Константин Мелихан - Правдивые истории сивой кобылы
- Кротову! - прогремел над ним железный голос.
Воздух наполнился азотом, водородом и выхлопными газами. Дышать стало легче.
- Слово предоставляется литературоведу Кротову! - повторил голос.
Все зааплодировали.
Кротов будто пробудился ото сна. Он взошел на трибуну, опустил пониже микрофон и с особой проникновенностью начал:
- Мы собрались на этот чудесный праздник, чтобы почтить память Пушкина, патриота-гражданина, борца с самодержавно-крепостническим строем!..
Двойной блок
Нет, раньше донжуаном Горохов не был. В любви ему не везло по той простой причине, что он не встречался с женщинами. А не встречался он потому, что был слабосильным.
Но однажды с ним произошел случай, который в корне изменил всю его жизнь.
Горохов возвращался с работы позже обычного. На улице уже было темно, когда к нему приблизились двое и спросили время вместе с часами.
У Горохова екнуло под коленкой, и он, понимая, что делает не то, тихо позвал на помощь.
Редкие прохожие, в глубине души сочувствуя ему, быстро переходили на другую сторону и исчезали во мраке.
Тогда Горохов, уже совсем не понимая, что делает, снял часы и принялся их заводить.
Тогда-то и появилась из темноты эта девушка и прежде, чем Горохов успел опомниться, выбросила вперед ногу и крикнула: "Йя!".
Один из двоих сразу упал, а другой стал медленно оседать.
Девушка протянула Горохову руку и сказала:
- Вера.
- Горохов, - ответил Горохов, соображая, что лучше: поцеловать ей руку или пожать?
Ему стало не по себе. "Лучше бы они часы у меня отобрали", - подумал он и, чтобы как-то разрядить обстановку, брезгливо сказал:
- Пойдемте отсюда, Вера.
Они пошли рядом. Пахло мокрой сиренью. Горохов ловко сломал одну веточку и вручил Вере:
- Здорово вы их все-таки!
- Ой, это совсем не трудно! - рассмеялась Вера. - Обыкновенное каратэ. Вот бейте меня!
Горохов смутился. Он не знал, как должен вести себя джентльмен с дамой в такой ситуации, и деликатно спросил:
- В какое место желаете?
- В любое, - сказала Вера. - Можно - в челюсть.
Горохов осторожно ударил.
- Сильней, - сказала Вера и стала в стойку.
Горохов ударил еще раз. Но удар его до цели не дошел.
- Это блок, - просто сказала Вера. - А теперь снизу.
Горохов размахнулся и что есть силы ударил девушку в живот. Но рука его опять наткнулась на преграду.
- Это нижний блок, - объяснила Вера.
- А если сзади? - вошел в азарт Горохов и засучил рукава.
- А это будет уже... - и Вера произнесла непонятное Горохову японское слово.
- Потрясающе! - вытирая пот, сказал Горохов.
- Ничего особенного, - сказала Вера. - Все зависит от тренировки.
- Можно вас проводить? - вдруг спросил Горохов и для большей убедительности добавил: - А то одной в такое время...
На другой день они пошли в театр. Перед спектаклем Горохов надел очки и увидел, что Вера далеко не красавица. Но он все равно не надеялся на ее взаимность.
А после театра, уже прощаясь с Верой на автобусной остановке, говорил:
- Я люблю вас, Верочка! И хотел бы стать вашим мужем. Но понимаю, что не имею на это никакого права. Ни морального, ни физического...
После этого Вера и начала заниматься с Гороховым.
- Мне бы - как ты, - говорил он ей, отрабатывая удары и блоки.
А вскоре и произошел тот случай, который круто изменил всю жизнь Горохова.
Был теплый вечер. Они гуляли по парку и пили газированную воду. Потом Горохову понадобилось на минутку отлучиться. А когда он снова вышел на аллею, Вера стояла в окружении трех верзил и, казалось, чего-то ждала, спокойно поглядывая через их плечи.
"Сейчас или никогда!" - сказал себе Горохов. Он сделал страшное лицо и, издав пронзительный клич "Йя!", выбросил вверх ногу.
Один из троих сразу упал. Остальные бросились врассыпную.
Глаза Веры сияли.
- Любимый! - прошептала она. - Я согласна.
И кинулась к нему на шею.
Но руки ее до цели не дошли.
Горохов крепко держал двойной блок.
Окно
Один человек перед тем, как лечь спать, всегда покрывал окно своей комнаты темной краской. А проснувшись, покрывал его голубой.
Иногда он рисовал на окне солнце, а иногда дождь. По праздникам он рисовал пьяниц. И в будни - тоже.
Когда он чувствовал себя виноватым, то рисовал решетку и долго сидел угрюмый. А когда ему было скучно, рисовал дом, в окне которого одевалась молодая женщина. Но чаще всего он рисовал автопортреты: он в шикарном автомобиле, он уступает место старушке в автобусе, он рвется в бой с автоматом.
Чтобы проявить свое благородство, он рисовал девушку, которую защищал от хулигана. Правда, кое-что в девушке напоминало манеру Тициана, но это уже были детали.
Впрочем, он был женат. И когда у него родился сын, стал рисовать самолеты, улетающие в жаркие страны. Так прошла вся жизнь. После его смерти сын решил узнать, что же там, за окном.
Он взял растворитель, скребок и слой за слоем стал снимать краску.
Мелькали лица. Пролетали самолеты. Одевались и раздевались женщины. На смену утру являлась ночь. На смену зиме являлась осень. Деревья уходили в землю. Дождь поднимался к облакам. Пожары исчезали в головке спички, и дома возрождались из пепла. Разглаживались морщины. Лысины зарастали волосами. Ныряльщики выпрыгивали из воды на свои вышки. Вратарь не мог поймать мячи, которые вылетали из его ворот и со страшной силой били по лбам нападающих. Старушки уступали места в автобусе мужчинам. Мужчины уступали девушек хулиганам. Хулиганы гонялись за милиционерами. Покойники вставали из гробов. Коровы вдаивали в себя молоко и пятились на луга, чтобы выплюнуть траву. Пьяные трезвели с каждой рюмкой. На свадьбе гости расхватывали назад свои подарки и растаскивали в стороны целующихся новобрачных. Мальчик лупил своим затылком по ладони отца, исправлял в дневнике пятерку на двойку, быстро уменьшался и с криком "А-а-а!" прыгал в мать.
Наконец сошел последний слой.
Сын глянул за окно...
Но там ничего не было.
Вещий сон
И вижу я, девушка сидит, очень стройная, симпатичная, если, конечно, блондинка настоящая. Я к ней подхожу и шучу по-тихому:
- Вы, наверно, в школе еще учитесь?
А это, по правде говоря, какой-то выпускной вечер. И выпускают почему-то только тех, кому за тридцать.
Я говорю ненавязчиво, издалека:
- У вас телефон есть?
И тут вдруг музыка нелепая, лирическая, со страшной силой ударяет, и она, эта девушка, встает. И тут я замечаю постепенно, что она меня выше. А точнее - длинней.
Но я спокойно говорю иронически:
- Жаль, что я сегодня такой приземистый. И без шапки. И без ботинок.
Она улыбается и поворачивается ко мне всем своим лицом. И тут я замечаю, что она совсем не блондинка. И совсем не стройная. А такая кубовидная. И немного ощипанная. И даже старше меня. Хотя и на несколько месяцев. И характер довольно самостоятельный, с южным нахрапом.
А вижу я насквозь и даже глубже, потому что у меня большой опыт, интуиция и информация, и я ей поэтому говорю своими словами:
- Я с утра не танцую. Я, как бы вам это сказать, чтобы вы ни о чем не подумали, маленько хромой на левую руку, и мухи у меня в голове.
И тогда она улыбается сквозь зубы и спрашивает:
- Так вы что, телефон мой хотели взять?
Я говорю:
- А у вас разве есть?
Она говорит:
- К сожалению - только рабочий и домашний. А сама я глубоко одинока, несмотря на то, что живу с папой, с мамой и с братом-каратистом в одной комнате, не считая бабушки. И еще с кем-то. Запишите адрес.
Я долго ищу авторучку, блокнот, но все-таки нахожу их и записываю неразборчивым почерком на самой грязной странице, которую тут же незаметно вырываю и выкидываю.
И вот уже кончается вечер, и она ведет меня ее провожать. А живет она, как это выясняется во время проводов, где-то за линией горизонта, в лесу пятнадцатиэтажных домов, в районе недостроек, куда не ступала нога человека, а только колесо автомобиля.
К счастью, у водителя такси кончается бензин, а у меня в самый раз хватает рублей, гривенников, пятачков, двушек и копеек, чтобы с ним расплатиться. И дальше мы с ней идем руку об руку, потому что у меня уже заплетается нога об ногу. И уже в подъезде она жмет мои теплые пальцы и шепчет, дыша в лоб зубной пастой:
- Дальше не надо. Так вы завтра позвоните?
И назавтра я действительно ей звоню, чтобы только от нее отвязаться.
И вдруг я уже лечу в какой-то концертный зал, и уже боюсь опоздать. И у входа подхожу к ней, целую в руку, но не узнаю ее, потому что это не совсем она, а какой-то курсант. Курсант разворачивается, но она успевает прийти ко мне на помощь и поднимает меня с земли.
Мы входим в фойе, и мне становится ужасно тоскливо, потому что в фойе гораздо интересней, чем в зале, где ничего не видно, кроме рояля со сценой. А в фойе ходят толпы стройных настоящих блондинок, и я начинаю кусать локти, которые оказываются ее.
