Владимир Каминер - Russendisko. Рассказы
Обзор книги Владимир Каминер - Russendisko. Рассказы
Владимир Каминер
Russendisko
Русские в Берлине
Летом 1990-го по Москве поползли слухи: Хонеккер принимает евреев. Вроде как в качестве компенсации. А все потому, что ГДР не платила Израилю — там считалось, что все бывшие нацисты окопались на Западе. Благую весть принесли челноки, еженедельно летавшие по своим экспортно-импортным делам в Западный Берлин и обратно. Вскоре новость знали все, кроме разве что самого Хонеккера.
В Советском Союзе было принято скрывать свое еврейское происхождение. Иначе ни о какой карьере не могло быть и речи. Проблема была отнюдь не в антисемитизме. Просто на все мало-мальски ответственные должности назначали только членов партии. Весь советский народ, как кремлевские курсанты на параде 7 ноября, маршировал от одной трудовой победы к другой, шаг вправо — шаг влево считался побегом. Другое дело — евреи. Они могли, по крайней мере чисто теоретически, эмигрировать в Израиль. В том, что эмигрировал еврей, не было ничего зазорного. А вот если на выезд подавал член КПСС, то в дурацком положении оказывалась вся первичная организация.
Взять, к примеру, моего отца. Он пытался вступить в партию четыре раза, и каждый раз — безрезультатно. Десять лет он проработал на одном заводике заместителем начальника планового отдела. И все десять лет мечтал стать начальником. Тогда бы он получал на целых 35 рублей больше. Но директора при одной мысли о беспартийном начальнике планового отдела начинали мучить кошмары. Беспартийный начальник был невозможен хотя бы потому, что ему каждый месяц полагалось делать доклад в райкоме. А кто бы его туда пустил без партбилета? Каждый год мой отец писал новое заявление о приеме в партию. Он ведрами пил водку с функционерами, до полного одурения парился с ними в бане — все напрасно. Каждый год его план натыкался на одно и то же препятствие. «Мы тебя уважаем, Виктор! — говорили функционеры. — Ты наш самый лучший друг и все такое. Мы бы и рады принять тебя в партию. Только сам понимаешь, Виктор, ты — еврей. Ты можешь свалить в Израиль». — «Никуда я не собираюсь валить», — протестовал отец. «Конечно, конечно, ты не собираешься. Но ведь, чисто теоретически, ты можешь? В каком мы тогда окажемся положении?» В результате в положении вечного кандидата оказался мой отец.
А потом времена изменились. Еврейство стало путевкой в новую жизнь, визой для всего мира. Раньше евреи давали взятки, чтобы стереть из паспорта слово «еврей». Теперь все стали тратить деньги на прямо противоположную операцию. Всем заводам срочно потребовался еврей-директор, потому что связи во всем мире были только у евреев. Люди самых разных национальностей захотели записаться в евреи — и уехать в Америку, Канаду или в Австрию. А потом и в ГДР — это был вариант для посвященных.
Меня посвятил дядя одного приятеля, который возил из Западного Берлина ксероксы. Однажды мы пришли к нему в гости. Дядя со своей семьей уезжал в Лос-Анджелес, поэтому вещей в квартире уже не было. Остался только дорогой телевизор со встроенным видеомагнитофоном. Телевизор стоял посреди комнаты, а дядя лежал на матраце и смотрел порнуху.
«В Восточном Берлине Хонеккер принимает евреев, — сообщил дядя, — мне туда ехать поздно, все мои миллионы уже в Америке. А вам, молодым оболтусам, в Германии — самое место. Там полно всякой швали. У них стабильная социальная система, вас никто и не заметит».
Колебался я не долго. Все решилось почти само собой — эмигрировать в Германию было значительно проще, чем в Америку: билет стоил 96 рублей, а визы в Восточный Берлин не требовалось. Летом 1990 года мы с моим другом Мишей прибыли на вокзал Лихтенберг. В те благословенные времена с эмигрантами обращались еще вполне гуманно. Сначала мы поехали в офис, организованный специально для этих целей в западноберлинском Мариенфельде, показали свидетельства о рождении и получили справку, что на основании еврейской национальности родителей мы признаны гражданами еврейского происхождения. Потом мы сдали эту справку в Полицайпрезидиум на Александерплатц и получили взамен гэдээровские паспорта. В Мариенфельде и в Полицайпрезидиуме мы познакомились с русскими единомышленниками — авангардом пятой волны эмиграции.
Как известно, первая волна накатила после революции и принесла белогвардейцев, вторая волна влилась между 1941 и 1945-м, в третьей, шестидесятнической, плескались лишенные гражданства диссиденты, а в семидесятые прибыли евреи, которые отбывали в Израиль через Вену. Девяностые годы принесли евреев по паспорту. Они ничем не отличались от всего остального населения своей родины и могли с равным успехом быть и христианами, и мусульманами, и атеистами, блондинами, брюнетами или шатенами, курносыми или носатыми. Главное — они были евреями по документам. Хотя бы наполовину или даже на четверть. В Мариенфельде этого вполне хватало.
Как и во всякой азартной игре, здесь не обходилось без шулерства. Первая сотня была весьма разношерстной. Тут был и хирург с Украины с женой и тремя дочками, и похоронный агент из Вильнюса, и старый профессор, который разрабатывал для советских спутников металлическую оболочку, о чем гордо рассказывал направо и налево, и оперный певец с очень странным голосом, и бывший милиционер, а также многочисленные «студенты» — молодежь вроде нас.
Поселили нас в общежитие, под которое отвели три панельных дома в Марцане. Раньше там был центр отдыха гэдээровской разведки Штази, а теперь отдыхали мы. Тем, кто приходит раньше, всегда везет. После объединения Германии евреев равномерно распределили по всей стране, от Шварцвальда до Тюрингии, от Ростока до Мангейма. В каждой земле были свои правила.
В нашем уютном общежитии в Марцане мы наслушались невероятнейших историй. В Кельне, к примеру, проверять вновь прибывших на еврейство поручили местному раввину. Одну даму реббе спросил, что едят евреи. «Огурцы, — ответила дама, — огурцы и пасхальные куличи». — «При чем тут огурцы?» — изумился реббе. «Ах да, теперь я понимаю, что вы имеете в виду, — просияла дама, — мы, евреи, едим на Пасху мацу». — «Ну хорошо, строго говоря, евреи едят мацу всегда. Ну и на Пасху, соответственно, тоже. А вы хоть знаете, что такое маца?» — «Ну разумеется, — ответила дама, — это такое печенье, которое выпекают по старинному рецепту из крови младенцев». Реббе упал в обморок. А некоторые мужчины даже сами делали себе обрезание — только бы избежать лишних вопросов.
Нам, берлинским первопроходцам, этого не требовалось. Только один член нашего общежития попал в такую передрягу — а именно Миша. Берлинская еврейская община обнаружила наше поселение в Марцане и стала каждую субботу приглашать нас на обед. Особенно заботились о молодых эмигрантах. Мы жили довольно изолированно — языка не знали, а от центра города Марцан далеко. Евреи из общины были практически единственными представителями внешнего мира, проявившими к нам какой-никакой интерес. Миша, я и мой новый друг Илья ездили в общину каждую неделю. Специально для нас на стол ставили пару бутылок водки. Еды было немного, зато она была домашняя.
Особенно мы понравились шефу общины. Время от времени он выдавал нам по сто марок. Настойчиво приглашал нас в гости. Я денег не брал — сразу понял, что дело не ограничится жестами дружелюбия. Хотя и шеф, и рядовые члены общины мне тоже понравились. Но община — религиозная организация, и как всякая религиозная организация, она старается укрупниться. Кроме того, тесные отношения не бывают односторонними. Поэтому в конце концов я предпочел по субботам оставаться в общежитии, жарить в духовке каштаны и играть с пенсионерами в карты. А мои друзья продолжали ходить в общину и радоваться подаркам. Они подружились с шефом и часто у него обедали. И вот в один прекрасный день шеф сказал им: «Я вижу, что вы хорошие евреи. Осталось только сделать обрезание. Вот тогда все будет в порядке!» — «Не буду!» — сказал Илья и ушел. А задумчивый Миша остался. Его терзали муки совести — из-за денег, которые мы брали, и из-за шефа, с которым он подружился. Пришлось Мише одному расплачиваться за наши грехи — в еврейском госпитале Берлина. Потом он рассказывал, что было совсем не больно, и даже уверял, что его мужская сила непомерно возросла. Две недели он ходил с повязкой, из которой торчал резиновый шланг.
В конце третьей недели все мужское население общежития собралось в уборной. Нас распирало от любопытства. Миша продемонстрировал свой член — он был гладкий, как колбаса. Потом Миша с гордостью рассказал про операцию: крайнюю плоть отрезали лазером, совершенно безболезненно. Однако большинство присутствующих были разочарованы. Они ожидали от Мишиного члена большего и теперь советовали Мише побыстрее завязывать с еврейством. Миша вскоре так и поступил. Многим обитателям общежития стало ясно, что ничего хорошего их не ждет, кое-кто даже вернулся в Россию.
