Тадеуш Доленга-Мостович - Карьера Никодима Дызмы
— Ты что-то легко отказываешься от культурных запросов.
— Лжешь, лжешь, нарочно лжешь: сама говорила, что высшее достижение культуры в том, чтобы слиться с природой…
— К чему эти фразы? — с холодной иронией прервала ее Кася. — Скажи просто, что хочешь залучить его к себе в постель, что дрожишь от нетерпения отдать ему свое тело…
Она хотела продолжать, но смолкла, увидев, что Нина прижала к лицу платок и снова расплакалась.
— Какая же ты… бессердечная… какая… бессердечная! — повторяла, рыдая, Нина.
В глазах у Каси зажглись огоньки.
— Я? Бессердечная? И это говоришь мне ты, Нина? Нина!
— Мне осталось только самоубийство… Боже мой, боже мой, как я одинока!..
Кася налила в стакан воды и подала его Нине:
— Выпей, Нина, тебе надо успокоиться, выпей же, дорогая!
— Нет, не хочу, не хочу… Оставь, оставь меня…
— Выпей, Нина.
— Не хочу, уйди, уйди, у тебя нет жалости…
По рукам Нины, между пальцами, текли слезы. Кася, обняв ее, шептала нежные слова. Вдруг Нина вздрогнула. Вдалеке послышался гудок автомобиля.
Через минуту свет от фар яркой полосой ворвался в полумрак комнаты.
— Не плачь, Нина, у тебя будут красные глаза.
— Все равно не пойду ужинать, — сказала Нина и снова зарыдала.
Кася осыпала поцелуями ее мокрые щеки, глаза, подрагивающие губы, волосы.
— Не плачь, не плачь, Ниночка, я злая, грубая, прости меня, милая…
Она сжала Нину в объятиях, словно силой хотела погасить судороги рыданий.
— Ниночка, дорогая моя Ниночка!
В дверях появилась горничная и доложила, что ужин подан.
— Скажи хозяину, что у хозяйки болит голова… Мы не выйдем к ужину…
Когда горничная ушла, Нина стала уговаривать Касю оставить ее одну и идти вниз, но Кася не хотела об этом и слышать. Нина, все еще всхлипывая, отирала глаза, когда в дверь снова постучали.
В комнату вбежал Куницкий. Он весь сиял, размахивал руками.
— Идите, идите, — прошепелявил он, — приехал Дызма. Вам и не снилось, с какими результатами он явился! Золотой человек! Он сделал все, что я хотел! Идите! Я просил его подождать, не рассказывать, пока вы не придете.
В своем увлечения он только сейчас заметил, что произошла ссора.
— Что случилось? Идите же! Оставьте свои…
Он хотел добавить еще что-то, но Кася вскочила и крикнула, указав на дверь:
— Уходи вон!
— Но…
— Уходи сейчас же вон!
Куницкий оцепенел. В маленьких глазках сверкнула ненависть. Грубо выругавшись, он хлопнул дверью и выбежал из комнаты. Поджидавший его в вестибюле Никодим подскочил на диване.
— Что случилось? — спросил он у лакея.
Тот многозначительно улыбнулся и объяснил:
— Вероятно, дочка выставила ясновельможного пана за дверь.
Последние слова лакей договорил шепотом, потому что на лестнице показался Куницкий. Лицо его уже просветлело.
— Какая досада, дорогой пан Никодим! Представьте себе, у жены сильная мигрень, она не сможет выйти к ужину, а Кася не хочет оставлять бедняжку одну. Ничего не поделаешь — хе-хе-хе, — придется нам ужинать без дам.
Он взял Дызму под руку, и они отправились в столовую, где прислуга успела уже убрать два ненужных прибора.
Тут Куницкий принялся в деталях выспрашивать Дызму о его хлопотах в Варшаве и в Гродно. После каждого ответа он подскакивал на стуле, хлопал себя руками по бедрам, осыпая Никодима градом восторженных похвал.
— Знаете, дорогой пан Никодим, — воскликнул он наконец, — это повысит доход Коборова на целых сто — сто сорок тысяч в год. Это означает, что, согласно нашему договору, ваша тантьема перевалила за сорок тысяч в год. Каково? — Окупились хлопоты?
— Пожалуй, да.
— То есть как «пожалуй»?
— У меня были большие расходы, очень большие. Я рассчитывал, что оклад будет увеличен.
— Ладно, — сухо ответил Куницкий, — добавлю пятьсот. Будет ровным счетом три тысячи.
Дызма хотел было сказать спасибо, но, заметив, что Куницкий смотрит на него с беспокойством, покачался на стуле и сказал:
— Этого мало. Три пятьсот.
— Не будет ли слишком?
— Слишком? Вы полагаете? Ну, если для вас три пятьсот слишком, тогда четыре!
Куницкий съежился и хотел было обратить всё в шутку, но Дызма повторил:
— Четыре!
Прикрыв свое отступление комплиментами по поводу умения Дызмы устраивать сложные дела, Куницкий вынужден был наконец согласиться.
Соглашаюсь тем охотнее, что счастливое начало сулит и счастливое завершение.
— То есть как? — удивился Дызма. — Ведь дело закончено?
— Дело поставки леса. Но я полагаю, пан Никодим, что вам пригодилась бы тантьема в сто — сто пятьдесят тысяч злотых? А?
— Ну?
— Есть для этого средство, вернее говоря, есть для этого средство у вас.
— У меня?
— Разумеется, у вас, дорогой пан Никодим. Правда, это будет стоить стараний и хлопот. Нет ли у вас связей в министерстве путей сообщения?
— Путей сообщения? Гм… Нашлись бы.
— Ну вот, — обрадовался Куницкий. — Не можете ли там получить подряд на большую партию шпал?.. А? Это настоящее дело. Можно заработать!
— Вы уже зарабатывали на шпалах, — сказал Дызма. Куницкий смутился.
— Ах, вы об этом процессе? Ручаюсь вам, все было подстроено. От врагов не убережешься… Подстроено! Судьи вынуждены были оправдать меня. У меня в руках были неопровержимые доказательства.
Куницкий пристально следил за Дызмой, но Дызма молчал, и это его беспокоило.
— Вы полагаете, этот процесс может помешать в получении поставок?
— Во всяком случае, не поможет.
— Но вы сумеете хоть что-нибудь сделать? А? Имейте в виду, у меня под рукой документы: в случае надобности я могу вторично доказать…
Долго еще Куницкий распространялся о подробностях этого дела, приводил отрывки из своей речи на суде.
Близилась уже полночь, когда он заметил, что его собеседник клюет носом.
— Вы устали. Пора спать! Очень прошу вас, дорогой пан Никодим, не переутомляйтесь. Конечно, я буду вам благодарен, если вы станете приглядывать за хозяйством: ум хорошо, а два лучше, — но пока я, слава богу, здоров и не вижу нужды перегружать вас работой. Отдыхайте и будьте как дома.
— Спасибо, — оказал Дызма позевывая.
— И еще одно. Если у вас будет желание и время, займитесь, пожалуйста, моими дамами. Кася еще ездит верхом и немножко увлекается спортом, а жена, бедняжка, томится от скуки. Нет общества, оттого и мигрень и меланхолия. Согласитесь сами: бесконечное общение с Касей должно плохо влиять на ее нервную систему. Поэтому я буду вам очень благодарен, если вы уделите им хоть немного времени.
Дызма пообещал развлекать Нину и, ложась в постель, подумал:
«Старый пройдоха — и такая наивность. Женщина и так влюблена в меня, а он со своими предложениями».
Облокотясь на подушки, Дызма сел в постели, вынул из бумажника деньги, наскоро пересчитал; потом на листке бумаги стал вычислять, насколько велик будет его доход. Задумался, какова будет тантьема. Вдруг в соседней комнате послышались осторожные шаги. Кто-то шел ощупью впотьмах, зацепляя стулья. Был уже второй час. Заинтересовавшись, Никодим хотел было встать и заглянуть в соседнюю комнату, как вдруг ночной пришелец остановился возле его двери, ручка дрогнула, и дверь медленно стала открываться.
На пороге появилась Кася.
Дызма протер глаза и от удивления разинул рот.
Она была в черной шелковой пижаме с красными отворотами. Из-под опущенных ресниц Кася взглянула на Никодима. Бесшумно затворив дверь, приблизилась к постели. Не уловив и тени смущения, Дызма с возрастающим изумлением глядел на Касю.
— Не помешала? — спросила Кася с независимым видом.
— Мне?.. Да что вы… Нисколько.
— У меня нет папирос, — небрежно бросила она.
— А я думал…
— Что вы думали? — с вызовом спросила Кася. Никодим смутился.
— Я думал, что… что у вас ко мне какое-нибудь дело. Закурив, Кася кивнула.
— Есть и дело.
Кася придвинула стул и села, закинув ногу на ногу. Между красной атласной туфелькой и манжетой брюк показалась обтянутая смуглой кожей тоненькая косточка. Никодим ни разу не видел женщины в брюках, и теперь вид Каси казался ему верхом неприличия. Молчание прервал низкий, глубокий альт Каси:
— Я хочу поговорить с вами по-деловому. Какие у вас намерения насчет Нины?
— У меня?
— Не пытайтесь отделаться отговорками. Я считаю, что вы должны ясно и по-мужски ответить на мой вопрос. Ведь вы не станете отрицать, что добиваетесь ее симпатии. С какой целью?
Дызма пожал плечами.
— Я думаю, вы не обольщаете себя надеждой, что ради вас она бросит мужа. Если вы ей приглянулись, то это еще ни о чем не говорит.
— Откуда вы знаете, что приглянулся? — спросил, заинтересовавшись, Никодим.
