Зальция Ландман - Еврейское остроумие
— Как это возможно? Ты же поешь, как больная ворона!
— Пятьдесят рублей, — гордо объясняет хазан, — я получил по договору. А еще двести — как компенсацию: тамошние евреи за мое пение меня поколотили.
Евреи соблюдают множество очень сложных запретов, не допытываясь особенно, в чем их смысл.
Хазан в синагоге должен петь так четко, чтобы верующие, у которых нет собственных молитвенников, могли повторять за ним каждое слово и таким образом выполнять свой долг.
Но хазан уже стар, да и вставная челюсть у него сидит плохо. Один из молящихся обращается к соседу:
— Понять тут ничего уже нельзя! Остается верить…
Община ищет нового кантора. У претендента множество прекрасных качеств — вот только голоса нет. Мудрый раввин высказывает свое мнение:
— Кантор, сказано в книгах, должен быть женатым, знать Талмуд, быть богобоязненным, иметь хорошую репутацию и хороший голос. Четырем первым требованиям он отвечает, голоса же у него нет. Но можно ли найти в канторы безупречного человека?
В маленькой общине освободилось место хазана. Объявились два кандидата; но у обоих имеется по серьезному недостатку: один — любитель выпить, второй — любитель женского пола. Спросили совета у раввина. Он долго думал, потом принял решение:
— Берите бабника.
— Рабби, — с негодованием возражает ему почтенный член общины, — пристрастие к вину — это всего лишь недостаток. А то, что делает второй, уже порок!
— Это так, — соглашается раввин. — Но пьющий с возрастом будет пить все больше. А тот, кто любит женщин, в один прекрасный день наверняка оставит это занятие.
Раввин вынужден уволить шойхета (резник; нередко является еще и учителем Священного Писания): о нем ходят нехорошие слухи.
— Рабби, — с упреком говорит шойхет, — как вы можете верить всякой болтовне? Люди вон и о вашей дочери злословят!
— А что, разве я назначаю ее шойхетом?
Ицик молится. Подходит Кон и шепчет ему на ухо:
— Реб Ицик! Пейсах на пороге. Вы уже запаслись мацой?
— Оставьте меня в покое! Вы же видите, я молюсь!
— Реб Ицик, у меня есть для вас маца наивысшего качества!
— Вы дадите мне наконец спокойно помолиться?
— Но, реб Ицик, такая маца по такой цене бывает только раз в жизни!
Ицик, вне себя от ярости:
— Да наср… мне на вашу мацу!
Случайно это слышит шамес — и бежит к ребе:
— Вы себе представляете, Ицик сказал про мацу, что ему наср…
Ребе, удивленно:
— Надо же! А меня она крепит.
Леви — Шлезингеру, своему поверенному:
— Я ухожу в синагогу. Позаботьтесь, чтобы мне не мешали ни при каких обстоятельствах!
Едва Леви за дверь, звонят с биржи: акции "Шкоды" поднялись до четырехсот десяти пунктов. Шлезингер начинает нервничать.
Проходит еще четверть часа: акции "Шкоды" достигли четырехсот тридцати пунктов. Шлезингер едва держит себя в руках.
После третьего звонка — акции "Шкоды" стоят четыреста пятьдесят — Шлезингер мчится в синагогу, сообщить Леви новость.
Леви, сердито:
— Вы допустили три серьезных ошибки, Шлезингер. Во-первых, потревожили меня во время молитвы. Во-вторых, потревожили во время молитвы моих собратьев по вере. В-третьих, здесь акции "Шкоды" котируются уже по четыреста восемьдесят пять.
Многие берлинские евреи посещали синагогу только по самым большим праздникам. Конечно, в такие дни места были в большом дефиците, и еврейским общинам по таким редким случаям приходилось снимать дополнительные помещения.
Однажды служба состоялась в ресторане, который в другое время служил берлинскому полусвету местом для танцевальных вечеринок. Раввин, который об этом понятия не имел, убежденно наставлял слушателей:
— Того, что вы пришли сюда сегодня, недостаточно. Надо, чтобы вы приходили сюда в течение всего года!
Раввин Гирш Левин называл Берлин городом "моле йира" (полным благочестия): "Ибо каждый, кто приезжает туда благочестивым, уезжает еретиком. Значит, его благочестие остается там".
По одному старинному обычаю, только бен-Тора (знаток Торы) должен, читая молитву, накидывать на голову талес (молитвенное покрывало). Необразованный человек, ам аарец, не имеет на это права.
Когда в синагоге, во время молитвы, ам аарец накрыл голову талесом, один из молящихся подошел к нему и сказал почтительно:
— Вы, значит, бен-Тора. Почему же тогда вы не знаете, что ам аарец не имеет права это делать?
Представители похоронной фирмы обратились к состоятельному еврею с просьбой о денежном пожертвовании: они хотели отремонтировать обвалившуюся ограду кладбища. Богач ответил:
— На такое дело мне и пфеннига жалко. Зачем на кладбище ограда? Мертвые оттуда выйти не могут, а живые туда войти не хотят.
Богатый горожанин пожертвовал раввину на нужды общины сто рублей.
Уже на следующий день к раввину является делегация похоронной фирмы и просит сто рублей на ремонт кладбищенской ограды: она кое-где разрушилась, и на кладбище забредают собаки и свиньи.
— Хорошо, — говорит раввин. — Одного лишь не понимаю: как это собаки и свиньи так быстро узнали про сто рублей?
У простых евреев есть обычай, хороня единоверца, класть в могилу поручения с просьбами, которые он на том свете должен будет передать по назначению.
Во время большой засухи умирает шамес. В могилу ему кладут молитву о дожде.
Тут подходит городской сумасшедший и принимается читать собственную молитву:
— Всевышний, поторопись выполнить просьбу, которую передаст Тебе шамес, а то без всякой жалости пошлем на Твою голову всех предстоятелей нашей общины!
Вариант.
Плачущие еврейки кладут свои поручения в могилу умершему ребенку; какой-то энергичный еврей укоризненно говорит им:
— Как вы можете полагаться на такого малыша? Важные поручения лучше выполнять самим!
В некоторых местностях Восточной Европы простые евреи для прощания с покойником приглашали платных плакальщиц, совсем как в античные времена.
У мер отец Абрамовича, и тот посылает служанку к самой лучшей плакальщице местечка. Служанка возвращается с ответом:
— Она говорит, что сегодня плакать не сможет: этой ночью умер ее собственный муж.
В некоторых местностях покойника нельзя было погребать, пока кто-нибудь не скажет о нем что-то хорошее.
В одном таком местечке умер доносчик, очень скверный человек. Никто не может сказать о нем ничего хорошего, и труп уже третий день лежит в ожидании погребения. Тут одному еврею приходит в голову мысль:
— Я знаю о нем хорошее: он оставил после себя сыновей — так по сравнению с ними он чистое золото!
Варианты.
1
Еврей подходит к гробу и, глядя на покойника, произносит растроганно:
— Он так любил лапшу с маком!
2
Умерший ни разу в жизни не зашел в синагогу. Один горожанин, к счастью, вспомнил сейчас об этом — и так похвалил покойника:
— Кое-что хорошее я таки могу о нем сказать. Покойник сроду не был в синагоге и ни одной службы не испортил пустой болтовней!
3
Некий еврей, закоренелый преступник, был приговорен к смертной казни через повешение. Никто не может вспомнить о мертвеце ничего хорошего. Тут к виселице осторожно подходят два еврея, и один говорит другому:
— Ой, как красиво висит!
Умер богатый, но очень наглый и грубый еврей. В течение всей жизни он пренебрегал религиозными запретами. Но посмотрите, что делается: в надгробной речи раввин его хвалит. Покойный, оказывается, в шабес никогда не курил и ничего не писал (то и другое запрещено).
— Ребе, — с упреком говорит один из пришедших на похороны, — как вы можете ради какого-то гонорара кривить душой?
— Я сказал чистую правду, — стоит на своем раввин. — Этот человек был неграмотным и некурящим.
У мер богатый, но невоспитанный и грубый еврей. Семья хотела бы купить ему место рядом с могилой почтенного раввина, который умер задолго до этого. Часть общины согласна, часть протестует, на кладбище шумный скандал, и в конце концов роют сразу две могилы…
Старый еврей молча слушает перебранку, потом говорит своему другу:
— Нет, я тебя спрашиваю: стоит в таких условиях умирать?
Еврей посещает очень маленькую еврейскую общину, где только что начали строить синагоги и сооружать кладбище. Приезжий удивляется:
