Курт Воннегут - Да благословит вас бог, мистер Розуотер, или Бисер перед свиньями
В лавку вошла тринадцатилетняя девочка, и Фред отшвырнул газету. Лайла Бантлайн — высоченная, угловатая, с лошадиным лицом — была дочерью ближайшей подруги жены Фреда. Под ее на редкость красивыми зелеными глазами темнели большие круги. Лицо было пестрым от солнечных ожогов, загара, веснушек в пятен розовой молодой кожи. Лайла считалась умелой и ловкой яхтсменкой, надеждой Писконтитского яхт-клуба.
Она взглянула на Фреда с жалостью, потому что он был беден, потому что он был толст и скучен, потому что жена ему досталась нехорошая. И прошла широким шагом к журнальным и книжным полкам, скрылась там из виду, усевшись на цементный пол.
Фред снова поднял «Любознательного», углубился в объявления о продаже всякого рода похабщины. Дыхание у него оставалось ровным. Бедняга Фред относился к «Любознательному» и ко всему, что за ним стояло, со школярским восторгом. Но самому играть в эти игры, отзываться на объявления у Фреда не хватало духа. Тайные страсти Фреда были мелкими и робкими, что, впрочем, было вполне естественно для сына самоубийцы.
* * *Тут в лавку ввалился здоровенный мужчина и сразу оказался под боком у Фреда, не успевшего даже отбросить газету.
— Ну что, страховщик-горемыка, распутная твоя душа! — сказал вновь пришедший ласково. — И не стыдно тебе пускать слюни над этой мурой?
Это был Гарри Пена, рыбак-профессионал, он же начальник добровольной пожарной дружины Писконтита. Гарри держал в море две ловушки для рыб — лабиринты из кольев и сетей. При таком способе ловли делался хладнокровный расчет на то, что рыба — дура. Каждая ловушка состояла из длинной загородки, поставленной прямо в море и упиравшейся одним концом в сушу, другим в круглый загон из шестов и сетей. Рыба, пытаясь обойти загородку, попадала в загон. С перепугу она начинала кружить взад-вперед, взад-вперед, и тут подоспевали в лодке Гарри с двумя сыновьями-великанами, все трое вооруженные баграми и деревянными молотками. Они закрывали вход в загон, подтягивали со дна сеть и принимались бить, крошить и молотить.
Гарри был пожилой и кривоногий, но его голову и плечи мог бы взять за образец для своего Моисея сам Микеланджело. Гарри не всегда рыбачил. И он был когда-то страховщиком-горемыкой в Питтсфилде, штат Массачусетс. Там он однажды вечером вычистил свой ковер четыреххлористым углеродом и чуть не умер. Когда он стал поправляться, доктор объявил ему:
— Гарри, либо ты будешь работать на открытом воздухе, либо умрешь.
Так Гарри пошел по стопам своего отца — стал ловить рыбу ставным неводом.
* * *Гарри обвил рукой жирные плечи Фреда. Он мог позволить себе такой жест — ведь он был одним из немногих в Писконтите мужчин, чьи мужские качества не подлежали сомнению.
— Эх ты, страховщик-горемыка! — сказал он. — И чего ты пропадаешь в страховщиках? Займись чем-нибудь красивым.
Он уселся, заказал черный кофе и сигару с золотым обрезом.
— Видишь ли, Гарри, — сказал Фред, чопорно поджимая губы, — возможно, мой взгляд на страховку несколько отличается от твоего.
— Дерьмо, — благодушно сказал Гарри. Он взял у Фреда газету, задумался над кричащим с первой страницы призывом Рэнди Геральд. — Ей-богу, — сказал он, — коснись меня, так она согласилась бы как миленькая на любого ребенка, какой получится. А уж когда этим заняться, решал бы я.
— Серьезно, Гарри, — гнул свое Фред. — Мне нравится страховать. Мне нравится помогать людям.
Гарри, по-видимому, его не слышал. Он хмуро смотрел на снимок французской девицы в бикини.
Фред, сознавая, что Гарри считает его бесцветной, бесполой личностью, попытался доказать обратное. Он заговорщически, как мужчина мужчину, подтолкнул Гарри в бок:
— Нравится, Гарри?
— Что нравится?
— Да эта девочка.
— Это не девочка. Это бумага.
— А по-моему, так недурная девочка. — Фред Розуотер подмигнул.
— Эх, и легко же тебя обдурить! — сказал Гарри. — Это только бумага и краска. А самой девочки здесь и в помине нет. Она за тысячу миль отсюда и знать не знает про нас с тобой. Да будь эта красуля настоящей, так и я мог бы запросто зарабатывать деньги: сидел бы себе дома да вырезал из бумаги рыб покрупнее.
* * *Затем в закусочную вошла Кэролайн, жена Фреда. Смазливая, худая, кожа да кости, щупленькая — этакая заблудшая малютка, разряженная в пух и прах: она донашивала шикарные платья, надоевшие ее богатой подруге Амените Бантлайн.
— Опять завтрак с Аменитой? — простонал Фред.
— Почему бы и нет?
— Никаких денег не напасешься — каждый день такие роскошные завтраки.
— Почему каждый? Не чаще двух раз в неделю. — Кэролайн отвечала кратко и холодно.
— Все-таки, Кэролайн, это чертовски дорого.
Кэролайн протянула руку в белой перчатке:
— Для твоей жены эти завтраки того стоят.
Фред дал ей деньги.
Кэролайн не поблагодарила мужа. Она вышла из лавки, села в бледно-голубой «мерседес» рядом с его владелицей, надушенной Аменитой Бантлайн, откинулась на спинку бежевого мягкого сиденья, обтянутого лайкой.
Гарри Пена испытующе посмотрел на бледную физиономию Фреда, ничего не сказал. Зажег сигару и удалился — пошел туда, где все было настоящим — и сыновья, и рыба, и лодка в соленом море.
* * *Лайла, дочь Амениты Бантлайн, сидя на холодном полу в книжной лавке, читала «Тропик Рака» Генри Миллера. Она сняла его с полки-вертушки, вместе с «Обедом обнаженных» Уильяма Берроуза. Интерес Лайлы к таким книгам был чисто коммерческим. В свои тринадцать лет она возглавляла торговлю порнографией в Писконтите.
Ока приторговывала еще и фейерверком, все по той же причине — ради прибыли. Ее сверстники в Писконтитском яхт-клубе и в Пископтитской частной школе были так богаты и так глупы, что с ходу выкладывали сколько угодно за все что угодно. К концу своего трудового дня Лайла успевала выручить десять долларов за книжку «Любовник леди Чаттерли», стоившую семьдесят пять центов, и пять долларов за пятнадцатицентовую красную бомбу-шутиху.
Фейерверк она закупала в Канаде, Флориде и Гонконге, куда ее семейство выезжало отдыхать, а непристойное чтиво находила главным образом на открытых полках книжной лавки. Весь секрет был в том, что, не в пример своим сверстникам и хозяевам лавки, она хорошо знала, какие книжки самые забористые. Едва их успевали поставить на полку-вертушку, как Лайла сразу же все покупала. Денежные расчеты она вела с идиоткой за прилавком, которая, не успев довести дело до конца, тут же о нем забывала.
Связь Лайлы с книжной лавкой являлась примером удивительного симбиоза. На витрине лавки красовалась большая медаль из позолоченного полистирола «От матерей Род-Айленда за спасение детей от разврата». Представительницы благодарных матерей регулярно просматривали весь наличный выбор дешевых книжек, продававшихся в лавке. Медаль из позолоченного полистирола свидетельствовала о том, что ни одной неприличной книги они не нашли.
Они считали, что их дети в полной безопасности. На самом деле рынок уже обчистила Лайла.
ГЛАВА 10
Лайла Бантлайн катила на велосипеде по исполненным тихой прелести улочкам писконтитской Утопии. Каждый дом, мимо которого она проезжала, был воплощением мечты — и притом весьма дорогой. Владельцам этих домов никогда не приходилось работать. Их детям тоже не к чему будет работать, не о чем заботиться — разве что кто-нибудь из них вздумает поднять бунт. Но бунтовать пока никто не собирался.
Красивый дом, в котором жила Лайла, был выстроен в стиле восемнадцатого века и стоял у самого моря. Войдя, Лайла оставила новые книжки в коридоре и прокралась в отцовский кабинет, чтобы проверить, жив ли еще ее отец, как всегда валявшийся на диване. Такую проверку Лайла проводила по меньшей мере раз в день.
— Отец?
Серебряная тарелка с утренней почтой стояла на столике у изголовья. Рядом был нетронутый стакан шотландского виски с содой. Пузырьки в нем уже выдохлись. Стюарту Бантлайну еще не исполнилось сорока. Он считался самым красивым мужчиной в городе, кто-то однажды назвал его смесью Кэрри Гранта[8] и немецкого пастушка. На его впалом животе покоилась книга, стоившая ни мало ни много пятьдесят семь долларов, — железнодорожный атлас времен гражданской войны, подаренный ему женой. Кроме гражданской войны, Стюарт ничем в жизни не интересовался.
— Папа…
Стюарт продолжал дремать. Отец оставил ему четырнадцать миллионов долларов, нажитых преимущественно на табаке. Морская банковская компания в Бостоне и Кредитное управление Новой Англии взбалтывали, перемешивали, удобряли и скрещивали этот капитал, пока он чудодейственным образом не стал родить деньги сам — превратился в этакую гидропонную денежную теплицу. С тех пор как деньги были положены на имя Стюарта, капитал исправно возрастал тысяч на восемьсот в год. Дела шли вроде не плохо. Только это Стюарт о них и знал.
