Антонио Редол - Яма слепых
Обзор книги Антонио Редол - Яма слепых
Антонио Алвес Редол
Яма слепых
Antonio Alves RedolBarranco de cegos Romance1961
Оставьте их: они — слепые — вожди слепых;
А если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму.
(От Матфея, гл. 15,ст. 14)
Книга первая
Глава I
К кладбищу Алдебаран похоронная процессия двигалась вопреки желанию Диого Релваса. Не все усопшие достойны одинакового погребения, и это именно так, как бы горько ни было от того живым. Перед смертью не все равны, нет не все. Ни перед смертью, ни перед богом, будьте уверены. Если конечно, Бог не дремлет.
Земля, на которой находилось кладбище, а также деревня и все прочее, что было вокруг этой деревни, принадлежало Диого Релвасу. И здесь командовал он, только он, и он об этом напоминать дочери не намерен. Место зятю на кладбище напоминать дочери не намерен. Место зятю на кладбище определено: зять должен быть погребен в одном из семейных склепов, в том, где лежат породнившиеся с Релвасами женщины, их дети и мужья, некоторые из которых, кстати, мужчинами были разве что с виду. В землю под открытым небом Релвасы захоранивали тех, кто заслуживал того отданным земле трудом. Это была дедовская традиция, и Диого Релвас нарушать ее не собирался, ведь именно дедовские традиции он защищал с пятнадцати лет, защищал грудью, в одиночку, сжав зубы. В этом он готов поклясться хоть сейчас.
Диого Релвас знал, что обязан победить, и, не сбрасывая врагов со счета, твердо стоял на земле, по которой ходил. Должен был твердо стоять, очень твердо, отрекаясь от всего, что может желать молодой человек, когда ему нет нужды беспокоиться о куске хлеба! На его долю выпало немало тяжелых и горьких минут, он глотал слезы, не давая им навернуться на глаза, с того самого дня, когда Мануэл Фанданго принес на себе в поместье изувеченное тело отца, который не проронил ни единого слова жалобы на пороге смерти. Его убила серая кобыла, в бешеном галопе налетевшая вместе с ним на оливковое дерево. Это случилось тринадцатого января в пять двадцать пять вечера.
Стало быть, уже двадцать девять лет, как Диого Релвас глава семьи. И пока он глава семьи, на самом высоком месте кладбища, откуда открывается вид на заливные земли и ленту реки Тежо, с одинаковыми почестями, ни в чем не рознясь, будут продолжать захоранивать и хозяев, и слуг, если, конечно, отданная ими земле жизнь заслуживает того, чтобы земля их укрыла. Эти были равны перед смертью, что верно, то верно, и будут лежать плечом к плечу в вечном покое, укрытые ровным, чуть-чуть возвышающимся слоем земли над местом захоронения и деревянным крестом со сделанной на нем простой надписью, иногда даже более красивой у слуг, чем у хозяев. И пусть живые скажут, справедливо то или нет.
«Это — единственно достойный способ пережить собственную смерть», — всякий раз говаривал Диого Релвас, когда речь заходила о домашнем пантеоне.
И вот теперь он шел за гробом своего зятя, Руя Портело Араужо. Шел надменный, с поднятой к небу головой, словно там, в вышине, искал особый знак, предсказующий, чем закончится эта трагическая неделя.
Сражение за деньги продолжалось: рукопашный бой завязывался у дверей банков и в очередях к любому учреждению, где лежали на хранении денежные сбережения. Все стремились получить, но не вложить. Один из таких боев закончился мелодрамой возле кабинета директора банка, который отказался оплатить чек из-за отсутствия наличных: Фрейтас дос Сереаис — кто не знает Фрейтиньяса? — пустил себе пулю в лоб. А малодушный зять Релваса, всегда державшийся высокомерно из-за своего участия в делах железнодорожной компании и государственной казны, в тот день, когда вкладчики осадили кассу банка, директором и акционером которого он был, в страхе бежал домой и умер. Слава господу, трижды слава, что, давая согласие на брак семнадцатилетней Эмилии Аделаиде, Диого Релвас потребовал раздела имущества. И вот теперь в свои двадцать, совсем еще юная, она — вдова. Что ее ждет с двумя детьми на руках и третьим в животе? Сможет ли он их защитить? Нет, не от ударов судьбы, а от дурной крови Араужо, этих гордецов и бездельников.
Вот то, о чем сейчас подумал Диого Релвас.
Следуя за гробом, он слышал тяжелые, размеренные шаги идущих сзади и рыдания, которые вырывались из груди близких усопшего, видел тучу пыли, поднимаемую ногами и экипажами, предоставленными в распоряжение тех, кто не желал сделать и двух шагов.
И они еще жалуются на судьбу, продолжал думать Диого Релвас, когда сами же поддаются лени, тоске, малодушию, что у них в крови. Где это он читал? Да-да, точно, где-то читал, что было время, когда даже молодые дворяне нуждались в руке пажа только для того, чтобы выйти из своего дома и войти в соседний. Это — то дурное, что пришло к ним из Индии, Бразилии и прочих завоеванных земель, где все валится в рот тому, кто привыкает роскошествовать, не попотев. А привыкнув к роскоши, привыкнув к спокойному, бездумному образу жизни, они даже не замечают, как однажды лишаются всего, и свирепеют, точно преследуемые волки. И тут же, готовые на все, слабоумные, слабоумные и трусливые, принимаются мстить, боясь взглянуть правде в глаза… Боясь собственного голоса, собственной тени, они наводят ужас на мир, точно мир должен жить, сообразуясь с их вкусами и глупостью. Что можно ждать от этой расы сомнамбулов?
Вот и здесь, среди пришедших проводить в последний путь усопшего, были им подобные; внешне они казались очень обеспокоенными кончиной партнера и друга. Но на самом деле их страшила возможность такой же участи: разрыва сердца или самоубийства — единственного выхода из создавшегося положения. Они вели себя сдержанно, тихо разговаривали, выражали соболезнование, едва шевеля губами, словно адресуя его себе самим, и тут же погружались в скорбную, чуть театральную печаль, явно ожидая сочувствия окружающих. Тревога была у них в крови. Они надеялись, что кто-нибудь найдет «истинных» виновников кризиса. Например, республиканцев — республиканцы вполне сгодятся для такого случая. Тогда они обрушат на них свою ненависть, порожденную бессилием, заполнят пустоту души преступлениями.
Правительство искало средство предотвратить бедствие, но в то же время само зависело от кредиторов, которые стояли на страже своих интересов. Одним из сигналов кризиса было банкротство Беринга [(1880-1922) — управляющий компании «Братья Беринг и К°». — Здесь и далее примечания переводчиков], английского ростовщика. Потом началась инфляция, ускорилось денежное обращение. Поползли вверх цены. Ну а нестабильность жизни и страх перед переменами к худшему завладели умами страны после провозглашения Бразилии республикой [Бразилия была провозглашена Федеративной республикой 15 ноября 1889 г.] и тогда, когда в январе 1890 года англичане в связи с их кознями в Африке предъявили ультиматум [Имеется в виду Британский ультиматум, предъявленный лиссабонскому правительству 11 января 1890 г, в котором Португалии предлагалось вывести войска из долины реки Шире (Мозамбик), что и было осуществлено.] Окончательно же все были перепуганы год спустя восстанием в Порто, которое красноречиво говорило, что в руках этих каналий карбонариев может погибнуть все. С того самого дня правительство поставило армию под ружье. И по случаю предстоящих выборов позволило себе роскошь: покрыть убытки северных банкиров, по уши завязших в железнодорожных сделках — Salamancadas [Саламанкады (исп.) — слово образовано от названия испанского города Саламанка, где заключались железнодорожные сделки.]. Сделать это оно попыталось, продав акции компании «Табак», однако подобный маневр поставил государство на грань катастрофы, так как большая часть акций, около семидесяти процентов, оказалась в руках французов и немцев.
Португальский банк трещал по всем швам. Финансовый крах все связывали с железнодорожными концессиями в Лоуренсо-Маркесе, скандалом с компанией Ньясы и новым соглашением с Англией. Все шло к полному банкротству.
В то же время Европу сотрясал новый кризис. Кризис перепроизводства. Но португальский был финансовым — спекулятивным. Низкий обменный курс бразильской побудил к эмиграции тех, кто в Лиссабоне и Порто на доходы с заморских предприятий, а таких было много. Закрывались фабрики, число не занятых в производстве рабочих росло с каждым днем. Отчаявшись, изнемогая под градом опротестованных векселей и обесцененных бумаг, многие коммерсанты закрывали магазины и единственный достойный выход из бесчестия видели в самоубийстве. Веревка, выстрел в рот или колеса поезда решали сразу все проблемы.
Фонтес [Фонтес Перейра де Мелло, Антонио Мария де (1819-1887) — португальский государственный деятель Первым начал осуществлять постройку железных и шоссейных дорог, телеграфа, вводить сельскохозяйственное и промышленное обучение ] хотел издать закон, который вынудил бы португальцев три месяца в году пользоваться железнодорожным транспортом. Таким образом этот идиот надеялся спасти страну от разорения. А теперь коммерсанты, которые вложили средства в саламанкскую авантюру, клали свою собственную голову под колеса того локомотива, который ими же был куплен. Вот так страна спасалась все той же железной дорогой и, если того потребовала бы мода, могла бы и обезлюдеть.
