Тадеуш Доленга-Мостович - Карьера Никодима Дызмы
— Откуда вы знаете, что приглянулся? — спросил, заинтересовавшись, Никодим.
— Неважно. Я пришла узнать, имею ли я дело с джентльменом или с человеком, который способен воспользоваться слабостью честной женщины и честной жены. Я сочла бы вас негодяем, если бы вы сделали Нину своей любовницей.
Кася была возбуждена, голос дошел почти до хрипа. В глазах разгорелось темное пламя.
— Чего вы ко мне пристал»!? — ответил Никодим с возрастающим раздражением. — Разве я сую нос в ваши дела?
— Ах, вот как? Должна я это рассматривать как уведомление о свинстве, которое вы намерены совершить? С каким удовольствием отхлестала бы я вас арапником по вашей квадратной роже!
— Что? — рявкнул Дызма. — Кого? Меня?
— Вас! Вас! — зашипела с ненавистью Кася, сжимая маленькие кулачки.
Дызма разозлился. Что вообразила эта сопливая девчонка! Явилась ночью и…
Внезапно Кася вскочила, схватила его за руку.
— Не трогайте ее! Вы слышите! Не смейте ее трогать!
Губы Каси дрожали. Никодим выдернул свою руку.
— Сделаю как хочу! Понятно? Слушать вас не желаю! Кася закусила губу и отошла к окну.
— Видали… — бросил ей вслед Дызма.
Он никак не мог понять ситуацию. Правда, его самолюбие приятно щекотало известие о том, что Нина им увлечена, но он не мог понять, почему это до такой степени возмущает Касю, почему она явилась к нему ночью, вместо того чтобы поделиться своими подозрениями с отцом. Он знал, что Кася ненавидит Куницкого, но почему же тогда она с таким рвением заботится о супружеской верности своей мачехи? У важных бар всегда все вверх тормашками…
Тем временем Кася снова повернулась к нему, и Никодим опять удивился: она кокетливо ему улыбнулась.
— Вы на меня сердитесь? — явно заигрывая, спросила Кася. — Очень сердитесь?
— Конечно, очень.
— Но ведь вы не выгоните меня отсюда? Можно присесть?
— Пора спать, — угрюмо буркнул Никодим.
Кася весело рассмеялась и села на край постели.
— Вы всегда проводите ночи так добродетельно? В одиночестве?
Никодим посмотрел на нее с изумлением. Вот она слегка наклонилась к нему. Раздвинулись темно-вишневые губы, обнажая белоснежные зубы, беспокойно вибрировали ноздри, румянец окрасил потемневшую от загара нежную кожу. Такой привлекательной Никодим до сих пор еще не видел Касю. Только глаза не изменили своего выражения. Холодно и испытующе смотрели они на Никодима из-под тонкой арки сросшихся бровей.
— Вы, наверное, тоскуете по Варшаве, где ночи не обрекают мужчину на одиночество так, как здесь, в Коборове. О, я понимаю вас…
— Что понимаете? — неуверенно спросил Никодим.
— Понимаю, почему вы хотите вскружить Нине голову.
— Я совсем этого не хочу, — честно признался Никодим.
Кася рассмеялась и вдруг, наклонив голову, скользнула щекой по его губам.
«Вот какое дело! — подумал Дызма. — Это она из ревности! И эта в меня влюбилась!»
— Пан Никодим, — игриво начала Кася, — я понимаю, вам и здесь нужна женщина, но почему именно Нина? Разве я вам совсем не нравлюсь?
Одеяло было тонкое, и через него Никодим явственно ощущал тепло ее тела.
— Почему же, и вы мне нравитесь…
— Я моложе Нины… И не хуже ее. Посмотрите-ка! Она вскочила и подбежала к выключателю. Спальню залили потоки света.
— Посмотрите-ка, посмотрите…
Двумя-тремя быстрыми движениями она расстегнула пижаму. Черный шелк легко скользнул по стройному телу и упал на пол.
Никодим обалдел вконец. Вытаращив глаза, глядел он на эту странную девушку, которая с таким бесстыдством стояла перед ним совсем нагая. Она была так близко, что он мог рукой дотронуться до ее смуглого тела.
— Ну что? Что? Нравлюсь я вам? Кася негромко рассмеялась.
Разинув рот, Никодим замер на постели.
— Я хорошенькая. — Кася кокетливо закинула головку. — Может быть, вас интересует, гладкая ли у меня кожа, крепкие ли мускулы? Не стесняйтесь!..
Не переставая смеяться, Кася приблизилась к краю постели.
— Ну!
В ее смехе было что-то пугающее. Никодим сидел не шевелясь.
— Может, вы думаете, я развратна?.. А? Нет, очаровательный пан Никодим, заверяю вас — я сохранила девственность, в чем вы можете убедиться, если я вам больше по вкусу, чем Нина… Ну!.. Смелее!..
Она встала коленями на постель и прижала голову Никодима к грудям. Он почувствовал на лице их холодное упругое прикосновение, в ноздри ударил запах молодого тела, такой острый, возбуждающий, такой дурманящий.
— Ну!..
— Черт побери! — процедил сквозь стиснутые зубы Дызма, сжимая Касю в объятьях.
Кася почувствовала на лице горячее дыхание. Обрамленные жесткой щетиной губы стали настойчиво искать ее губ. Руки Каси коснулись потной волосатой шкуры. От омерзения сдавило горло.
— Пусти, пусти, пусти меня… Мне противно! Уйди! Гибкое тело отчаянными рывками старалось вырваться из грубых лап.
Напрасно.
Теперь Кася поняла, что переоценила свою любовь к Нине, поняла, что ей не под силу эта жертва, что лучше смерть, чем эти объятия.
Поняла, но поздно.
Когда она трясущимися руками застегивала пижаму, Никодим сказал смеясь:
— Девка ты что надо.
Кася бросила на него взгляд, исполненный ненависти и презрения, но он не понял и добавил:
— Хорошо было, а?
— Скотина! — выругалась сквозь стиснутые зубы Кася и выбежала из комнаты.
Теперь Дызма тем более не мог понять, что надо было этой девушке. Сама пришла, сама захотела, а потом…
Долго он не мог заснуть. Размышляя обо всем этом, пришел к выводу, что Кася испытывает к нему отвращение всерьез и что романа с ней не получится.
«Все они тут с ума посходили», — решил Никодим, вспомнив Понимирского.
На следующий день к завтраку вышла одна Нина. По ее словам, Кася лежала в постели.
Наблюдая за Ниной, он сделал вывод, что о ночном происшествии ей ничего не известно.
Вечером возвратился домой Куницкий и завладел Дызмой до поздней ночи.
Только на следующее утро Никодим встретил Касю по дороге в столовую. На его поклон она ответила надменным кивком. Нина сидела уже за столом. Обе молчали. Надо было как-то начать разговор. Едва Дызма упомянул о хорошей погоде, Кася откликнулась с иронией:
— Ах, так вы, значит, соизволили заметить это необычайное явление?
Когда Никодим привстал, чтобы положить себе на тарелку ветчины и проехался рукавом по маслу, Кася рассмеялась со злорадством:
— Такой чудесный костюм! Какая жалость! Так красиво сшит, с таким вкусом. Вам шьют, наверно, в Лондоне?
— Нет, я покупаю готовое, — простодушно ответил Никодим.
Он не понял иронии и удивился про себя, что костюм мог понравиться. Был им не понят и полный упрека взгляд, каким Нина пыталась удержать Касю от колкостей.
— А что, — заметила Нина, — ты получила хороший урок от пана Никодима. Я говорила тебе, что ему, как человеку действия, чужд снобизм.
Кася скомкала салфетку и встала.
— Какое мне до этого дело! До свидания.
— Ты едешь в Крупев?
— Да.
— К обеду вернешься?
— Не знаю. Посмотрим.
Когда она вышла, Дызма осторожно спросил:
— Почему Кася злится? Нина кивнула:
— Вы правы. Именно злится… Может быть… У вас есть свободное время?
— Конечно.
— Хотите покататься на лодке?
— Давайте.
Нина взяла шаль, прихватила еще и зонтик, потому что — солнце палило немилосердно.
Узкой тропинкой шли они по жнивью к неподвижной глади озера. Нина была в белом, легком, почти прозрачном платье. Шагая следом за ней, Никодим отчетливо различал очертания ее ног. Чтобы добраться до лодок, надо было перейти по мостику через ров. Нина заколебалась.
— Знаете, лучше обойдем.
— Боитесь мостика?
— Немножко.
— Не бойтесь. Он прочный.
— У меня закружится голова, я потеряю равновесие.
— Гм… Стоит ли обходить? Я вас перенесу.
— Нельзя, неудобно, — с лукавой улыбкой сказала Нина.
Улыбнулся и Дызма. Нагнувшись, он взял ее на руки. Нина не сопротивлялась и, когда он уже был на мостике, обняла его за шею, крепко прижалась к нему:
— Ой, осторожно…
Дызма нарочно замедлил шаг и опустил ее на землю чуть дальше того места, где кончилась переправа. Хотя Никодим не устал, дыхание у него участилось, и Нина спросила:
— Я тяжелая? Долго вы могли бы нести меня?
— Мог бы мили три… пять миль…
Она быстро пошла вперед, и они больше не разговаривали до самой воды.
— Не истолкуйте в дурную сторону того, что скажу вам, — начала Нина, когда они отплыли далеко от берега. — Но мне кажется, женщина не может быть счастлива, если некому носить ее на руках. Не иносказательно, нет, по-настоящему носить на руках.
Дызма бросил весла. Ему вспомнились маленький толстенький Бочек и его жена. Та весила по меньшей мере кило сто. Бочек, конечно, не носил ее на руках, и все же они были счастливы. Эти воспоминания вызвали у Дызмы улыбку.
