Уильям Конгрив - Двойная игра
Другой весьма неосновательный упрек был сделан теми, кто не удосужился разобраться в характерах действующих лиц. По их мнению, герой пиесы, как им было угодно выразиться (имелся в виду Милфонт), — простофиля, которого легче легкого вставить в дураках, обвести вокруг пальца. Но разве каждый, кого обманывают, непременно простак или глупец? В таком случае я боюсь, что мы сведем два различных сорта людей к одному и что самим мошенникам будет затруднительно оправдать свое звание. Неужели же чистосердечного и порядочного человека, питающего полное доверие к тому, кого он полагает своим другом, к тому, кто ему обязан всем, кто (подтверждая это мнение) соответственно себя ведет и проверен в ряде случаев, неужели — говорю этого человека, оказавшегося жертвой предательства, следует поверстать тотчас же в дураки по единственной причине, что тот, другой, оказался подлецом? Да, но ведь Милфонта предостерег в первом акте его друг Беззабуотер. А что собственно означало это предостережение? Оно всего лишь должно было пролить некоторый свет зрителям на характер Пройда до его появления, но никак не могло убедить Милфонта в измене; этого Беззабуотер сделать был не в состоянии, ибо не знал за Пройдом ничего предосудительного, тот просто ему не нравился. Что же до подозрений Беззабуотера о близости Пройда с леди Трухлдуб, то следует обратить внимание, как на это отвечает Милфонт, и сопоставить ответ с поведением Пройда на протяжении всей пиесы.
Я снова просил бы своих оппонентов глубже заглянуть в характер Пройда, прежде чем обвинять обманутого им Милфонта в слабости. Ибо, подводя итоги разбору этого возражения, могу сказать, что, лишь недооценив хитрость одного персонажа, можно было прийти к выводу о глупости другого.
Но есть одно обстоятельство, которое задевает меня более, чем все кривотолки, которые довелось мне слышать: это утверждение, что на меня обижены дамы. Я душевно скорблю по сему поводу, ибо не побоюсь заявить, что скорее соглашусь вызвать неудовольствие всех критиков мира, чем одной-единственной представительницы прекрасного пола. Утверждают, что я изобразил некоторых женщин порочными и неискренними. Но что я мог поделать? Таково ремесло сочинителя комедий: изображать пороки и безумства рода человеческого. А коль скоро существуют лишь два пола, мужской и женский, мужчины и женщины, из коих и состоит человеческий род, то если бы я не касался одной из его половин, мой труд был бы заведомо несовершенным. Я весьма рад представившейся мне возможности низко склониться перед обиженными на меня дамами; но чего иного они могли ждать от сатирической комедии? ведь нельзя ждать приятной щекотки от хирурга, который пускает вам кровь. Добродетельным и скромным не на что обижаться: на фоне характеров, изображенных мною, они лишь выиграют, а их достоинства станут более заметны и лучезарны; особы же другого рода могут тем не менее сойти за скромных и добродетельных, если сделают вид, что сатира нисколько их не задела и к ним не относится. Поэтому на меня возводят напраслину, якобы я нанес вред дамам, тогда как на самом деле я оказал им услугу.
Прошу прощения, сэр, за ту вольность, с какою я излагаю свои возражения другим лицам в послании, которое должно бы быть посвящено исключительно вам; но коль скоро я намереваюсь посвятить вам и свою пиесу, то полагаю, что имею известное право привести доводы в ее пользу.
Я почитаю своим долгом, сэр, объявить во всеуслышание, какую благожелательность вы явили к моим стараниям: ибо во имя хорошего замысла вы отнеслись со снисхождением к дурному его исполнению. Я уповаю, что, следуя той же методе, вы примете и сие посвящение. За то великодушие, с коим вы взяли под свое покровительство мое новорожденное чадо, я не могу воздать вам ничем иным, как только определив его к вам на службу теперь, когда оно возмужало и вышло в свет. Иными словами, благоволите принять сие, как знак памяти об оказанных мне милостях и как свидетельство истинного почтения и благодарности от бесконечно вам обязанного вашего, сэр, покорного слуги
Уильяма КонгриваПролог,
который читает миссис Брейсгердл
У мавров способ был такой в дни оны
Определять, верны ль им были жены:
Младенцев, появившихся на свет,
Бросали в море — выплывет иль нет;
Законный — выплывет, считали люди,
А кто утонет, — тот зачат во блуде.
Вот так же и поэт, сомнений полный,
Свой труд в неверные бросает волны,
Не зная — к славе труд сей поплывет
Или безвестно канет в бездну вод,
Ублюдок он иль вдохновенья плод.
Прочь, критики! В неистовстве разбойном
Вы, как акулы, зрителей мутя,
Готовитесь пожрать мое дитя.
Да будет море тихим и спокойным.
Коль детище мое обречено,
Пусть раньше, чем пойти ему на дно,
Еще с волной поборется оно.
А мы, — могли бы мы без спасенья
Ручаться за свое происхожденье?
Отнюдь ничью я не намерен мать
В супружеской измене уличать,
Однако ж тьма почтенного народу
При испытанье канула бы в воду.
Но мы, блюдя сохранность брачных уз,
Ввели сей искус лишь для детищ муз;
Мужья же в нашем городе — не мавры,
Здесь принято носить рога, как лавры,
Равно лелеять чад своей жены,
Неважно, от кого те рождены.
Но что б ни претерпела пьеса эта,
Одно есть утешенье у поэта:
Он сохраняет право на развод,
Коль Музой будет порожден урод.
Итак, от вас он приговора ждет.
Действующие лица[18]
Мужчины
Пройд — мошенник; лжедруг Милфонта, притворный воздыхатель леди Трухлдуб, тайно влюбленный в Синтию.
Mилфонт — влюбленный в Синтию и помолвленный с нею.
Лорд Трухлдуб — дядя Милфонта.
Беззабуотер — друг Милфонта.
Лорд Вздорнс — напыщенный фат.
Брехли — развязный фат.
Сэр Пол Слайбл — старый дурень в рыцарском достоинстве, под башмаком у своей жены; брат леди Трухлдуб и отец Синтии.
Псалм — капеллан лорда Трухлдуба.
Женщины
Леди Трухлдуб — влюблена в Милфонта.
Синтия — дочь Сэра Пола от первого брака, невеста Милфонта.
Леди Вздорнс — жеманница; мнит, что обладает поэтическим даром, остроумием и ученостью.
Леди Слайбл — помыкает своим мужем и податлива на ухаживания.
Мальчик, лакеи, слуги.
Действие происходит в доме лорда Трухлдуба.
Действие первое
Сцена первая
Галерея в доме лорда Трухлдуба.
Входит Беззабуотер, пересекает сцену; в руках у него шляпа, шпага и перчатки — он только что из-за стола. Милфонт догоняет его.
Mилфонт. Нед!.. Нед, куда ты устремился? Что, бьешь отбой? В самом деле, не думаешь ли ты нас покинуть?
Беззабуотер. Где дамы? Мне надоело дуть вино, и я рассудил, что женское общество будет приятнее.
Mилфонт. Стало быть в мозгах у тебя кавардак, видно ты и впрямь выпил лишнего.
Беззабуотер. Ничуть. Но эти твои дураки чересчур расшумелись; и если уж приходится терпеть бессмысленный галдеж, то женские голоса, по-моему, куда музыкальнее и делают чепуху более сносной.
Mилфонт. Пожалуй. Они в том конце галереи предаются чаепитию и сплетням, как издревле повелось у них после обеда. Но я выдумал предлог, чтобы нагнать тебя: мне надо сообщить кое-что наедине, а нынче вечером, полагаю, для этого едва ли представится много возможностей.
Беззабуотер. Ну вот, пожалуйста! Этот назойливый хлыщ все равно не оставит тебя в покое.
Входит Брехли.
Брехли. Друзья, друзья, мальчики, где вы? Прозакладываю бутылку: вы сдаетесь! Да? Беззабуотер, это твои шутки: вечно расстраиваешь компанию, исчезая не вовремя.
Беззабуотер. А ты вечно расстраиваешь компанию, являясь некстати.
Брехли. Ишь ты! Ха-ха-ха! Я знаю, ты мне завидуешь. Злоба, чванная злоба, клянусь богами, — и жгучая зависть. Вот пусть Милфонт будет судьей: кто лучше сможет сострить и оценить чужую остроту — ты или я. Полно, приятель! Если я сказал, что ты, уходя, расстраиваешь компанию, то разумел лишь одно: когда ты уходишь, компания расстраивается — ей будет не над кем посмеяться. А, Милфонт?
Mилфонт. Клянусь, Брехли, ты попал не в бровь, а в глаз. Ему и ответить нечем.
Брехли. О дражайший Милфонт! Пропади я пропадом, если ты не душа общества, не субстрат остроумия, не дух… винный! Провалиться мне в тартарары, если хоть три стоющих словца было сказано, или хоть одно оценено по достоинству с того мгновения, как ты был отсечен от тела нашего сообщества. Ха-ха! По-моему, изысканная метафора. Ей-богу, такого мне в твое отсутствие не придумать. А, Беззабуотер?
