Елена Флорентьева - Сто голландских тюльпанов
Такси внезапно остановилось, первый парень расплатился с полковником куском угря, полковник засунул выручку в "бардачок".
Друзья оказались у подъезда высокого дома из желтого кирпича. На газоне росли голубые елочки. Меж ними, нахохлившись, ходил человек в сером плаще и серой же велюровой шляпе.
Кутякин испытал прилив эйфории, дернулся было в сторону газона:
- Пусть и он станет нам как друг! Возьмем его в поход за радостями тела!
- Гунявый! — сказал лениво первый парень. — Дай-ка ему еще раз в ухо.
Гунявый снова хлестнул Кутякина перчаткой:
- Этот мужик не джентльмен. Этому место под елкой, а не в приличном обществе.
К подъезду бесшумно подкатил огромный черный автомобиль. Из него вылез тучный мужчина в каракулевом пирожке и тяжелом ратиновом пальто.
- Ну, хоть этого позовите! — взмолился Кутякин.
Гунявый достал из бумажника большую лупу и стал рассматривать тучного. Потом лупу убрал, а бумажник спрятал.
- Этого вообще ни в какое общество нельзя. Он не джентльмен и даже не мужик.
Друзья вошли в подъезд, поднялись на лифте на какой-то высокий этаж и позвонили в дверь, обитую ярко-красной кожей. Им открыл маленький сухой старичок в домашней куртке со шнурами. Пожевав тонкими запавшими губами и ничего не сказав, старик повернулся и двинулся в глубь квартиры, шаркая ногами в разношенных тапочках. Из комнаты в прихожую бросилась молодая девица с распущенными волосами:
- Серж! Как мило, что ты пришел! — Она расцеловалась с Гунявым, припала на минуту к его груди. — А это кто с тобой? — Она с любопытством оглядела Кутякина.
- Это друг наш хороший - известный жокей, без пяти минут замминистра, — объяснил Гунявый.
Кутякин шаркнул ногой и вручил хозяйке шишку.
Вошли в комнату... Она показалась Кутякину необъятной. В креслах чуть поодаль расположились две девицы в свободно ниспадающих одеждах. Давешний старичок, сидя у экрана персонального компьютера, увлеченно играл в какую-то мудреную игру. Перед камином в задумчивой позе сидел милиционер с перевязанной головой и смиренно ел гречневую кашу. У ног его грыз искусственную кость черный дог с необрезанным хвостом. А дальний конец комнаты терялся в сумерках, и что происходило там, Кутякин боялся даже вообразить.
...Кто-то смешивал коктейли, кто-то сидел у Кутякина на коленях и развязывал ему галстук. На потолке, сделанном из цельного куска зеркала, Кутякин видел то старуху в кринолине, стиравшую белье, то собственную распухшую физиономию, то старика со шнурами, танцующего брейк, то белое бесформенное тело...
В третьем часу ночи он брел домой пешком, потирая укушенный ежом бок.
Жена не ложилась спать, поджидая его у двери.
- Сволочь ты, Кутякин, — сказала она, глотая слезы и сморкаясь в полотенце. — Посинеешь от своего пива и сдохнешь, а обо мне так ни разу и не подумаешь. Сволочь ты.
Кутякин сделал хитрое лицо, явно примериваясь упасть на коврик у входной двери.
- Каждый джентльмен, — пояснил он, — имеет право.
И погрозил жене пальцем.
Зачем пришел?
В квартире было множество столов.
- У вас настоящая коллекция, — сказал он, оглядывая комнату.
- Скопились за жизнь, — проворчала старуха и мазнула ладонью по ближайшему столику, оставив след на пыльной поверхности. — Полотер умер, —добавила она. — Ты зачем пришел?
- А просто...
До чего же темная комната. Это распустился тополь. Кроме листьев тополя, из окна до осени ничего не разглядеть.
Старуха вперевалочку двигалась по комнате. Три шага влево, три шага вправо. Если убрать лишние столики, станет просторнее. Может, она его не узнала?
- Софья Ивановна, вы меня помните?
Старуха улыбнулась. Протезист, видно, погнался за длинным рублем: вставил ей вместо тридцати двух зубов все пятьдесят.
- Вы, молодые, просто так не ходите. Я-то знаю. И ты мне не родня, чужой.
Он кивнул. Три шага влево, три шага вправо.
- Я не люблю посторонних. От них морока одна. Может и неприятность выйти. А у меня дела. Вот надумала тряпки кипятить. Не люблю, когда тряпки грязные.
- Софья Ивановна, я скоро уйду. Ну, хоть чашку чаю. — Он полез в сумку, вытащил пакетик зефира. — Вот, зашел в булочную, а там зефир. Продавщица говорит: "Мужчина, берите больше. Бывает раз в сто лет". Я и взял...
- Что ж, раз взял... Ладно. — Старуха вздохнула. — Только пойдем со мной на кухню. В комнате одного не оставлю. Руки вымой. Знаешь, где.
Тусклая лампочка. Зеркало с черными трещинками. Маленький розовый обмылок норовит выпрыгнуть из ладоней.
- Как вы живете, Софья Ивановна? — спросил бодрым голосом, входя на кухню.
- Да какая жизнь в мои годы. Известное дело, — старуха пожала плечами. — Скриплю помаленьку. А полотер умер.
- Он знакомый ваш был?
- Какой знакомый. — Она затрясла головой. — И никакой не знакомый, а сосед. Жил сверху. Когда ходил - шаги были слышны. А то покрикивал на пса. А мне все веселей было.
- А где ж теперь пес?
- А кто его знает. Пса не слыхать. Может, родня забрала. Да что пес... А он-то вежливый был мужчина, веселый. Говорили, мастикой потравился. Раньше-то, бывало, воском натирали паркет. Блеск и чистота, а теперь навыдумывали... Вот и все новости. В нашем-то возрасте без новостей лучше. Пока на своих ногах хожу, а на пасху слегла - думала, не встану. Сестра ходила ко мне, такая вертлявая, нахальная девка. Шприц не кипятит. Я ей говорю: должна кипятить, а то заразишь этим. Как его?
- СПИДом, что ли?
- Во-во, СПИДом. А потом выселят, знамо дело. Теперь и болеть страшно. Врачей боюсь. Убьют и глазом не моргнут. Не помню я ничего. Кроме жизни. Ну, а ты зачем пришел?
- Навестить. Я думал, вам будет приятно. — Он снял с плиты чайник и стал наливать кипяток в чашки, звякая браслетом. Старуха следила взглядом за его руками.
- Но ты мне не родня. Родни нет. И кость у тебя тонкая, а наши все ширококостные были. Мужики все в семье кряжистые, крепкие. Да мужики-то потом перевелись, а народилась Алка. А здорова выросла, не дай бог. В нашу, соловьевскую породу. А ты - не родня...
- Все люди как-то связаны между собой. Вот и мы раньше были родственниками.
- Да уж кто виноват? Никто не виноват, — заключила старуха. — А где Алка? Неудачная вышла внучка. Она теперь замужем?
- После развода не встречались. Разве она к вам не заходила?
- Неудачная получилась девка. Не заходила, нет. Зачем ей? — Старуха уронила ложку.
- А может, вам что-нибудь нужно? — спросил парень. — Я могу починить или достать.
- И ламинарию можешь? — оживилась старуха. — Моя ламинария кончилась.
- Это что такое, морская капуста, что ли?
- Да, ламинария.
- А еще? Капусту я куплю.
- А что ж еще?
- Хотите, принесу что-нибудь интересное почитать? Или продукты принесу?
- Нет, не нужно ничего, не нужно. Что я теперь ем? Я теперь уж и не хочу. А тебе? Может, тебе денег нужно? Я могу немного... в долг. — Старуха посмотрела в пространство, пошевелила губами. — Много у меня нет. Я отложила... Сам понимаешь, чтобы хоть проводили по-человечески. По телевизору слыхала, теперь одиноких и хоронить не хотят. Бросят в больнице... А рублей пятьдесят я бы могла...
- Да зачем же вы так, Софья Ивановна? Не нужно думать даже о таких вещах. Думайте о жизни. Знаете, был такой врач, Поль Брэгг, он умер в девяносто шесть лет, и то погиб во время шторма, когда катался на доске по морю. А долгожителей сколько... Думайте о них. Человек должен жить долго. И радоваться каждому дню. А мне ничего не нужно. Я просто так пришел. Взял и пришел.
- Соскучился, видать, — усмехнулась старуха. — Вы, молодые, просто так не ходите. Вот и сестра эта, балаболка, мне говорит: "Отдайте мне страусиное перо, вы уже старая". А я не дала! Для Алки берегла раньше. Ты ее видишь?
- Софья Ивановна, а из друзей ваших кто-нибудь живет поблизости?
- Может, и живет кто. — Старуха посмотрела куда-то сквозь стену. — Только я думаю, померли все. Раньше-то открытки слали, а теперь молчок. Иногда сяду на досуге, вспомню прежнюю жизнь... Когда и поплачу. Жизнь я хорошо помню, а по мелочам все забываю. Называется склероз. Жаль, семьи нет. Я бы жила в семье, где маленькие детки. Кого побаюкать, кого пожалеть... Я бы могла еще. Жаль, Алка не получилась. А может, ты придешь еще... Я и буду знать, что есть родственник. Чужих-то я не люблю, морока от них...
Потом она проводила его до дверей.
- До свидания. Софья Ивановна, — сказал парень. — Вот найду ламинарию и зайду.
Старуха кивнула. Она стояла, придерживая дверь высохшей рукой, и не захлопнула ее, пока не закрылись дверцы лифта.
Без лирики
- Так как все это было? Расскажите во всех подробностях. Время я зафиксировал: 18 часов, так?
- Да... В троллейбус набилось слишком много народу. Меня вынесло с задней площадки куда-то в середину салона. Водитель тонко крикнул, не держите, мол, двери, а то не поеду, следующая остановка - Парижский вокзал.
