Валерий Сенин - Похождения красавца-мужчины, или Сага об ОБухаре
Вокруг меня сотни людей, и все куда-то спешат, все торопятся. А я не спешу. И может быть, поэтому ко мне через каждые сто метров пристает кто-то из попрошаек. Одному я даю червонец, другому рубль, а третьему носовой платок, пропитанный моими соплями. Нищий благодарит и начинает платок разворачивать. А потом кричит мне в спину:
– Козел!
Я улыбаюсь и иду дальше.
Вот наконец-то и Зимний, похожий на огромный торт. Наверное, архитектор Растрелли не доедал в детстве сладкого, и образ торта в его подсознании затмил все остальное. На контроле я показываю удостоверение дружинника, и меня пропускают. Хотя халявные деньги от обокравшего меня жулика есть, но я не плачу за вход по привычке. Обычно я предъявляю какое-нибудь дурацкое удостоверение, здороваюсь, пристально смотрю в глаза контролеру, и в девяносто девяти случаях из ста меня пропускают.
А внутри Эрмитаж действительно красив. Я смотрю на картины, на скульптуры, на вазы и радуюсь. Пусть их было не много, но они были, люди, которые занимались настоящим делом. От приятного созерцания меня отвлекает вопрос красивой женщины в белом:
– Вы не подскажете, откуда доносится музыка. Эта чудесная музыка преследует меня уже полчаса. И я не могу понять, где же ее источник?
– Это музыка сфер. И если вы ее услышали впервые, значит, вам повезло – вы стали более совершенным человеком внутренне. Внешне вы уже совершенны.
– Спасибо за комплимент.
– Это не комплимент, а констатация факта.
– А меня зовут Маргарита. Я впервые в Петербурге и впервые в Эрмитаже.
– А меня зовут Александром. Я тридцать шесть лет в Петербурге и тридцать из них в Эрмитаже.
– Вы счастливый человек.
– Да, и это меня радует.
Потом к нам присоединяется спутник Маргариты – Владлен. И я с сожалением от них ухожу. Женщина очень красива. Но не могу же я волочиться за каждой красивой женщиной. Даже если этого очень хочется. Напоследок прихожу в зал импрессионистов, поскольку к ним у меня особенно трепетное отношение. О, Мане! О, Дега! О! Гоген! Делаю по залу круги, причмокивая и пуская слюни. И на третьем круге меня тормозит красивая женщина в черном:
– Вы разве не знаете, что Ван Гог был сумасшедшим?
– Нет, не знаю.
– Да, все импрессионисты были сумасшедшими, вы разве не знаете?
– Нет, не знаю.
– Если вы не знаете, то не ходите в этот зал. Говорят, достаточно придти сюда три раза – и кто-то из импрессионистов сведет вас с ума. Лучше не рисковать, если не хотите сойти с ума.
– А я пришел сюда уже триста шестой раз. Но с ума не сошел, потому что дурак. А дурак может сойти лишь с глупости.
После этих слов девушка в черном отходит от меня и исчезает. Интересно, и почему это уже вторая красивая женщина пристает ко мне в течение часа. Ширинка на моих брюках, вроде бы, не расстегнута. Наверное, я много улыбаюсь.
Оказывается, в Тамбове есть музей волка. Любопытно, а есть ли в Тамбове музей Баратынского?
Марсиане несомненно побывали в Петербурге, не зря же поле названо Марсовым.
Говорят, когда Пушкин Александр Сергеевич говорил: „Ай да Пушкин, ай да сукин сын“, – его мать потом с ним не разговаривала два месяца.
Это мне подсказал один умник. Для того чтобы избавиться от тараканов, необходимо прийти в место их скопления ровно в двадцать четыре часа по московскому времени и, не включая света, тридцать три минуты ругаться матом максимально громко и с чувством, поскольку тараканы – существа очень ранимые, они обидятся и уйдут искать более культурные пространства. В тот же день я прошел в полночь на кухню и в темноте тридцать три минуты выкладывал невидимым мною тараканам все, что я о них думаю, все, что наболело и накопилось за годы борьбы с ними. За тридцать три минуты я вылил столько словесной грязи на головы невидимых слушателей, что они (я так надеялся), в слезах и соплях, должны были подбегать к Финской границе. Я закончил, и могучий шквал аплодисментов ошеломил и оглушил меня. Под окнами моей квартиры собрались бомжи со всего района и бешено аплодировали мне.
Говорят, человек может лишь восемь минут слушать и понимать стихотворный текст. А я недавно слушал по телевизору выступление поэта Неклюева-Неблока, через две минуты после начала я отключился и проснулся только на следующий день.
Наконец-то позвонила Диана:
– Сашенька, здравствуй. Я только что приехала из Москвы. Командировка немного затянулась. Поздравляю с Рождеством и с Новым годом.
– Ах, Диана. Твой звонок – это самый лучший подарок для меня. Месяц без тебя показался мне вечностью.
– Я тоже скучала. Хотя работа была такой интенсивной, что ни на что другое не хватало времени.
– А я опять безработный. Поэтому времени на все хватало, даже на безумства.
– Но мужчина и должен быть немножечко безумным.
– Ну не больше чем женщина.
– В этом мужчина и женщина похожи.
– Ах, Диана, я так сильно по тебе соскучился, что хочу только одного – две тысячи раз в тебя кончить.
Диана смеется и приглашает меня в гости. Это царский подарок для меня, спавшего с женщиной в прошедшем месяце всего один раз. С огромной скоростью принимаю душ, одеваюсь и пулей выскакиваю на улицу. До метро бегу бегом, словно опаздывая на последний поезд. Через полчаса нажимаю на кнопку звонка, рядом с дверью Дианы. Дверь распахивается, и я вручаю великолепной охотнице огромный букет красных роз. Диана довольна. С минуту мы смотрим друг другу в глаза, улыбаемся, а потом обнимаемся и целуемся. Она очень красива и очень здорово целуется. Мне повезло. Впрочем, у нее есть один недостаток – она умна. Но это пока не мешает нашим отношениям. От женщины приятно пахнет. Я имею в виду не парфюмерию, которую она использует, а ее родной запах изо рта, из подмышек, от кожи шеи, рук, грудей, живота, ног, промежности /розы экстаза/. Я ищу, с чем бы сравнить ее запах и нахожу. От любимой, от неповторимой любимой моей опьяняюще пахнет цветами и травами полей. От великолепной охотницы и пахнет великолепно.
О, я и не заметил, как мы разделись! На Диане было что-то красное, на мне тоже что-то было. Но сейчас мы уже голенькие и возбужденные. Из магнитофона выливается негромкая классическая музыка. Кто-то из Моцарта или Бетховена. Диана встает на колени и начинает ласкать меня ртом. Это очень приятно и красиво.
Находятся говнюки, которые считает оральный секс противоестественным, потому что он не служит для продолжения рода человеческого. Но для продолжения рода служит осеменение самцом самки. И к сексу это не имеет никакого отношения. А секс – это красивый диалог между мужчиной и женщиной (или между мужчиной и мужчиной, или между женщиной и женщиной, уж это кому как нравится), приносящий удовольствие, диалог двух тел, позволяющий улетать в космос.
Я прерываю размышления, потому что едва не кончаю. Но кончать еще рано. Диана встает, и мы переходим в комнату. У стены – широкая кровать, укрытая красивым покрывалом. Диана ложится на спину и разводит ноги. Несколько мгновений я любуюсь. Потом встаю на колени и начинаю языком трогать ее большие и малые губки (у женщин на две пары губ больше, чем у мужчин) – влажные, скользкие и приятно пахнущие. Глаза Дианы закрыты. Она тихонечко постанывает и делает ритмичные движения бедрами и животом навстречу моему языку. Это еще сильнее меня возбуждает. Вместо языка я запускаю в женщину мой меч /фаллос/. Ощущения настолько сказочно-приятные, что я тоже закрываю глаза и начинаю тихонечко постанывать. Реальность исчезает… я плыву на лодке по летней реке. Вокруг тысячи поющих птиц и тысячи шелестящих деревьев. Над головой теплое ласковое солнце. И мне очень хорошо, потому что я люблю… я кончаю и кричу:
– Я люблю тебя, Диана!
– А я люблю тебя, Сашенька! – кричит мне Диана.
Секс – это удовольствие, испытать которое люди стремятся большую часть своей жизни. Секс – это искусство. Умные люди во все времена стремились к овладению тайнами этого искусства. В сексе царит закон отдачи: чем больше отдал, тем больше получил. Высшая форма секса – это искусный секс двух влюбленных людей.
Сегодня – четырнадцатое января. Уже целую неделю мы не вылезаем из кровати. Седьмого залезли и…! Да мы же половые гиганты! Впрочем, если уж быть точным, то раз в неделю мы выходили на улицу – покупать продукты. Потому что постоянно ели. Мы трахались и ели. Трахались и спали, и снова ели. Трахались и смотрели телевизор. А потом снова ели и трахались. И в таком режиме промелькнула неделя. А утром четырнадцатого я вдруг вспомнил о своем коте Боцмане. Бедняга Боцман, наверное, с голодухи сожрал свой шикарный хвост. Я попрощался с Дианой, решившей показаться на своей работе, и помчался домой, опасаясь обнаружить засохшего от голода четвероногого друга. Но опасения оказались напрасными. Боцман сумел открыть холодильник и скушал продукты, которых мне хватило бы на месяц. Живот кота стал вдвое больше, словно Боцман готовился родить десяток котят. А вот его слова, с которыми он всегда обращается ко мне, не изменились:
