Сборник - Новый альманах анекдотов 1831 года
Молодой еврей хотел послать невесте портрет свой чрез почту. Чтобы меньше заплатить страховых денег, написал он на конверте: «со вложением маловажного портрета».
176Г-жа Лонгвиль должна была оставить на некоторое время Париж и поселиться с мужем своим в Нормандии. Любя рассеянную жизнь парижскую, терпела она здесь смертельную скуку. Когда она в некотором собрании приносила на сие жалобу, то Г. Д. сказал ей:
«Милостивая государыня, когда вас преодолевает смертельная скука, то старайтесь искать развлечения. В окрестностях наших находятся превосходные леса; вы бы занялись охотою?»
«Нет, я не люблю охоту».
«Или занялись каким-либо женским рукоделием».
«Я не охотница до работы».
«В таком случае советовал бы я вам прогуливаться или составлять партии виста или бостона».
«Я не люблю ни того ни другого!»
«Чего же вы желаете?»
«Не знаю, что вам на это отвечать. Короче сказать, я не охотница до невинных удовольствий».
177Кусту, славный скульптор, не всегда был почитаем по достоинствам своим. Некоторый богач, плохой знаток в художествах, велел однажды позвать сего художника.
«Сделайте мне из мрамора», — сказал он ему, уродливого китайского идола, которого обыкновенно ставят на печах».
Скульптор, удивляясь такому предложению, хладнокровно отвечал: «Извольте, я сделаю вам такого урода, если вы согласитесь быть для него моделью».
178Некто издевался над жидом, у которого были уши несколько большие обыкновенных.
«Я не могу не согласиться», — сказал жид, — «что мои уши для человека слишком велики, но вы должны признаться, что ваши для осла слишком малы».
179Во время представления оперы: «Белана» жид сидел в театре позади некоторой дамы в большой шляпе a la Sontag, которая мешала ему видеть представление.
Когда на сцене были произнесены слова: «Берегись, Белана на тебя смотрит», то жид дотронулся пальцем к плечам дамы и сказал:
«Слышите ли сударыня?»
«Что такое?»
«Белана сюда смотрит»
«Верно не на меня», — отвечала она». А меня она никак не увидит, ибо я совершенно закрыт вашею шляпою».
Дама поняла сей оборот, засмеялась, — и сняла шляпу.
180Однажды в театре было очень мало публики. В некоторой сцене два актера должны были говорить между собою тихо. «Не бойся», — сказал один актер другому, — «говори громче, здесь никто нас не услышит».
181Когда Жан Барт представлен был Людовику XIV, то Король сказал ему: «я назначил вас начальником эскадры».
«И очень хорошо сделали, Ваше Величество», отвечал Жан Барт. Придворные засмеялись.
«Господа!» — сказал им король, — «этот ответ приличен такому человеку, который чувствует собственное достоинство».
182Гогарт и Фильдинг были большие друзья. По смерти последнего, Гогарт весьма сожалел, что не успел написать с него портрета. Сожаление о сем беспрерывно занимало его мысли.
Однажды Гогарт работал один в своем кабинете, вдруг послышался ему голос покойного Фильдинга, который говорил ему: «Гогарт! Напиши мой портрет».
Художник, не будучи суеверен, счел сие за игру воображения, усмехнулся и принялся опять за кисть. Через несколько минут тот же голос поражает его слух, и повторяет те же самые слова. Думая, что над ним кто-нибудь шутит, он поспешно встает, отворяет двери в зал, и пораженный ужасом останавливается: он видит пред собою покойного Фильдинга, который говорит ему: «Не бойся, друг мой! Твои желания достигли до меня, поспеши заметить черты моего лица, более четверти часа я не могу быть с тобою».
Гогарт, крайне изумленный, ободрился, взял кисть и начертал лице Фильдинга. Привидение, будучи довольно верным изображением лица своего, сказало ему: «Прекрасно! Прощай, друг мой, отнеси свою работу в кабинет, и когда пойдешь отсюда, берегись оглядываться назад».
Гогарт вошел в свою мастерскую, где собравшись с духом, размышлял о сем чудном приключении. Художник позвал своих людей и старался выведать у них, не приходил ли кто к нему прежде назначенного времени, в которое он обыкновенно принимает гостей, но, не найдя в ответах их ничего удовлетворительного, предоставил времени пояснить столь необыкновенное происшествие. Окончив портрет Фильдинга, Гогарт повесил его в зале, с тем намерением, чтобы узнать, какое действие произведет портрет сей на посетителей, которых ожидал к себе, и которые лично знали Фильдинга. Невозможно описать радости сего художника, когда он заметил сильное впечатление, произведенное сим портретом на все собрание, состоявшее из первейших знатоков и артистов лондонских.
Несмотря на удовольствие, доставленное Гогарту сим удивительным успехом, он чувствовал некоторое беспокойство, при одной мысли о таинственной причине сего успеха. Гогарт открыл приключение свое Гаррику, с которым он был очень дружен. Новое удивление поразило Гогарта, когда знаменитый актер сказал ему: «С некоторого времени я разделял с тобою сожаление о том, что ты не списал портрета с Фильдинга; желая утешить тебя, я решился употребить хитрость, и явился к тебе в виде Фильдинга».
Хотя всем известно было единственное дарование Гаррика, состоявшее в редкой способности переменять по собственному произволению голос и лице свое, сообразно тем характерам, кои он занимал в театре; хотя сам Гогарт как художник неоднократно удивлялся такому чрезвычайному искусству Гаррика, но при всем том он не мог понять, каким образом Гаррик при совершенном сходстве в лице и поступках с Фильдингом, мог так хитро пробраться к нему в зал, что даже никто из людей его не приметил.
Славный актер не замедлил разрушить все сомнения Гогарта, повторением на другой день той же самой сцены; после чего Гаррик сказал удивленному художнику: «Признаюсь тебе, Гогарт, что я обязан тайным моим входом сюда твоему старому слуге Вильяму, который месяц тому назад умер; смерть его разрешает теперь меня от обещания хранить сие происшествие в тайне».
183Одна дама спросила Фонтенеля: «Скажите мне, что это за академические кресла, о которых так много говорят?»
«Это, сударыня, постель, на которой спят великие умы».
184Известный доктор вылечил дочь богатого господина от опасной болезни, угрожавшей ей смертью, отец из благодарности за искусное излечение, послал доктору подарок в 10 талеров. Когда все издевались над столь маловажным подарком, то один остряк сказал: «Я не понимаю, господа, как вы странно судите: отец лучше должен знать, чего стоит его дочь»
185Жид сказал одному господину, который наговорил ему много грубостей: «Милостивый государь! Вы ожидаете, что я вас во гневе назову подлецом, и вы сможете со мною завести тяжбу, но я остерегусь и не скажу, что вы подлец».
186Упрекали одного визиря, что он не имеет довольно твердости в характере.
«Потому-то я столь долго и держусь на своем месте», — отвечал он, — «мне теперь 60 лет, зубы мои, которые были весьма тверды, почти все выпали, но язык мой, не имеющий ни малейшей твердости остался невредим».
187Крестьянин привез Пастору воз дров из леса, и требовал за привоз гульден.
«Ты слишком много требуешь!» сказал священник.
«Нет», — отвечал крестьянин: «это не много, ведь вы, господин пастор, берете также гульден за надгробную речь, которая вам не стоит ни малейшего труда?»
«Друг мой», — сказал пастор с улыбкой, — «это дело иное, и не может входить в сравнение: тут работает голова».
«Я это знаю, господин пастор; но неужели вы думаете, что волы мои хвостами привезли воз? — Они равным образом работали головами».
188Живописец Генсбору снимал портрет с Гаррика: но при всем старании никак не мог добиться до сходства.
«God dam!» — вскричал, наконец, с досадою живописец, бросив палитру и кисти в сторону, — «вы великий мастер подражать всем лицам, а не имеете собственного лица!»
189«Сколько стихий?», — спросил учитель у мальчика на экзамене.
«Четыре», — отвечал мальчик.
«Назови мне их».
«Огонь, вода, воздух и…» — тут мальчик остановился и не мог вспомнить четвертую стихию.
Учитель, желая ему пособить, сказал: «Подумай несколько: четвертая стихия есть та, на которой ты стоишь».
«Мои башмаки!» — отвечал мальчик отрывисто.
190Иосиф II, будучи в Париже, посетил Ж.Ж. Руссо. Он застал его переписывающим ноты.
«Как можете вы заниматься такими пустяками», — сказал император, — «вы, талант которого определен просвещать мир?»
«Я тщетно старался приучать французов к размышлению», — отвечал Руссо. — «Теперь я решился обучать их пению — и они поют!»
191Король Станислав имел карлика, по имени Бебе, которого он весьма любил. Однажды явился ко Двору другой карлик, который был еще несколькими дюймами меньше Бебе.
