Василий Курочкин - Поэты «Искры». Том 1

Когда я был еще дитей,
В обширной зале и пустой
Сижу я вечером, все спят…
Войдя неслышною стопой,
Весь в черном, мальчик сел со мной,
Похожий на меня, как брат.

При слабом трепете огня
Взглянул он грустно на меня
И грустно голову склонил;
Всю ночь с участием в очах,
С улыбкой кроткой на устах
Он от меня не отходил.

Я покидал отцовский дом,
И живо помню: знойным днем,
Войдя в заглохший дикий сад,
Увидел я в тени ракит —
Весь в черном, юноша сидит,
Похожий на меня, как брат.

Куда идти мне — я спросил.
Он тихо лиру опустил
И, сняв венок из диких роз,
Как друг, кивнул мне головой
И холм высокий и крутой
Мне указал на мой вопрос.

Когда любил я в первый раз —
До утра не смыкая глаз,
Тоской неведомой объят,
Я плакал… Вдруг передо мной —
Весь в черном, призрак роковой,
Похожий на меня, как брат.

Он меч держал в одной руке
И, как в ответ моей тоске,
Другою мне на свод небес
С тяжелым вздохом указал…
Моим страданьем он страдал,
Но, как видение, исчез.

На шумном пиршестве потом
Приподнял я бокал с вином,
И вдруг — знакомый вижу взгляд…
Смотрю: сидит в числе гостей
Один, весь в черном, всех бледней,
Похожий на меня, как брат.

Был миртовый венец на нем
И черный плащ, и под плащом
Багряной мантии клочки.
Со мной он чокнуться искал —
И выпал из моей руки
Неопорожненный бокал.

Я на коленях до утра
Всю ночь проплакал у одра,
Где мой отец был смертью взят;
И там, как вечная мечта,
Сидел, весь в черном, сирота,
Похожий на меня, как брат.

Он был прекрасен, весь в слезах,
Как ангел скорби в небесах:
Лежала лира на земле;
Он в багрянице был, с мечом,
В груди вонзенным, и с венцом
Колючих терний на челе.

Как верный друг, как брат родной,
Где б ни был я, везде за мной,
В глухую ночь и в ясный день,
Как демон на моем пути
Или как ангел во плоти,
Следила дружеская тень.

Усталый сердцем и умом,
Оставив родину и дом
И весь в крови от старых ран,
Пустился я в далекий путь,
Чтобы найти хоть где-нибудь
Самозабвения обман.

Куда ни проникал мой взор:
В величии громадных гор,
Среди смеющихся полей,
В уединении дубров,
В тревоге вечной городов
И в вечном ропоте морей;

Везде под сводом голубым,
За Горем старым и хромым
На вечной привязи бродя,
Где я, со всеми зауряд,
И сердце утомлял и взгляд,
Незримо кровью исходя;

В странах, куда летел душой
За вечно жаждущей мечтой
И где встречал я вечно то ж,
Что и бросал, стремившись вдаль,
И с чем расстаться было жаль,—
Других людей и ту же ложь;

Везде, где, встретив то же зло,
Сжимал руками я чело
И, будто женщина, рыдал;
Где рок безжалостной рукой
С души, как шерсть с овцы тупой,
Мечты последние срывал;

Повсюду, где лежал мой путь
И где забыться и уснуть,
Хоть навсегда, я был бы рад,—
Везде, как призрак роковой,
Весь в черном, странник шел за мной,
Похожий на меня, как брат.

Но кто ты, спутник мой, с которым неизбежно
               Судьба меня свела?
Я вижу по твоей задумчивости нежной,
               Что ты не гений зла:
В улыбке и слезах терпимости так много,
               Так много доброты…
При взгляде на тебя я снова верю в бога
И чувствую, что мне над темною дорогой
               Сияешь дружбой ты.

Но кто ты, спутник мой? В моей душе читая,
               Как добрый ангел мой,
Ты видишь скорбь мою, ничем не облегчая
               Тернистый путь земной;
Со мной без устали дорогою одною
               Идешь ты двадцать лет:
Ты улыбаешься, не радуясь со мною,
Ты мне сочувствуешь безвыходной тоскою,—
               О, кто ты? Дай ответ!

Зачем всю жизнь тебя, с участием бесплодным,
               Мне видеть суждено?
— Ночь темная была, и ветер бил холодным
               Крылом в мое окно;
Последний поцелуй на бедном изголовьи
               Еще, казалось, млел…
А я уж был один, покинутый любовью,
Один — и чувствовал, что, весь омытый кровью,
               Мир сердца опустел…

Мне всё прошедшее ее напоминало:
               И прядь ее волос,
И письма страстные, что мне она писала,
               Исполненные слез;
Но клятвы вечные в ушах моих звучали
               Минутной клятвой дня…
Остатки счастия в руках моих дрожали,
Теснили слезы грудь и к сердцу подступали…
               И тихо плакал я.

И, набожно свернув остатки, мне святые,
               Как заповедный клад,
Я думал: вот любовь и грезы золотые
               Здесь мертвые лежат…
Как в бурю мореход, не видящий спасенья,
               На злую смерть готов,
Тонул в забвеньи я и думал: прах и тленье!
Листок, клочок волос спаслися от забвенья,
               Чтоб пережить любовь!

Я приложил печать; всё прошлое покорно
               Я ей хотел отдать…
Но сердце плакало — и верило упорно
               Ее любви опять…
О безрассудный друг! ребенок вечно милый,
               Ты вспомнишь обо всем.
Зачем, о боже мой! когда ты не любила,
Зачем рыдала ты и ласками дарила,
               Пылавшими огнем?

Ты вспомнишь, гордая, забытые рыданья,
               Рыдать ты будешь вновь,
И в гордом сердце вновь проснется, как страданье,
               Погибшая любовь;
Прости — ты в гордости найдешь успокоенье,—
               Прости, неверный друг!
Я в сердце схоронил минувшие волненья,
Но в нем осталися заветные биенья,
               Чтоб жить для новых мук.

Вдруг что-то черное в глазах моих мелькнуло
               И в тишине ночной
Как будто пологом постели шевельнуло…
               Мой призрак роковой,
Весь в черном, на меня смотрел обычным взглядом.
               Но кто ты, мой двойник?
Как вещий ворон, ты ко мне подослан адом,
Чтоб в бедствиях меня, как смерть, со мною рядом
               Пугал твой бледный лик!

Мечта ль безумца ты? мое ли отраженье?
               Быть может, тень моя?
Зачем ты следуешь за мною, привиденье,
               Где ни страдаю я?
Кто ты, мой бедный гость, сдружившийся с тоскою,
               Свидетель скрытых мук?
За что ты осужден идти моей стезею?
На каждую слезу ответствовать слезою?
               Кто ты, мой брат, мой друг?

О мой брат! не злой я гений,
Не из горних я селений;
Но один у нас отец.
Те, кого я посещаю,
Я люблю их — и не знаю,
Где их бедствиям конец.
В мире братья мы с тобою:
Ты бесстрастною судьбою
Вверен мне от детских дней.
За тобой пойду я всюду,
Ты умрешь — я плакать буду
Над могилою твоей.
Не могу тебе сжать руку;
Усладить не в силах муку
И страдания любви;
Но я старый друг печали,
И меня, — как прежде звали,—
Одиночеством зови.