Йозеф Шкворецкий - Львенок
— Ты же всегда был абстинентом.
— Я и сейчас абстинент, — сказал Вашек, покосившись на свою подругу. — Это только сегодня… мы празднуем, понимаешь?
— Что?
Он взял меня за руку.
— Пойдем, расскажу.
Потом он обернулся к своей, ни в коем случае не моей, девушке и сказал проникновенно:
— Мы ненадолго, Лени.
Лени. Мы направились к свободному столику.
— Ну, выкладывай свою тайну.
Он одарил меня невыразимо простодушным взглядом метателя молота.
— Карел, я как в сказке.
— Так ты с ней первый раз в одной палатке?
— Нет. Мы уже бывали вместе. Но…
— Она залетела?
— Нет. Она… она выйдет за меня.
Ах, вот оно что. Я машинально кинул взгляд на симпатичную задницу, украшавшую собой табурет у барной стойки. Вашека я больше не слушал. Спиртное развязало ему язык. Обычно он даже пиво не пил. Так вот на ком ты решила остановиться, ландыш мой. Мне хотелось заорать во все горло. А как же твои секреты? Твое прошлое, о котором не знал не только я, но и, похоже, вот этот вот идиот?
Мне страшно хотелось заорать. Я встал. Вашек остался сидеть, потом я скорее почувствовал, чем увидел, что он тоже встает и идет за мной. Я подошел к бару. Сел рядом с ландышем.
— Ах, оставьте, — говорила Серебряная шефу. — Ничего-то вы обо мне не знаете. А вот я о вас кое-что знаю.
— Нет знаю, зна…знаю! Глядите-ка! Карел! Про него я…я тоже что-то знаю. И это что-то… это…
Он вылакал уже никак не меньше литра. Вашек подсел ко мне с другой стороны, Ленка — несколько взволнованно — глянула на него и сказала шефу:
— Много болтаете.
— Мно…много, но пло…плохо. Язык запле…заплетается. — Он похлопал себя по щекам и поднялся. Бармен поставил перед Вашеком полную рюмку.
— Извините, — сказал шеф. — Мне… мне надо на ми… минутку отлучиться. — И он покачнулся, но успел ухватиться за стойку.
Вашек проглотил свой ликер, закашлялся и подскочил к шефу.
— Я вам помогу.
— Спа…спасибо, профе…ссор.
Он обхватил Вашека за шею, и оба поплелись к распашным дверям, возле которых висела табличка с двумя нулями.
Я остался с барышней Серебряной. Она улыбнулась мне, уже второй раз за вечер, очень мило улыбнулась.
— Как дела, господин редактор?
Как ни в чем не бывало. Как ни в чем не бывало. Змея в маске ландыша.
— Плохо. А как иначе?
— Ничего, все будет хорошо.
Я посмотрел на нее взглядом философа, изучающего Сфинкса.
— Что вы так смотрите?
Я не сводил с нее глаз, наверняка полных (из-за алкоголя) мелодраматизма и яростной ревности.
— Брр! — она деланно передернула плечами. — У вас взгляд убийцы. Я же вам ничего не сделала. В смысле — ничем не обидела.
По-гангстерски, сквозь зубы, я тихо процедил:
— Кто же вы такая?
Предательница вздернула брови.
— Как это — кто? Обыкновенная девушка, ничего особенного.
— Ничего особенного… — Я смерил ее взглядом с вихрастой головки до ног, обутых в маленькие кеды. — Да уж, для вас нет ничего особенного в том, чтобы обещать выйти замуж за одного и при этом…
Она быстро заморгала.
— Ах, вот вы о чем, — сказала она. — Но вы же не расскажете Вашеку, правда?
Я смотрел на нее в упор, смотрел именно так, как она выразилась: взглядом убийцы. И по-прежнему мало что понимал.
— Ерунда это, — торопливо добавила она. — Совсем не то, что вы думаете.
— Вашек мой друг. Я должен объяснить ему, во что он ввязывается.
Ленка засмеялась.
— Господин редактор, помнится, в таких делах вас не слишком-то заботят переживания друзей.
— Иногда все же заботят.
— Да вы же сами из кожи вон лезли, чтобы поохотиться в его угодьях!
— И что, поохотился? Нет! Вы мне не позволили!
Я затаил дыхание. Ленка опять вскинула брови и вздохнула.
— Вечно одно и то же! О себе, всегда о себе!
И опять я не понимал ее. Барышня Серебряная гоняла соломинкой гвоздичку в бокале, а мысли у меня в голове делали совершенно невероятные кульбиты. Потом она кокетливо глянула на меня.
— Вы и правда ему все расскажете?
Я молчал. Скажу, думал я. Не вынесу, если ты выйдешь за этого рохлю. Однако что именно я должен ему сказать?
— Но вы же этого не сделаете, — проворковала она. — Вы же все-таки джентльмен!
Я опять взглянул ей в глаза.
— Я не джентльмен. Я эгоист, и я вас хочу.
Улыбка с ее лица исчезла. Девушка сразу стала серьезной.
— Перехотите! — отрезала она, всосала остаток глинтвейна и добавила: — Это действительно совсем не то, что вы думаете. Но вам этого не понять.
— Правильно, — согласился я. — Когда дело касается вас, я не понимаю вообще ничего. Так что это бы я не понял тоже.
Она уставилась на меня своими антрацитовыми глазами и произнесла задумчиво:
— А впрочем… кто вас знает?
К нам подошел один из двоих северных блондинов, тот, что напоминал Жана Марэ, и пристально уставился на Серебряную. В руке он держал стакан с коктейлем, и взгляд у него (наверное, от многочисленных предыдущих коктейлей) был какой-то оцепенелый. Он произнес фразу, которую мой слух, необычайно обострившийся из-за недавнего опьянения, воспринял, а мозг даже запомнил, но которую я, разумеется, не понял:
— Ih, sikke nogle klathager de har, det har jeg aldrig set magen til!
Потом то, что стало твориться возле барышни Серебряной, слилось в один сплошной гротеск в духе Максеттена. Девушка удивленно перевела взгляд со своего пустого бокала на датчанина и с поразительным спокойствием дала ему сильнейшую пощечину — он аж покачнулся. Свой жест она сопроводила еще одним фрагментом для моего записывающего устройства в мозгу, и я подумал, уж не действует ли на меня столь загадочным образом выпитая водка:
— Du glemmer vist, at det er en dame, du snakker til.
Я вытаращил на нее глаза. Датчанин тоже. Он покраснел. Контраст с песочножелтыми волосами получился потрясающий. И начал что-то сбивчиво бормотать.
— Ка ’du skrubbe af, jeg har sgu nok at tage nig af! — выдала для моего «магнитофона» барышня Серебряная, и дух несравненного Максеннета отрежиссировал уход из кадра незадачливого датчанина: он сделал шаг назад, споткнулся о ковер, упал, толкнул официанта с подносом, заставленным рюмками (к счастью, пустыми), быстро вскочил, повернулся, его ударили по лицу распашные двери (в которые как раз входил Копанец), он схватился за нос, попытался выйти, однако двери зажали его между своими створками, и только после этого он наконец-то выбрался на волю.
Я повернулся к русалке. Она сияла на своем табурете неподражаемым и непонятным румянцем, до чего же все непонятно, подумал я, наверное, я просто здорово напился, а то сначала загадочное окно, теперь вот это, тут все загадочно, нет, я нализался и именно потому не понял этот загадочный язык, но ведь пьяным людям и родной чешский может показаться чем-то инопланетным, и они пытаются в него вникнуть, однако же у них не выходит, потому что они не в себе, вот бедолаги и кричат или даже дебоширят. Я вытянул перед собой руки, прищурился. Руки не тряслись. Я нацелился пальцем в кончик носа — и попал. Нет. Я не пьян. Я просто перенесся в какой-то другой мир, где барышня Серебряная заговорила по-датски. Эта необразованная красавица, которая не знает даже, что такое coup de grace и которая никогда не слышала общеизвестной цитаты из Данте Алигьери.
Я пронзил ее взглядом и медленно произнес:
— Так кто же вы все-таки такая?
— Мата Хари, — ответила она.
Ну да, сказал я себе, прекрасная шпионка. Но какие же государственные секреты ты здесь выведываешь? И меня охватило ощущение, что игра идет нечестная. К бару подгреб Копанец, поклонился, проговорил учтиво:
— Прекрасная дама, скажите да!
Она засмеялась и сразу перестала быть красивой шпионкой, а превратилась в обыкновенную симпатичную девушку в брюках.
— Смотря на что надо ответить да!
— Подарите мне танец, — заныл Копанец.
— Минутку! — невежливо вмешался я. — Барышня танцует со мной.
— Барышня вообще не танцует. Она неподходяще одета, — сказала Серебряная.
Копанец посмотрел на меня, на нее, потом опять на меня, отвесил прощальный поклон и удалился.
— Я все ему расскажу, — заявил я решительно.
Барышня Серебряная пожала плечами.
— Как хотите. Себе не поможете, мне не повредите. Потому что он поймет… когда я объясню ему, в чем дело.
— А я, значит, нет?
Задымленный мирок прокуренного зала ненадолго заслонили два огромных угольно-черных зрачка:
— А вам я вообще ничего не скажу, господин редактор!
Вернулись Вашек с шефом. Они наверняка надирались в кафе по соседству, потому что рубашка на Вашеке была расстегнута, а цвет лица отливал пурпуром. На один из табуретов, освободившихся после датчан, взгромоздился Копанец и по собственной инициативе заказал для всех ликер. Барышня Серебряная щебетала, как ласточка, и меня не замечала.
