называемом режиме реального времени, как выстрел, которому ты оказался свидетель. И ты видишь полет пули, и невозможно изменить этот полет. Несколько битов цифровой информации содержали весть, что ушел из мира один из редких, красивых людей, ушел поэт, которыми не богата наша суровая земля.
Но его тексты, на каких бы «носителях» они ни были в будущем напечатаны и воссозданы, никогда не потеряются, подобно ненужным сайтам и файлам. Он соединил в театре два времени, шагнув из Средневековья в будущее, создав драматургию, благодаря которой продолжают смеяться и плакать люди и пытаются понять время, в котором живут.
Валентин Гафт
Умение любить людей
Я очень хорошо знал Любу Горину: она работала на «Мосфильме» и была редактором некоторых картин, в которых я снимался. У них был замечательный дом, хлебосольный, красивый, уютный, прекрасная атмосфера. Казалось, он даже светился по-особому. Для Гриши, видимо, эта атмосфера была крайне важна, вспоминаю его эпопею с их первым домом на Тверской, в котором, после того как в нем открыли ночной клуб, стало невозможно жить. Тогда он в одиночку пытался противостоять тем, кто начал захватывать центр Москвы. Мне так и помнится: Гриша с трубкой, тактичная, молчаливая Люба, которую он очень любил, симпатичнейший, обожаемый ими пес Патрик. У них всегда было хорошо, и не хотелось оттуда уходить.
Дважды я снимался в картинах по его сценариям: «О бедном гусаре замолвите слово» Эльдара Рязанова и детективе «Шерли Холмс» Алексея Симонова. Вторая картина снималась в Вильнюсе, и Гриша туда приезжал. Там было много совместных обедов и ужинов, прогулок, разных разговоров. Говорили о жизни, а в это понятие входили и женщины, и театр, и наши товарищи, артисты и режиссеры. О чем только мы не говорили. Стояла поздняя осень, кругом лежали красивые желтые листья. И я никогда не забуду, как мы шли к месту съемок, и я по дороге читал ему какие-то свои эпиграммы (тогда я еще этим занимался), и как он на них реагировал. Почему-то ему понравилась эта: «На небо взлетел писатель, звездный час его настал, легок, пуст, парит в халате, все, должно быть, рассказал».
Горина некоторые числили писателем-сатириком. Но я не могу с этим согласиться и отнести его к означенному цеху. Горин – это совершенно особое явление. Наши современные сатирики в большинстве своем мелки, они сорок восьмые или сотые доли от Зощенко, например. Но Зощенко был первым, и он писал о простых людях, за которыми мы узнавали и себя, и среду, в которой живем, и все то, что произошло после революции. В этих маленьких людях отражались метаморфозы строя и личности: возомнивший о себе гегемон, зависимая, раздавленная страхом интеллигенция. Там есть все: от смешного до трагифарсового. У нынешних же «мелких обломков» дальше пересказа того, что говорил милиционер или бухгалтер, дело не идет. Их не то что читать, даже слушать невозможно. Поэтому я и считаю, что Григорий Горин к ним никакого отношения не имеет. Разве можно сказать про Чехова – писатель-сатирик? Это было бы ужасно. Их юмор и ирония совершенно другой пробы и природы, если говорить о сути, о первооснове их творчества.
Даже когда отмечались юбилеи, дни рождения и Горин выходил на сцену с поздравлением, то в тот момент все забывали о том, кому оно предназначено, и слушали, что скажет Гриша, потому что произведение, с которым он выступал, получалось самоценным, и это всегда был его триумф.
На мой юбилей он написал замечательный рассказ «Гафт». Со стороны ведь очень трудно узнавать свое изображение. Сам себя ты видишь не так, тебе кажется, что ты другой. Но даже внутренне я понимаю, как он абсолютно точно и документально про меня написал. Нисколько не обидно и вместе с тем глубоко. Горин, мне кажется, был последним при нашем поколении человеком, именно из тех больших писателей, занимавшихся не устным словом, которым, например, неоспоримо прекрасно владеет Жванецкий, а языком, литературой, высоким классом словесности. Я не собираюсь их сравнивать, они абсолютно разные. Жванецкий гениален в своем, он чувствует то место, где «болит», точно находит его и говорит: «Вот тут!» А уж когда обнаружит, то ему достаточно пролететь и иголкой ткнуть, чтобы выразить это, нас уколоть, и мы будем хохотать, потому что о том, что разглядел в нас, он сказал раньше всех. Вот как ищейка, которая находит спрятанный наркотик там, где люди не могут ничего отыскать.
А Горин – он писатель. У Горина другая природа, он занимался повествованием. Это гораздо тоньше, изобретательнее, там больше вложено труда, разума, ощущения времени, сердца, мудрости. Его интересовало, какая была погода, какой был ветер, какие были глаза. Интересовало, откуда человек пришел и зачем, что он почувствовал, как у него екнуло сердце, как он дыхнул, как заплакал и из-за чего. Это проблема человека, которой занимался Чехов, другие наши великие писатели. Ею же занимался и Гриша, а больше этим пока никто, наверное, сейчас так не владеет.
Гриша всегда приходил на все мои премьеры. И когда я его видел, то думал: «Сейчас, наверное, какой-то комплимент сделает». Мне нравилось с ним беседовать, потому что он говорил не просто хорошее, а то, что меня вдохновляло. И я иначе, чем с другими, с ним разговаривал, по-другому был свободен. Его присутствие помогало мне быть интересным в разговоре, быть может, и для себя тоже. С ним было легко, я видел, какими глазами он смотрел. С другим человеком иногда закрываешься, а с Гришей – наоборот, потому что он умел замечательно слушать и заведомо к тебе хорошо относился.
