Виктор Тихомиров - ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ
— Где-то я уже слышал это, — озадачился Павел и вдруг сообразил, что это прямиком из разговора киношников.
— Вот это да! — воскликнул про себя сержант в восхищении.
Мысли о Соне, отступили, и жало любви, терзавшее его сердце, как будто притупилось на время.
Но только он свернул за угол, как стал, будто вкопанный на месте, и сердце его перешло на особый боевой ритм стука.
Картина явного ограбления открылась перед молодым милиционером, как на экране. Чтоб разобраться в обстановке, Паша бесшумно отступил в тень куста бузины, и весь его молодой и упругий организм через нагретый руками руль, начал врастать в велосипед, сливаться с ним, наделяя и машину живой мускульной силой.
Двое бандюг с омерзительными рожами стаскивали с паренька модный болоньевый плащ. Один держал у его горла внушительного размера кухонный нож, другой стягивал за рукава модную вещь.
Павла всегда занимал вопрос — откуда берутся такие рожи? На некоторых, правда, уже сызмальства будто печать лежит. Но ведь существует же воспитание личности и пионерский коллектив, обязанный сформировать человека из любого, даже самого дефективного ребенка. Это в условиях капитализма детей мигом затягивает преступная среда и те бегут по кривой дорожке. У нас-то, слава Богу, не так.
Но в дальнейшем, что происходит с личностью? То ли занятия субъекта отпечатываются на физиономии все более, по ходу времени, то ли, наоборот, сам вид собственной физиономии в зеркале толкает владельца к разбою или жульничеству? Большую роль тут играет, конечно, женский пол, всегда торопящийся надеть маску неприступности и надменности, при виде не совсем гладкого лица.
Наблюдая ежедневно свою непригожесть, и не встречая совсем на своем пути приветливых взглядов, человек начинает свирепеть, искать, кому бы врезать за это. Попутно он подбирает себе подобных, чтоб сбиться в стаю.
Само-собой, лицо и ненавидящий взор такой субъект старательно прячет в поднятый воротник или за темные стекла иностранных очков. Паша всегда был уверен, что человек в темных очках, если не слеп, то преступник.
И точно, на одном из бандитов были такие именно иностранные очки, что лишало жертву надежды рассмотреть в его глазах хотя бы искру человечности.
— Ребята, я за него две стипендии отдал! — слабо упирался парень, препятствуя снятию плаща сгибанием локтей, пожатием плеч и растопыриванием пальцев.
— Зачем тебе болонья, когда ты уже типа помер! — зловеще зубоскалил очкастый, прижимая острие ножа к груди студента.
— Ща его резать будут на колбасу, а он болонью жмет, — прошипел злобно напарник, добавляя усилий к снятию плаща.
— Вам, наверно, трудное детство выпало? Не хватило материнской ласки, раз вы такие злые выросли, да? — пробовал установить контакт студент, сопротивляясь из последних сил.
Между тем, несколько сбоку, за кустом прятался еще Федька Сапожок, оставленный на «атасе», но смотревший не в ту сторону, откуда надвигалась угроза, а за угол, где он натурально пересчитывал замеченных там ворон. Вороны расклевывали какую-то дрянь, отпихивая друг друга и переругиваясь, как бабы.
Сапожка взяли в помощь, поскольку он в пух проигрался «в очко», и напрасно. Федька был вор по болезни — клептомании, но добрый и грабить трусил, вот и отступил на попятный, якобы «на атас», и еще, чтоб особо не переживать за потерпевшего.
Когда он загнул в счете седьмой грязноватый палец, за спиной его послышался скрип велосипедного тормоза, а затем по-юношески звонкий, но решительный голос:
— Прекратить грабеж немедленно! Оружие в землю, руки в гору!
Бандиты вмиг обернулись. Увидав перед собой мальчишку на велике, хоть и в милицейской форме, они разом ободрились, тем более, что приняли его за суворовца.
Военное училище для детей имени полководца Суворова одевало учеников в подобную милицейской одежду и фуражки.
— Заинька маленький, — издевательски и сладострастно запел вооруженный ножом, — яички хрупкие! — продолжал, он делая плавное, но ускоренное движение к Павлу и протягивая одновременно свое устрашающее орудие к упомянутому месту.
Студент в ужасе стал сползать вдоль ствола липы и, кажется, терять сознание.
Вращая лезвием, бандит сделал вдруг резкое и определенное движение в сторону Перца, но со всего маху, и даже раньше своего агрессивного порыва, налетел вдруг на подставленное велосипедное колесо, накаченное, заметим, до звона.
Движимый злобой, он намеревался полоснуть ножом паренька по коже для испугу, но и зарезать мог, если б тот дал ему увлечься. В такие моменты уголовник всегда чувствовал, что руководим некоей посторонней волей, хотя на волю ту иногда случалась неизъяснимая управа, из-за которой он отступал, но долго терзался после жестокой досадой, смешанной несколько с облегчением. Вроде как стакан поганого портвейна недопил.
Саданув своим тесаком, он поразился тому, что по роже получил раньше того, то есть, оба события произошли, но в обратном порядке. Удар был не то чтоб сильным, но каким-то неукоснительным и оттого столь обидным, что все силы пропали, ушли в землю.
Тем временем, студент передумал падать в обморок от ужаса, а наоборот, подскочил на месте и резко топнул ботинком по ноге второго опешившего бандюги, обутой лишь в тонкий сандалет.
Тот взвыл и рванулся придушить студента и даже ощутил в руках его щуплое горло, но только раньше того тоже получил задним колесом по затылку, отчего буквально все зазвенело вокруг. И деревянный забор прозвенел, как гитарный резонатор, и даже дощатый сортир за ним. Душегуб рухнул, как подкошенный.
Но сдаваться сразу, да еще перед таким ничтожным с виду противником, бандюганам никак было нельзя. Неписанный этикет требовал, чтоб биться до отруба. Только «отруб» оправдывал отступление перед противником, тем более при свидетелях.
Федька Сапожок из-за угла наблюдал фантастическую, какой и в кино не видывал, картину: в туманном свете сумерек посреди дорожки стоял милиционер и легко вращал в воздухе, как будто невесомым велосипедом «Украина», совершая замысловатые движения, отчего траектория велосипедного полета все время менялась, а воздух звенел и издавал авиационный гул. Казалось, юноша сейчас взлетит, как вертолет.
На небо стремительно наползала запоздалая фиолетовая туча, смахивающая на шкуру неубитого медведя, с желтыми боевыми подпалинами по краям. Неизбежно должен был грянуть ливень.
Оба бандита сунулись было в повторную атаку, подбадривая себя матюгами и угрозами, означавшими, что противник доживает последние секунды. Но и секунды не прошло, как оба полетели в канаву, неловко подвернув шеи при падении. Бандитский нож сам собой отскочил, вращаясь, в сторону и воткнулся в приоткрытый ставень, имевший за собой любопытствующий бабий нос, немедленно исчезнувший.
Главарь, потерявший свои шпионские очки, попытался скорее вылезти, чтоб продолжить схватку, но поскользнувшись, тут же схлопотал по скуле поленом от студента, который, подобрав с земли этот предмет, начал разбегаться еще за шесть шагов до цели, произнося на ходу: «Во имя Отца и Сына, и Святаго духа!»
Бандит замертво свалился обратно в канаву, и полено укатилось за ним, а студент бросился к милиционеру с криком:
— Вот это класс! Это ж надо! Это ж китайская борьба Тай-Цзы-Цуань! Я знаю!
— Да ну вас! Какая китайская, это я сам выдумал и так наупражнялся. Велосипед очень люблю.
— Вы герой настоящий! Как вас звать?
— Павел Перец, сержант милиции пока. Можно Паша.
— А я Макаревич, студент-химик, очень рад! — изо всех сил стиснул студент Пашину ладонь. — Вот скажите, отчего такая злоба в людях? И вот еще вопрос: правда ли, что есть добрые и злые изначально?
— Я уверен, злоба — пережиток мрачного прошлого, остатки реакции на социальную несправедливость, — отмахнулся Паша, — в том числе и у начальства. Но при этом, конечно, есть люди добрые и есть злые. Эти вот, — указал сержант на поверженных, — злые. Доброго они «на атас» поставили за углом, зато он и утек сразу.
— Надо бы, наверное, что-нибудь сделать с ними, паразитами, — повернулся Макаревич к нападавшим, — может скорую? Или в милицию их доставить?
— Да ничего, обойдутся, я ж резиной их… Вон, копошатся, значит живехоньки, — пристукнул Перец велосипедом. — А в отделении у нас, уж поверь, ни одного свободного местечка. Все этой публикой забито. Пошли-ка лучше прочь отсюда, дождь вон накрапывает!
И верно, упали первые капли дождя.
Главарь банды очнулся от того, что его шевелил напарник, который и сам был не в себе из-за контузии от удара колесом. Он даже вдруг покинул товарища, и поплелся куда — то вбок, по ходу канавы. Главарь же затрясся вдруг в рыданиях, бормоча себе под нос:
— Ну почему? Почему так… погано все? — причитал как будто блатную песню скулил. И грязь под дождем стекала с него нечистой струей назад в канаву.
