Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2

«Кто там?» — «Я истина». — «Назад!
В вас наша пресса не нуждается».
— «Я честность!» — «Вон!» — «Я
                                    разум!» — «Брат,
Иди ты прочь: вход запрещается».
— «Ты кто такая?» — «Пропусти
Без разговоров. Я — субсидия!..»
— «А, вы у нас в большой чести:
Вас пропущу во всяком виде я!»

Сразить могу тебя без всякого усилья,
             Журнальный паразит:
Скажу, кто ты и как твоя фамилья,
                                И ты — убит.

У тебя, бедняк, в кармане
Грош в почете — и в большом,
А в затейливом романе
Миллионы нипочем.
Холод терпим мы, славяне,
В доме месяц не один.
А в причудливом романе
Топят деньгами камин.
От Невы и до Кубани
Идиотов жалок век,
«Идиот» же в том романе
Самый умный человек.

Каков талант? И где ж его
Поймет простой народ?
Он сам напишет «Лешего»
И сам его споет…

Слез много нами вылито,
Что он в певцы пошел…
Иван Сергеич! Вы ль это?
Вас Леший обошел.

Чтоб утонуть в реке, в нем сердце слишком робко,
К тому же, господа, в воде не тонет пробка.

Не верьте клевете, что мы стоим на месте,
Хоть злые языки про это и звонят…
Нет, нет, мы не стоим недвижно, но все вместе
              И дружно подвигаемся… назад.

Нельзя довериться надежде,
Она ужасно часто лжет:
Он подавал надежды прежде,
Теперь доносы подает.

Я не гожусь, конечно, в судьи,
Но не смущен твоим вопросом.
Пусть Тамберлик берет do грудью,
А ты, мой друг, берешь do — носом.

             Пусть твой зоил тебя не признает,
Мы верим в твой успех блистательный и скорый:
             Лишь «нива» та дает хороший плод,
             Навоза не жалеют для которой.

Я Марса одного недавно назвал Марсом…
Ну, кажется, скромней не может быть печать,
Но Марс обиделся и просто лютым барсом
              Хотел меня на части разорвать.
Ведь после этого житья нет в божьем мире,
Ведь после этого, отбросив всякий фарс,
Нельзя хулить «картофеля в мундире»,
Чтоб не обиделся иной мундирный Марс.

Коротенькие мысли, коротенькие строчки,
Клубничные намеки от точки и до точки,
Широкие замашки и взгляд мещански узкий,
Язык преобладающий — не русский,
                                               а французский;
Легко всё очень пишется и без труда читается,
И из голов читателей тотчас же испаряется.

Послушать вас — вам все сродни на свете.
Заговорят случайно о Гамбетте —
Окажется Гамбетта ваш confrère[57];
Рошфор — ваш кум, граф Бисмарк — друг завзятый,
Гюго — земляк, и однокашник — Тьер,
И, кажется, сродни немножко Пий IX.

Везде у вас друзья — их сорок сороков —
В Париже, в Лондоне, в Берлине и в Мадриде,
И вертится вопрос у ваших земляков:
Как вам приходится, пожалуйста, скажите,
Знакомец наш всеобщий — Хлестаков?

             «Служителем искусства» постоянно
             Ты, милый мой, привык себя считать.
             Что ты «служитель» — это мне не странно,
Но об искусстве-то зачем упоминать?..

Художник смелый наш, Орфей в карикатуре!
Таланта твоего нельзя не оценить:
Ты камни заставляешь говорить…
О собственном бессилии в скульптуре.

В поэте этом скромность мне знакома,
Но все-таки я очень поражен:
Свои стихи «Снопами» назвал он.
             А где снопы, там и солома.

             По паре ног у них двоих,
             Теперь же видя вкупе их,
Два автора, на удивленье многим,
Являются одним четвероногим.

ПЕРЕД ДОМОМ ВЯЗЕМСКОГО
(НА КАМЕННООСТРОВСКОМ ПРОСПЕКТЕ)
«Какой прелестный дом! Всё, до пустых безделиц,
Изящно в здании. Сказать могу вперед,
Что множество людей живет в нем…» — «В нем живет
 Всего один домовладелец».

ПЕРЕД ДОМОМ ВЯЗЕМСКОГО
(НА СЕННОЙ ПЛОЩАДИ)
«Что за развалины! Скажите, мой любезный:
Тут разве крысы могут только жить!»
— «В нем столько жителей, что городок уездный
Не в состояньи всех их поместить».

Недаром он в родной стране
Слывет «талантом»… по преданьям;
Заглавье вяжется вполне
В его романе с содержаньем.
При чтеньи этих «Вешних вод»
И их окончивши, невольно
Читатель скажет в свой черед:
«Воды действительно довольно…»

«Я дом купил!» — «Ах, очень рад!»
— «Постойте радоваться: вскоре
Он за долги мои был взят».
— «О боже мой, какое горе!»
— «Но адвокат вернул назад
Мне этот дом». — «Вот так удача!»
— «Ну, нет большой удачи в том:
Мой адвокат взглянул иначе
И за „защиту“ взял мой дом».

Кислая осень в окошко врывается.
Дома сидеть невозможно никак:
Выйдешь на улицу — злость разыграется:
Сырость и грязь отравят каждый шаг.
Целые сутки льет дождь с неба хмурого,
Некуда деться от сонной тоски,
Будто бы ты все статьи Гайдебурова
Перечитал от доски до доски.

Две силы взвесивши на чашечках весов,
             Союзу их никто не удивился.
             Что ж! первый дописался до «Бесов»,
             До чертиков другой договорился.

За что — никак не разберу я —
Ты лютым нашим стал врагом.
Ты издавал стихи в Карлсруэ,
Мы — их в России издаем.
Мы шевелить старались вместе
Ты — мозг спинной, мы — головной;
Читает нас жених невесте,
Тебя же муж перед женой
Читать, наверно, побоится,
И только, может быть, хмельной
Иным стихом проговорится.
За что ж накладывать на нас
Ты любишь цензорскую лапу?
За то ль, что новый наш Парнас
Не служит более Приапу?
Иль, наконец, твоя вражда
В различьи наших свойств таится?
Так мать-блудница иногда
На дочь невинную косится.