Леонид Барац - Мексиканские негодяи
- Какое безобразие – так обманывать людей! Какие негодяи!
- И ты хотела отдать им наши деньги. Нет, Мария, лучшее путешествие – это бутылка текилы. Всегда знаешь, что тебя ждет.
209.
- Антонио!
- Да, Мария.
- Скажи, а ты мне когда-нибудь изменял?
- Ну, что ты, Мария, ни-ког-да!
- Ну, ты же врешь, Антонио! Я же сама застала тебя два месяца назад с Луизой.
- Мария, я тебе уже объяснял – это исключение, которое подтверждает правило.
- Какое правило?
- Что я тебе не изменяю.
- Но ты же изменил мне неделю назад с Лаурой!
- А это еще одно исключение. Чем больше исключений, тем больше подтверждается правило. И я готов доказывать это правило снова и снова… по нескольку раз в день. Чтоб ты поняла, как я тебе верен.
- Но… Антонио… а вот… но… а если…
- Бесполезно, Мария, тут не к чему придраться. Очень хорошо придумано, аж самому понравилось.
- Так ты мне абсолютно верен?
- Да. И сейчас я пойду это доказывать к Фернанде.
210.
- Мария!
- Да, Антонио.
- Погладь мне белую рубашку, я иду в мэрию.
- Зачем?
- Я хочу внести предложение – установить на центральной площади нашего города памятник.
- Кому, Антонио?
- Мария, ты слышала о памятнике неизвестному солдату?
- Конечно.
- Вот. А я предложу поставить памятник неизвестному изобретателю.
- Подожди, но если изобретатель неизвестен, то откуда вообще известно, что он изобретатель?
- Подожди, Мария, я сейчас не об этом. Смотри, кто-то же изобрел, например, держатель для туалетной бумаги, а мы даже не знаем, как его зовут. А ведь держатель для туалетной бумаги для меня гораздо важнее, чем, скажем, космический корабль, но памятник Циолковскому есть, а этому великому человеку – нет.
- Не знаю, нужно ли ему ставить памятник, его держатель у нас постоянно ломается, и с него падает бумага.
- Ну, хорошо, тогда изобретателю ширинки. Представляешь, если бы ее никто не изобрел, что бы я тогда застегивал по утрам? Ходил бы все время с расстегнутой ширинкой…
- Какой ширинкой, ее бы тогда не было.
- Вот, видишь, ходил бы с чем-то расстегнутым, и не знал, как это называется.
- Ой, так пусть это будет памятник еще и изобретателю слова «ширинка». Представляешь, если бы это называлось, например, «эндокринология»?
- Да, отвратительно. Прихожу я, допустим, на работу, а мне говорят: Антонио, ха-ха-ха, а у тебя эндокринология расстегнута.
- Вот идиоты! Не знать, что это называется ширинкой!
- Да.
- Ну, хорошо, Антонио, иди. Подожди, а как он будет выглядеть, этот памятник?
- Еще не знаю, Мария. Но как-то выглядеть он должен, иначе его никто не увидит.
211.
- Антонио!
- Да, Мария.
- Помнишь, какая у нас завтра дата?
- 5 или 6 июня. Если, конечно, сейчас июнь, 4 или 5 число.
- Ну, перестань баловаться.
- Хорошо, завтра исполнится ровно день, как я бросил пить, если, конечно, я сегодня брошу пить. Но шансов мало – как не выпить накануне праздничка?
- Что ты говоришь, Антонио?
- А что, ты хочешь чтобы я сказал, что завтра двести тридцать два года со дня изобретения четырехзубой вилки?
- Нет. А что, завтра именно столько с момента изобретения именно этого?
- Не знаю, это же ты пришла со словами «Антонио, угадай, какая завтра дата». Я и пытаюсь угадать.
- Завтра тридцать лет, как мы познакомились.
- С кем?
- Нет, я имею в виду, я и ты.
- Я и спрашиваю: я и ты – с кем познакомились?
- Друг с другом.
- Подожди, Мария, правильно ли я понял: сначала познакомились один друг с другим другом, а потом мы с ними? И всему этому завтра исполняется тридцать лет. Значит, каждому из этих четырех людей в отдельности – семь с половиной лет? А всем вместе – сто двадцать? Я не понял, что нужно сделать, умножить, или разделить?
- Для чего, Антонио?
- Чтобы узнать, что будет завтра.
- Завтра будет дата.
- Нет, Мария, дато будет сегодня – сковородкой тебе по голове. И сколько бы этому ни исполнялось лет, это мне никогда не надоест. Иди ко мне…
212.
- Мария!
- Да, Антонио.
- Что «да», Мария? Я еще не задал никакого вопроса, а ты уже отвечаешь на него «да».
- Я не отвечаю, просто, после того, как ты ко мне обратился, назвав меня по имени, я должна была обозначить, что я здесь и слушаю тебя.
- А зачем это обозначать, я и так вижу, что ты здесь? И попробовала бы ты меня не слушать.
- Но я же должна была как-то отреагировать. Я же не могла сказать «нет, Антонио».
- Не надо было отвечать ничего. А теперь у нас есть «да», которое должно стать согласием на что-то, иначе оно пропадет. Разве можно так разбрасываться словами, они так быстро закончатся.
- Я ничего не поняла, Антонио.
- Неважно, просто знай, что ты уже заранее на что-то согласилась.
- На что?
- Подожди, Мария, дай мне подумать… о, я придумал! Ты согласна, чтобы я поехал отдыхать в Акапулько один.
- Но я не согласна.
- Поздно, ты уже сказала «да». Все, я начинаю собирать чемоданы. Да, кстати, Мария… Мария… Мария, что происходит, почему ты мне не отвечаешь?
- Потому что ты опять используешь мое «да» в своих целях.
- О, Мария, не преувеличивай значение своего «да». В большинстве случаев достаточно и моего «да». Вот смотри: Антонио, хочешь текилу? – Да! И все. Так что, Мария, неси текилу, и можешь ничего не говорить.
213.
- Мария…
- Да, Антонио.
- Подойди ко мне, Мария, и возьми меня за руку. Я хочу, чтобы в этот трагический момент ты была рядом.
- Что случилось, Антонио?
- Я умираю, Мария. Мне душно в этом мире, населенном одними негодяями.
- Может быть, открыть окно?
- Не надо, я простужусь, и буду лежать в гробу сопливый, с красным носом.
- Да, я не подумала. Бедный мой!
- Ну, не такой уж бедный. Мне есть, что оставить людям. Слушай мою последнюю волю, Мария.
- Ты будешь диктовать мне завещание?
- Да. Впрочем, перед этим я оглашу предпоследнюю волю: дай мне рюмку текилы.
- Конечно, Антонио.
- И вот еще предпредпоследняя – кактусовые пирожки, они у тебя такие вкусные. И салат. И во-он ту рыбку… это будет уже какая воля? Предпредпред… короче, дай мне еще маринованных кактусов и икру из кактусовых иголок, и это будет семь моих предпоследних воль.
- Подожди, Антонио, ты же хотел что-то оставить…
- Вот еще, так все вкусно… А, ну да. Я завещаю нашему хомячку Густаво пять упаковок хомячьего корма, которые ты пойдешь и купишь в магазине, как только нотариус вскроет это завещание, тебе я завещаю хомячка Густаво с пятью упаковками корма, этим негодяям – нашим соседям Гутьерросам я завещаю сломать шею, упав с лестницы…
- Антонио, это все ужасно… а главное, так неожиданно… А кого пригласить на похороны?
- Ну, Эстебанов, конечно, Эрнандесов, этого негодяя Гонсалеса, Лопеса с подругой…
- Представляю, как будет весело! Они быстро напьются, начнут петь песни, плясать, Гонсалес опять покажет фокусы, подруга Лопеса опять разденется почти догола…
- А я этого всего не увижу? Нет, я не согласен. Я отменяю свою смерть!
- А как же праздник? Я уже настроилась.
- Будем поминать нашего хомячка Густаво.
- Но ведь он еще жив!
- О, Мария, этот вопрос я решу.
214.
- Антонио!
- Да, Мария.
- Скажи, а почему ничего не слышно об успехах наших спортсменов на зимней Олимпиаде в Турине?
- Ну, во-первых, потому что Турин очень далеко, и оттуда вообще плохо слышно. А во-вторых, эти негодяи – наши спортсмены – очень плохо подготовились к Олимпиаде.
- А им что, наплевать на честь нашей мексиканской родины?
- Понимаешь, Мария, эти негодяи – наши предки, когда выбирали, где им жить, выбрали такое место, где нет снега и льда. А готовиться к зимней Олимпиаде без снега и льда, все равно, что ездить на лошади без всадника… по-моему, точное сравнение.
- Неужели во всей Мексике нет хотя бы немножко льда?
- Есть. Но он весь находится в частных коллекциях.
- В каких частных коллекциях?
- В холодильниках. И эти негодяи – владельцы холодильников – жалеют этот лед для спортсменов, а вместо этого пьют с ним виски.
- Вот негодяи! И что, никто из наших спортсменов даже не попытался поучаствовать в зимней Олимпиаде?
- Ну, почему, Вот, наш сосед негодяй Рамирес хотел стать олимпийским чемпионом в беге на коньках.
- И где же он тренировался? В чьем-то холодильнике?
- Нет, Мария, он бегал по пустыне, рассчитывая на то, что если он уж так бегает по песку без коньков, то как же он будет бегать по льду, да еще в коньках!
- Как стрела!
- Ну, да.
- И что?
- Он вышел на старт, увидел лед и хотел попросить, чтобы его посыпали песком, но не успел, потому что сразу поскользнулся, упал и сломал ногу.
