Тадеуш Доленга-Мостович - Карьера Никодима Дызмы
«Произошло несчастье. Я думала, что лишусь чувств, когда прочла газеты. Я дрожу при одном лишь предположении, что он может не вернуться в Коборово».
— Вот влопалась баба! — пробурчал Дызма и подумал, что хоть это и приятно для самолюбия, но со временем может доставить много хлопот.
«Леон послал ему поздравительную телеграмму. Боже, если бы он принял предложение Леона и остался здесь! Я мечтаю переехать в Варшаву.
Нет, это невозможно. Я буду бояться выйти на улицу, чтобы не встретить тети Пшеленской или кого-нибудь из знакомых.
Я не могу смотреть им в глаза, и в то же время у меня нет сил отказаться видеть его».
Запись на следующей странице была еще короче.
«Я не спала всю ночь. Господи! Возможно, он будет богат!!!
Любит ли он меня?
Когда я его спросила, он коротко ответил: «Да». А это может означать или очень много, или ничего».
Никодим перевернул страницу и посмотрел в окно. В конце аллеи показался автомобиль. Это возвращался Куницкий.
Дызма торопливо поднялся, сунул дневник на старое место, стараясь не шуметь, вышел в коридор и спустился бегом по лестнице. Было уже самое время — распахнулись парадные двери, появился Куницкий, протянул к нему руки. Дызма упал в его объятия.
— Дорогой пан Никодим! Наконец-то! Сердечно поздравляю! Получили мою телеграмму? Ну и что? Вы организуете все с размахом. В газетах вас так хвалят… Поздравляю от всего сердца. Впрочем, вы и сами знаете, я желаю вам только удачи.
— Благодарю вас.
— Садитесь же, дорогой пан Никодим, дорогой пан председатель. Я должен сделать вам одно предложение.
Он усадил Дызму в кресло, затем вдруг спохватился:
— Может, хотите отдохнуть?
— Нет, я не устал.
— Ну слава богу. Тогда, пожалуйста, выслушайте меня. Прошу ответа мне сразу не давать, если ответ отрицательный. Хорошо?
Никодим улыбнулся и прищурился:
— А если я угадаю, что вы хотите предложить, а?
— Возможно ли? — удивился Куницкий.
— Вы хотите, чтоб я остался у вас управляющим? Не так ли?
Бросившись к Никодиму, Куницкий снова заключил его в объятия. Он пустился приводить разные доводы и вскоре доказал как дважды два четыре, что Никодим должен остаться.
— Ведь председатель правления банка, дорогой пан Никодим, не государственный чиновник, он глава предприятия, он может располагать своим временем как угодно.
Никодим притворился, будто колеблется, но вскоре согласился, поставив условие: Куницкий не будет никому сообщать, что председатель хлебного банка состоит у него в управляющих.
Это условие было, разумеется, принято.
Тем временем вернулась Нина. Она не ответила на поклон Никодима, но широко открытые глаза говорили так много, что, будь Куницкий наблюдательней, он бы уже обо всем догадался.
Возможно, впрочем, что радость, вызванная согласием Никодима, ослабила его восприимчивость. Он шумно принялся объяснять жене, как он рад, что пан Никодим не оставит Коборова на произвол судьбы, будет заботиться о его интересах, часто наносить визиты.
— И я очень рада, — добавила Нина и, извинившись, пошла переодеться, так как обед по воскресеньям подавали в два часа.
К явному неудовольствию Нины день провели втроем. Куницкий живо интересовался банком, сроком его открытия, разглагольствовал об общем кризисе, рассуждал об обременительности налогов и расходов на социальные нужды, но уже не жаловался на то, что урожай удался на славу.
После ужина решили покататься на автомобиле. Вечер был на редкость хороший. Ехали лесом. Сияла луна, и облитая серебром дорога источала таинственное очарование. Вся отдавшись мечтам, Нина откинулась на подушки автомобиля. Даже Никодим чувствовал что-то необычайное в этой прогулке. Один только Куницкий говорил без умолку.
В одиннадцатом часу были дома. Нина сразу убежала наверх, а Куницкий, проводив Дызму до дверей его комнаты, пожелал ему спокойной ночи.
Никодим стал раздеваться.
Только сейчас появилась у него возможность поразмыслить над дневником Нины. Трудно было составить себе определенное мнение, В одном только сомнений не было: влюбившись в него без памяти, она питает надежду, что он на ней женится.
Больше всего его утешило то, что Нина верит в его оксфордское образование и в его ум. Видимо, избранная им система была верна. Но что касается женитьбы…
Собственно говоря, он впервые серьезно задумался над этим Нина, конечно ему нравилась, да и на графине жениться — это вам не баран чихнул: никто из знакомых ему сановников не женат на аристократке… Но, с другой стороны, вступить в брак с женщиной, у которой ни гроша за душой, да еще такие потребности… Одних этих платьев! Три раза в день переодевается, ездит за границу, меняет кольца и браслеты. Ведь Куницкий в случае развода ломаного гроша ей не даст…
Правда, оклад в банке большой, но и его не хватит. Наконец, кто знает, могут ведь выгнать из председателей — что он будет тогда делать с бабой на шее?… Вот если бы Куницкий, несмотря на развод, оставил его управляющим!.. Но об этом не могло быть и речи.
И еще одно затруднение: куда девать сумасшедшего брата? И этот оболтус еще будет сидеть на шее…
Никодим потушил свет, натянул одеяло до подбородка. Мысль о Понимирском окончательно решила вопрос.
«Дураков нет», — сказал сам себе Никодим и повернулся на бок.
Он уже стал засыпать, как вдруг по гравию аллеи заскрипели чьи-то шаги.
«Что за черт шляется тут ночью?» — Никодим приподнял голову.
И вдруг ему стало страшно.
Среди бледных пятен лунного света, чередовавшихся с фантастическими тенями древесной кроны, у стеклянной двери в парк он различил чью-то фигуру…
«Вор!..» — промелькнуло в голове.
Фигура замерла на мгновение. Потом подняла руку — и послышался стук в дверь.
У Никодима мурашки забегали по спине. Внезапно блеснула мысль:
«Понимирский! Совсем уже рехнулся и пришел меня убить!»
Постучали громче. Дызма не двигался, ему было страшно пошевелиться. Успокоился он лишь тогда, когда увидел, что ручка поворачивается, а дверь не поддается — значит, заперта.
Это его ободрило. Он вскочил, пробираясь вдоль стены приблизился к двери. Осторожно, так, чтобы его не могли заметить, высунул голову.
И от удивления чуть не вскрикнул.
За дверью стояла Нина.
Никодим натянул брюки от пижамы и отворил дверь. Нина скользнула в комнату, обвила руками его шею.
Он потащил ее к постели.
— Нет, нет, — запротестовала она, — умоляю тебя… Не это… Сядем вот здесь… Я так тебя люблю за то, что ты можешь меня понять даже в этом отношении… Ты любишь меня?
— Люблю.
— Мой бесценный…
Начался рассказ о тоске, о надеждах, о радости, прерываемый частыми поцелуями.
— Знаешь, я не могла не прийти: я не заснула бы, если б еще сегодня не обняла тебя, не сказала тебе, как мне хорошо и спокойно, когда ты со мной, когда я уверена, что никакая другая женщина не отнимет тебя у меня. Скажи, ты изменял мне?
— Нет.
— В самом деле? Правда?
— До сих пор — нет.
— Скажи, — настаивала Нина, — у тебя нет в Варшаве любовницы?
Никодим заверил ее, что нет, и в награду был расцелован.
Он был зол на себя, что проявил так мало настойчивости, опасался даже, как бы Нина, выйдя от него, не назвала его рохлей за то, что он слюнтяйничает с женщиной.
Тем временем Нина заговорила о его новом назначении и о том, что теперь они, пожалуй, могут пожениться.
Надо было пустить в ход дипломатию. Никодим задумался и ответил, что пока надо подождать — заработок его еще недостаточен.
— Во-вторых, ты сама говорила, что не хочешь жить в Варшаве, а ведь мне-то приходится жить там.
Нина опечалилась. Правда… Разве что поселиться где-нибудь под Варшавой. Никодим будет ездить в автомобиле… Она стала строить планы на будущее.
Никодима клонило ко сну. Чтобы не задремать, он закурил папиросу.
— Ах, — заговорила Нина, — у нас будут дети. Какое это наслаждение, какое счастье иметь детей! Скажи, милый, ты любишь детей?
Дызма не выносил детей, но ответил:
— Очень.
— Ах, это чудесно! У нас будет много детей…
— Слушай, — прервал ее Никодим, — а муж не заметил, что ты вышла из спальни?
Нина встревожилась. Действительно, она засиделась. В конце концов для нее это значения не имеет, но все же лучше избежать скандала.
Они нежно простились, и Нина ушла.
Дызма лёг в кровать, натянул на голову одеяло и проворчал:
— К черту с такой любовью!
ГЛАВА 10
Государственный хлебный банк процветал. Экономический эксперимент удался сверх всяких ожиданий. На Польшу обратили серьезное внимание другие европейские государства, и пресса, особенно в аграрных странах, добивалась от своих правительств применения метода председателя Дызмы.
