Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый | Вопросов больше нет (сборник)
И Соловьева пошла, положив руку на плечо партнеру. И как пошла — легко, красиво, повернув голову налево, поглядывая через плечо…
Каблуков не выдержал:
— И это бывший руководитель! Стыд и срам!..
На него шикнули, оттеснили из круга. Яков Михайлович недовольно сказал Стряпкову:
— Куда вы меня привезли? Уйдемте от этого позорного зрелища…
Они сели под березой. Каблуков насупил рыжие брови!
— Я ее вызову. Я с ней еще поговорю… А сейчас Пригласите ко мне Удальцову.
Кузьма Егорович подумал: «Начинается… Я греб, а ты сидел. Сам бы сходил, не барин». Но он только подумал так, а поступил по-иному: послушно встал и пошел за Удальцовой.
Нина раздала все призы и охотно направилась со Стряпковым.
— Что с ним? Заболел? Может, тепловой удар?
Но удар ожидал Нину. Каблуков сразу огорошил ее:
— Скажите, товарищ Удальцова, почему вы, проводя такое серьезное мероприятие, не посоветовались с теми, кому на сегодняшний день вверена забота об этом коллективе советских людей? Откуда у вас, такой молодой, столько самомнения?
— Постойте, постойте, я что-то ничего не понимаю. Серьезное мероприятие, забота, коллектив, — о чем вы говорите, товарищ Каблуков? Если вам лично нужен врач, то я вам сейчас подошлю Катю Ягодкину — у нее есть термометр и тройчатка, по-моему, даже салол есть…
— Я сам знаю, когда я болен и чем меня надо лечить. Разговор не об этом. Я вас спрашиваю…
— А ну вас! — нетерпеливо сказала Нина. — Не надо было пиво с водкой мешать…
И унеслась.
Стряпков не знал, то ли ему смеяться, то ли выражать сочувствие. На всякий случай он заметил:
— Дерзка!
Каблуков промолчал, видно собираясь с мыслями. И действительно, помолчав несколько минут, Яков Михайлович заговорил:
— Сколько ни критикуют наши издательства, а они все еще отстают от потребностей. Издают всякую макулатуру, а дельных брошюр недостает. Вот сейчас мы наблюдали Соловьеву… Наблюдали далеко не в должном положении. Пляшет наравне со всеми. И с кем? С электриком Ляминым. Он пара ей? Нет. Имела она моральное право плясать? Нет.
Стряпков усмехнулся. Удивительный он был человек. Когда он сам болтал разную чушь про обстановку кабинета, поучал Каблукова, как принимать посетителей, как скреплять бумажки, ему смешно не было. Но как только Яков Михайлович начинал выкладывать свои воззрения, Стряпкова душил смех.
— А почему она себя неправильно ведет? Теорией не обогащена. От недостатка знаний. А где их взять? Откуда почерпнуть? Я бы с удовольствием сочинил брошюру «О поведении руководящих лиц в нерабочие часы». Я давно на эту тему размышляю. Если хотите, за такую брошюру кандидатскую степень надо дать. Дают же черт знает за что!
— Да еще как дают! — подхватил Стряпков.
— Можно составить брошюру в виде вопросов и ответов. Скажем, вопрос: «Как вести себя в театре?»
— Известно как. Пришел, сел, и смотри. Не любо — не слушай…
— Это вам все так просто кажется, поскольку вы нижестоящий. Вопрос гораздо сложнее. Можно ли руководителю проявлять инициативу в аплодисментах? Можно ли ему хлопать первому? Хлопнешь, а за тобой другие. А актер, возможно, не достоин успеха. Надо ли в антракте заходить в буфет? Что руководящее лицо может выпить? Что? И сколько? И все это не главное, а второстепенное, если хотите знать. Главное — надо ли ходить в театр? Если надо, то сколько раз в году, в квартал, в месяц? О театре я еще не все обмозговал. А вот вопрос: «О поведении в гостях». Имеет ли руководитель право ходить в гости к подчиненным и звать их к себе? Не помешает ли это нормальным служебным отношениям?
— Я у вас вчера был. По-моему, не помешало.
— Это еще неизвестно, — загадочно ответил Каблуков.
Ветерок принес вкусный запах. Где-то поблизости за кустами жарили шашлык. Стряпков заерзал, голод вспыхнул в нем, горло перехватила судорога. Но уйти, вскочить было немыслимо, Каблуков мог обидеться, и тогда дополнительно за срыв задания по воспитанию Каблукова Стряпкову всыпал бы и Христофоров.
А Каблуков гудел и гудел:
— Еще вопрос: с кем дружить жене руководителя? Из какой среды избирать подруг? По-вашему, это тоже просто? Дружи с кем хочешь? Как бы не так. Надо ли порывать связь с подругами, мужья которых не продвинулись?
Если исходить из общечеловеческих установок, связь порывать неудобно, могут возникнуть нежелательные разговоры. А практика подсказывает: разорви! Зайдет, допустим, к моей жене супруга директора гончарного завода Соскова. Где гарантия, что она не узнает о том, о чем ее мужу знать не положено? О премиальном фонде, например, или о том, что я лично вызываюсь в областные директивные организации для уточнения плана выпуска медицинских пузырьков. А это уже стратегический вопрос… Или еще: «Поведение в праздничные дни». Вопросов много, а решать их никто не хочет. Тут теория явно отстает от практики. Практика кое-что уже установила, узаконила…
— А не закусить ли нам? — рискнул Стряпков прервать изложение будущего трактата. — Может, тяпнем по рюмочке…
— Пожалуй, можно… Вот опять практика. Выпить и закусить. А можно ли на глазах у подчиненных? И сколько можно?
— В меру.
— А кто ее измерил? Ну ладно, пошли. Я тоже проголодался…
Каблуков сидел под березой, поближе к костру, где жарили шашлык. Кузьма Егорович с тарелкой в руках стоял в очереди. Здесь и нашел его Ложкин — заведующий ларьком на привокзальной площади. Велосипед у него был в грязи, да и сам он был не первой свежести, перепуганный, взъерошенный.
— Беда, товарищ Стряпков… Пришли комсомольцы. Все проверили…
— Что взяли?
— Гири взяли. Накладные…
— Колбасу?
— Взяли.
— У, черт! Не мог, дурак, спрятать… Христофоров знает?
— Не можем его найти. Кокин в милиции сидит… со вчерашнего вечера…
Все разглагольствования Каблукова показались Стряпкову мелочью, дурным сном. Он с ненавистью посмотрел на Ложкина.
— Довезешь?
— Попробую…
— Поехали.
Каблуков сидел под березой, ждал, когда Стряпков принесет ему шашлык. Вместо покорного, ласкового Кузьмы Егоровича к нему подсела Марья Антоновна.
— Чего один тоскуешь? Шел бы к людям. Посмотри, как твой сын с молодой женой отплясывает.
— Мой сын? С молодой женой?
— Твой, твой… Господи, да я, кажется, лишнее сказала?!
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ —
о последнем банкете системы Латышева
Удивителен русский язык. Иной раз корень у слов один, а стоит букву заменить или переставить, и смысл получается совсем противоположный. Добыча труженицы пчелы за известный период называется «взяток». Взяток — чисто благородное дело. Но стоит слегка изменить окончание — и нате вам пожалуйста, совсем не благородное и не чистое — взятка.
Давно пора освободить самоотверженный пчелиный труд от ядовитого словарного соседства. Надо это самое получение дополнительной оплаты труда именовать как-нибудь по-другому. Может быть, называть добровольным приношением, материализованной благодарностью, возмещением за потраченные усилия, — короче говоря, надо поискать. Тогда сами собой отпадут и такие грубо прямолинейные производные, как взяточник, взяткодатель. Взяточник будет именоваться — принимающий благодарность, взяткодатель соответственно — приносящий благодарность. Будет сделан серьезный шаг в борьбе со взяточничеством вообще, как с наследием проклятого прошлого.
Директор заготконторы Василий Васильевич Коромыслов сам дошел до определения действия, за которое по статьям 117 и 118 Уголовного кодекса РСФСР предлагается изоляция до двух лет, а в особо отягчающих вину случаях и до пяти.
Никогда — ни вслух, ни в мыслях — Василий Васильевич не употреблял непристойного слова «взятка», а говорил «компромисс».
Первый раз Василий пошел на компромисс с тяжестью на душе. Он был уверен, что это первый, но, конечно, последний раз. Однажды ему пришлось взять в долг небольшую сумму и вскоре же отдать ее. Коромыслов явственно ощутил все значение формулы о кратковременном кредите: «Берешь чужие и ненадолго, отдаешь свои и навсегда».
И он невольно сравнил: заем и «компромисс»? Что же лучше?
Как и следовало ожидать, сравнение оказалось не в пользу займа: компромиссные деньги не надо было возвращать, они удивительно легко становились своими.
Второй раз «компромисс» сопровождался угрызениями совести, — можно было, как оказалось, получить больше. Третий раз обошлось без переживаний. О дальнейшем — не приходится и говорить.
Первое время нет-нет да и всплывал проклятый вопрос, от которого на душе становилось пасмурно в самый яркий, солнечный день, сосало под ложечкой и даже звенело в ушах: «А если попадусь?» Затем треволнения стали посещать все реже и реже, и пришло абсолютное, уверенное спокойствие.
