Тадеуш Доленга-Мостович - Карьера Никодима Дызмы
— До чего же красив этот мулат! — восхищалась Мариетта Чарская. — Как из бронзы вылит! Пан председатель, скажите, это будет очень неприлично, если мы возьмем его с собой ужинать?
— Мариетта! — остановила ее сестра.
— Пожалуй, неудобно, — заметил Дызма.
Но остальные заявили, что это будет развлечение не хуже всякого другого. Если ужинать в отдельном кабинете, то все будет в порядке.
Между тем на арену вышла вторая пара.
Дызма в упоении следил за борцами. В самые острые моменты до хруста сжимал руки. В остервенении вопил:
— Давай!..
Грузные тела борцов метались внизу, хрипя и кряхтя от натуги, барахтались по арене. Сверху неслись вопли восторга, свист, крики «браво».
Вот уже прошло несколько пар атлетов; и настал черед тому зрелищу, которое было гвоздем программы.
Друг против друга стали два сильнейших противника. Чемпион Польши Веляга, с неимоверно широкими плечами, руками Геркулеса, коротким расплющенным носом, бритой головой, больше всего напоминал собой гориллу. Перед ним, широко расставив ноги — два дубовых ствола, — высился рослый Тракко; под лоснящейся кожей играли упругие шары мускулов.
Среди всеобщей тишины раздался свисток судьи.
Противники сходились не спеша, словно примеряясь друг к другу. Оба, видимо, оценили по достоинству трудность предстоящего поединка. Но каждый избрал свою тактику. Поляк намеревался вести борьбу в молниеносном темпе, а итальянец решил расходовать силы постепенно, стремясь, вероятно, измотать противника.
Поэтому он почти не сопротивлялся и после нескольких рывков поддался на пируэт и упал на ковер.
Веляга нагнулся над ним, пытаясь перевернуть на лопатки. Через несколько минут, убедившись, что все усилия напрасны, стал ожесточенно тереть ему шею.
— Что он делает? — спросила Мариетта.
Вареда наклонился к ней и, не спуская глаз с арены, стал объяснять: *
— Это называется массажем. Бить нельзя, понимаете? А такой массаж допустим. От этого ослабевают мышцы шеи.
— Наверное, это больно.
Итальянец, видимо, пришел к точно такому же выводу, потому что вскочил и, вырвавшись из рук противника, обхватил его сзади за туловище. Но для толстого Веляги руки итальянца оказались слишком коротки; он напряг живот, и руки Тракко разомкнулись.
Галерка встретила это бурными аплодисментами.
Впрочем, с самого начала было ясно, что симпатии зрителей на стороне польского атлета.
Однако поединок результата пока не давал, и это приводило Велягу в бешенство. Крики с галерки еще больше распалили его:
— Веляга, не сдавайся!
— Бей макаронника!
— Браво, Веляга!
Глаза атлетов налились кровью, из груди вылетало по временам глухое хрипение.
Схватка становилась все ожесточеннее. Сплетенные тела покрылись каплями пота.
Веляга яростно атаковал итальянца, тот не менее яростно сопротивлялся, но хорошего стиля не терял и все время оставался в рамках правил. Веляга меж тем не мог сдержать животной жажды одолеть противника; даже судья несколько раз вынужден был вмешиваться, потому что Веляга прибегал к запрещенным приемам.
Внезапно ему удалось взять Тракко страшной хваткой, так называемым двойным нельсоном. Его огромные руки проскользнули под плечами итальянца и сомкнулись на затылке.
Цирк замер в ожидании.
Борцы застыли в оцепенении — по их неподвижность была полна напряжения: литые клубки мускулов, казалось, вот-вот прорвут кожу. Веляга нажал еще. Багровое лицо итальянца посинело. Глаза вылезли из орбит от боли, по вывалившемуся языку изо рта текла слюна.
— Мерзость! — воскликнула Мариетта и зажмурилась.
— Он его убьет! — вскричала, перепугавшись, сестра. — Пан председатель, ведь это ужасно!
— Пусть свернет ему шею! — ответил Дызма.
— Как вам не стыдно, пан председатель, — вмешалась опять Мариетта.
— Он может сдаться, — пожал плечами полковник. Но итальянец не думал сдаваться. С редкой выдержкой переносил он дикую боль, но чувствовалось, что он не уступит.
Веляга понял это и, зная, что время вскоре истечет, решил во что бы то ни стало покончить с итальянцем.
Он рванул соперника вбок, подставил ему подножку, бросил на ковер и, навалясь всей тяжестью, поверг его на лопатки.
Цирк задрожал до основания. Дикий рев, буря аплодисментов, топот тысячи ног слились в сплошной гул, заглушив свисток судьи и звонок главного арбитра.
— Браво, Веляга, браво! — ревел Дызма, пот выступил у него на лбу.
Борцы между тем поднялись с ковра.
Веляга стал раскланиваться, а Тракко подошел к столику судейской коллегии и что-то стал говорить, растирая посиневшую шею.
Наконец шум затих. Судья вышел в центр арены и объявил:
— Борьба чемпиона Польши Веляги с чемпионом Италии Тракко закончилась вничью. Веляга положил противника на лопатки с помощью недозволенного приема. Жюри решило…
— Дальнейшие его слова потонула в реве протеста:
— Неправда!
— Не было подножки!
— Судью на мыло!
— Веляга победил!
— Долой макаронника!
Наконец слово взял председатель судейской коллегии:
— Встреча закончилась вничью, потому что Веляга дал противнику подножку. Видел это судья на ринге, видел и я сам.
— Неправда, не давал! — заорал Дызма.
— Это вы говорите неправду, — не без злости ответил арбитр.
— Что? — завопил вне себя Дызма. — Что? Я говорю — не давал. Я председатель государственного хлебного банка, мне больше можно верить, чем этому малому со свистком.
Цирк задрожал от аплодисментов.
— Браво, браво!
— Верно говорит!
Тогда председатель судейской коллегии снова поднялся со стула и крикнул:
— Исход борьбы решает судейская коллегия, а не публика. Встреча закончилась вничью.
Никодим потерял всякий контроль над собой и рявкнул на весь цирк:
— Г…о!
Эффект был колоссальный. С верхнего яруса обрушился ураган аплодисментов, захохотали, заорали, повторяя только что пущенное Дызмой слово.
— Выйдем из этого балагана, — заявил Никодим, — не то меня удар хватит.
Выходили смеясь.
— Ну, теперь ты будешь по-настоящему популярен, — заметил Вареда.
— Что там…
— Не «что там», а точно. Завтра вся Варшава только об этом и будет говорить. Увидишь. Люди любят сильное слово…
На следующий день о происшествии не только говорили: почти все газеты с подробностями описывали скандал, некоторые поместили даже портрет героя вечера.
Никодим был зол на себя.
— Я правильно сказал. Чего же они считают меня хамом?
— Ничего особенного, пустяки, — утешал его Кшепицкий.
— Вывели из себя, сволочи.
ГЛАВА 13
Крохмальная улица в эту пору всегда пустынна. И неудивительно: уже за полночь, а здешние жители встают в шесть утра, чтобы идти на работу. В тусклом свете газовых фонарей спят кирпичные дома. Изредка доносятся торопливые шаги запоздалого пешехода.
Под одной из арок молча ждут, прислонясь к стене, трое мужчин. Можно подумать, что они уснули, но нет — время от времени вспыхивают огоньки трех папирос.
Со стороны Желязной улицы слышатся чьи-то тяжелые шаги. Один из ожидающих приседает на корточки, вытягивает шею, отползает назад и шепчет:
— Он.
Шаги все ближе, и через минуту люди под аркой видят приземистого толстяка в черном осеннем пальто.
Почувствовав, что кто-то идет за ним следом, прохожий оглянулся.
— Нет ли у вас спичек? — спрашивает у него худощавый блондин.
— Есть, — отвечает тот, останавливается и начинает рыться в карманах.
— Ваша фамилия Бочек? — спрашивает вдруг блондин.
Толстяк удивленно на него смотрит.
— Откуда вы знаете?
— Откуда? Оттуда, сволочь, что ты язык на привязи не держишь.
— Почему?..
Кончить он не успел. Удар тяжелого кулака разбил ему нос и верхнюю губу; в тот же миг кто-то треснул его по затылку, кто-то изо всей силы пнул в живот.
— Господи боже мой! — вскрикнул толстяк и покатился в канаву. В голове у него зашумело, во рту появился соленый вкус крови.
Нападавшие, однако, не сочли, что работа кончена. Один из них наклонился над лежащим и принялся бить его кулаками в живот и в грудь, а другой перепрыгнул с тротуара на мостовую и нанес два страшных удара каблуком в лицо.
Невыносимая боль придала сил лежащему. С невероятным при его полноте проворством он вскочил на ноги и диким голосом завопил:
— Караул! Караул!
— Заткни ему глотку! — срывающимся шепотом приказал блондин.
Его товарищ схватил лежащую на тротуаре шляпу жертвы и прижал ее к изуродованному лицу.
— Караул… Караул! — надрывался тот. Далеко на перекрестке появилась чья-то фигура.
— Тихо! Франек, кто-то идет.
— Караул! Караул!
