Леонид Богданов - Телеграмма из Москвы
-- Я и тороплюсь. Сегодня привез тридцать две штуки. Скоро привезу больше... Да... Значит, спросите вы помощника: "Утюгов, как понимать, что бытие определяет сознание?.."
-- А уборочная, так сказать, ничего?
-- Нормально... И вот должен он вам сразу же ответить: "Хорошо живет человек, значит, сознательный. Плохо живет -- несознательный." Вот, как надо отвечать!
-- Мда... Начитан, -- с нескрываемым уважением посмотрел Столбышев на Утюгова.
-- Ого, вы еще не знаете меня! Или вот, например, как объяснить, что такое прибавочная стоимость?
-- Гм... Как работается твоему дяде на месте Егорова? -- спросил Столбышев, отводя взгляд в сторону.
Чуткий Утюгов понял, что взял неверный тон и сразу же перевел разговор на прежние рельсы:
-- Золотко вы наше. Вы для нас, как солнце...
Минут через десять он опять высморкался и взгрустнул, что у секретаря райкома нет хорошего помощника. И лед тронулся.
-- Ладно, того этого, я тебя рекомендую. Вот позвоню в обком и скажу: "Давайте Утюгова на место разоблаченного Маланина..."
-- Спасибо вам, солнышко вы наше и благодетель вы наш. Так вот, значит, на заседании правления колхоза решили мы передать вам безвозмездно поросеночка, поскольку вы так трудитесь и нет у вас времени даже поесть...
-- Отнеси-ка к Раисе на дом. А, вообще, так сказать, спасибо за внимание.
Крепкое рукопожатие и они расстались. Сразу же после ухода Утюгова в кабинет поскребся Тришкин. Он робко уселся на кончик стула и преданным взглядом посмотрел на секретаря райкома:
-- Тяжело вам, товарищ Столбышев. А особенно с тех пор, как разоблачили и репрессировали Маланина. Вы все один, да один работаете... Я вот в партии двадцать годов. Проверенный и не буду хвалиться, но хороший партиец и честный работник. Образование, правда, у меня всего четыре класса...
-- Это неважно, -- перебил его Столбышев. -- Ученые, того этого, пусть работают, инженеры строят, доктора лечат, а для партийного руководителя самое главное -- верность.
-- То и я говорю. Взять, к примеру, любого вождя. Образование, извините за выражение, у них, как у повивальных бабок. Не знает баба медицины, а умеет и пупок дитю перевязать и пошептать от злого глаза. Главное -практика и несгибаемая верность. Да!.. Вот, значит, думал я, думал, кого бы вам вторым секретарем...
-- Обком рекомендует Утюгова...
-- Правильная рекомендация, -- разочарованно протянул Тришкин.
Он минуту помолчал, задумчиво соскреб с брюк прилепившийся комочек глины, потом быстро оглянулся на дверь и перешел на полушепот: -- Не такого вам человека надо. Назначат Утюгова, так он через неделю вытащит в райком вначале одного брата, еще через неделю -- второго, третьего, дядю, тетю, шурина, бабушку, и не станет вам житья. Сами знаете, как они один за другого. Один колхоз под ними стонет, теперь уже и в другой они перекинулись, а тогда весь район к рукам приберут. Назначили вы Утюгова-дядю на место Егорова в "Зарю", так там уже в правлении целых шесть Утюговых ворочает. За неделю полколхоза разворовали и пропили...
-- А я и не знал! -- удивился Столбышев и сделал шаг к двери, словно его потянуло немедленно съездить в "Зарю". Во всяком случае, видно было, что он заторопился. Он стал посматривать на часы, на нудно расхваливавшего себя Тришкина, нервно позевывал и часто без всякой причины потирал руки. А Тришкин все хвалился и хвалился:
-- У меня большие успехи. Я не такой, как другие. Я старательный. Под моим руководством за неделю пятьдесят воробьев поймали. Я еще не то покажу. Я умею руководить массами... Я... Моим... Я...
Столбышев нахмурился, сбросил складки на лбу в гармошку и зло посмотрел на Тришкина. Но гневные слова застряли у него в горле: Тришкин достал из портфеля газетный сверток, развернул его и поставил на растопыренные пальцы левой руки, как на подставку, сверкающий черным хромом сапог.
-- Я работаю днем и ночью, -- продолжал он. -- Днем я руковожу, вечером я собрания провожу, а ночью я не сплю и все стараюсь, сапожки вам шью. Товарец первый сорт!
Тришкин нежно подышал на носок сапога и прополировал его рукавом своего пиджака:
-- Я хороший сапожник, могу и дамскую обувь делать. Я учился у армянского мастера Мамикяна в артели "Сапог Востока"...
-- Гм!.. Того этого... Хорошая работа, -- сразу же проникся уважением к Тришкину Столбышев. -- А как у тебя со знанием марксизма?
-- Я его на зубок знаю. Я всегда так: одной рукой сапоги шью, другой -партийные книжки изучаю.
-- Ну, а как, так сказать, понимать, что бытие определяет сознание?
-- Это просто. Кормит, например, хозяин собаку хорошо, она сознательно хвостом машет. Не кормит -- собака теряет сознание и может у хозяина курицу сожрать, или украсть что-нибудь. Оно, конечно, есть и такие собаки, что сытые воруют...
-- Подкован не плохо, -- оценил Столбышев. -- А где второй сапог?
-- Пока я один пошил.
-- Гм!.. Надо тебе еще марксизм малость, так сказать, подзубрить. А, в общем, рекомендовать тебя можно. Неплохой второй секретарь будешь. Второй сапог тоже кончай. Я заплачу.
-- При чем тут плата? -- заскромничал Тришкин, простился и довольный вышел из кабинета. Прямо из райкома он поехал в полевой стан колхоза "Изобилие".
С самого утра в колхозе "Изобилие" никто не работал. Не работали и в других колхозах района. Согласно плана составленного Столбышевым и Точкиным, все должны были заниматься политической учебой. Как суеверный человек в тяжелые минуты жизни надеется на чудодейственную силу найденной на дороге ржавой подковы, так и каждый коммунист в тяжелые минуты прорывов и невыполнения плана надеется на чудодейственную силу политической учебы. Разница, пожалуй, в том, что суеверных людей никто не обязывает верить ржавому железу, а ЦК партии настойчиво заставляет каждого коммуниста верить в силу политической учебы. Он, этот ЦК, состоящий из взрослых людей, в каждом своем постановлении, чего бы оно не касалось -- увеличения добычи угля или развития животноводства, -- как на одно из главных условий успеха, указывает на политическую учебу. Ту самую учебу, которая отнимает время и делает невозможным достижение успеха.
И вот, все колхозники района вместо того, чтобы работать, уныло зевали, не слушая лекторов.
В колхозе "Изобилие" первым читал лекцию Главнюков -- "Кто такой ренегат Карл Каутский?" На протяжении двух часов он перечитывал все ругательное, написанное полстолетия тому назад покойным Лениным по адресу покойного Каутского, и закончил свою лекцию неожиданным:
-- Все, сказанное Лениным, должно вдохновлять на трудовой подвиг. Уборочную и воробьепоставки нужно выполнить раньше срока.
Вторым читал лекцию Матюков. Вернее, он не читал лекции, а просто прочитал вслух грамотным людям передовую из "Правды" -- "Провести уборочную во-время и без потерь."
Третьим лектором был Оторопелов. Он развернул "Краткий курс истории партии" и монотонным дьячком прогнусавил пять страниц. На большее у него самого не хватило терпения.
Четвертая смена -- был Тришкин.
-- Так вот, вы сейчас прослушаете, как сказано Карлом Марксом о жизни и вообще о другом производстве, -- он плюнул на палец, полистал в толстой книге, нашел нужное место и, сильно запинаясь, стал читать: -- Религия, семья, государство, право, ма... мораль, наука, искусьт... ово... искусство -- суть лишь особые виды производства и подчиняются его особому закону, -пишет Маркс. И здесь он приходит к выходу.. выводу о том, что идия... идияо... идеологическая жизнь общества не имеет собственных объек... объективных законов развития, а подчинена общим развитиям производства.
-- Манька, так что же -- у нас с Гришкой не семья, а производство!
-- Так выходит.
-- А дети как же?
-- Тоже производство!
-- Ах, ты, паразит грешный! -- зашептала одна колхозница другой, -хорошо ему в Москве сидеть, расписывать враки... В колхоз бы его, подлеца. Пусть уже нас, взрослых, за людей не считают, ну а дети почему производство?.. Ирод проклятый... Марла Карла... Ну, я ж им наработаю!..
-- Встать! -- скомандовал Тришкин -- Что за порядок: половина народа храпит во все носовые завертки, половина разговорчики ведет?! Эй, ты, там, в красной кофте! Повтори, что я читал!
-- Попробуйте сами повторить!
-- Не разговаривать!.. Садись!..
Тришкин послюнил палец и перевернул страницу.
-- Идиоя... идия... И-де-о-ло-гия..
Следующим читал лекцию Мостовой. Он уселся за стол, положил перед собой стопку записей, странно засмеялся и сразу же болезненно закашлялся. Кашлял он долго, прикрывая рот носовым платком. А глаза его в то же время пытливо прощупывали по очереди лица всех, сидящих просто на земле перед столом, колхозников. Потом он посмотрел вслед партийным работникам, которые, деловито размахивая портфелями, торопливо шагали в сторону полевого стана колхоза "Знамя победы", где у каждого из них по плану были намечены лекции. Затем Мостовой вытер посиневшие губы и тихим голосом объявил:
-- Разрешите мне сказать несколько слов о международном положении.
