Элиас Лённрот - Калевала

Марьятта[214], меньшая дочка,
долго дома подрастала,
у отца в хоромах знатных,
в славном доме материнском.
5 Пять цепочек износила,
шесть колец вконец истерла
связкою ключей отцовских,
на бедре ее сверкавших.

Полпорога перетерла
10 краем яркого подола,
притолоки половину —
шелковым платочком гладким,
косяки вконец истерла
сборчатыми рукавами,
15 половину половицы
истоптала каблуками.

Марьятта, гордячка-дева,
эта малая девица,
долго берегла невинность,
20 целомудрие хранила,
рыбой красною кормилась,
мягкою корой сосновой,
не брала яиц куриных,
если жил петух с несушкой,
25 не брала овечье мясо,
коль овца жила с бараном.

Мать коров доить послала —
не пошла доить буренок,
вымолвила так при этом:
30 «Мне подобная девица
той коровы не подоит,
что с быком позабавлялась.
Вот бы нетели доились,
молоко давали телки!»

35 Жеребца запряг родитель, —
не садится в сани дочка.
Кобылицу брат приводит,
так ему сестрица молвит:
«В сани к лошади не сяду,
40 к жеребцу водили лошадь.
Молодую лошадь дайте,
месячного жеребенка!»

Марьятта, меньшая дочка,
долго так жила девицей,
45 целомудрие хранила,
чистоту блюла девичью.
Вот пошла она в пастушки,
погнала овечье стадо.

По холмам бежали овцы,
50 по вершинам гор — ягнята,
шла девица по опушкам,
по ольховникам ступала
под серебряные звоны,
кукованье золотое.

55 Марьятта, меньшая дочка,
смотрит пристально, внимает,
опускается на кочку,
на зеленый склон садится.

Говорит, на склоне сидя,
60 слово молвит, замечает:
«Пой, вещунья золотая,
пой, серебряная птаха,
оловянная певунья,
спой мне, Саксы земляничка,
65 долго ль жить с косой девице,
долго ли мне быть пастушкой
средь родных полян просторных,
средь ольховников широких —
лето или два, быть может,
70 может, пять иль шесть годочков,
может, десять лет, не меньше,
иль до осени, не дольше?»

Марьятта, меньшая дочка,
пробыла в пастушках долго.
75 Очень плохо быть в пастушках,
юной девушке — подавно:
змеи ползают по лугу,
ящерицы пробегают.

Не змея в траве скользнула,
80 там не ящерка мелькнула —
позвала с холма брусничка,
ягодка — с песчаной горки.
«Ты возьми меня, девица,
подбери скорей, красотка,
85 дева с брошкой оловянной,
с медным поясом девица,
иначе сожрет улитка,
черный червь меня изгложет.
Сто девиц ко мне являлось,
90 тысяча вокруг сидела.
Сотни дев, красавиц тыщи,
детворы — неисчислимо.
Не нашлось такой, кто взял бы,
кто бедняжку подобрал бы».

95 Марьятта, меньшая дочка,
путь прошла совсем не длинный,
чтобы ягодку увидеть,
чтобы подобрать брусничку,
взять красивыми руками,
100 кончиками пальцев нежных.

Ягодку нашла на горке,
краснобокую брусничку,
необычную по виду,
расположенную странно:
105 брать с земли — высоковато,
сверху брать — уж очень низко.
Подняла с поляны палку,
сбила на землю брусничку.
Забралась брусничка быстро
110 на красивые ботинки,
прыгнула с ботинок девы
на невинные колени,
с чистых девичьих коленей —
на прекрасные подолы.

115 Поднялась потом на пояс,
с пояса на грудь взбежала,
взобралась на подбородок,
на уста перескочила,
закатилась в рот девице,
120 на язык перебежала,
с языка попала в горло,
из него в живот спустилась.

Марьятта, меньшая дочка,
понесла, затяжелела,
125 забеременела вскоре,
раздобрела, располнела.

Стала жить без опоясок,
кушака носить не стала.
В баню крадучись ходила,
130 бегала во тьме украдкой.

Мать пыталась догадаться,
размышляла так родная:
«Что же с Марьяттою нашей,
что же с курочкой домашней —
135 пояса совсем не носит,
кушака не надевает,
в баню бегает украдкой,
в сумерках идет в парную?»

Так тогда сказал ребенок,
140 вымолвил младенец малый:
«Вот что с Марьяттою нашей,
вот что с Курьеттой-бедняжкой:
долго пробыла в пастушках,
долго за скотом ходила».

145 Твердый свой живот носила,
чрево тяжкое таскала,
месяцев и семь, и восемь,
девять месяцев, не меньше,
по расчету старой бабки,
150 вышло девять с половиной.
Вот на месяце десятом
нестерпимо больно стало.
Чрево девы отвердело,
выше сил отяжелело.

155 Просит дева сделать баню:
«Ой ты, матушка родная,
теплое устрой местечко,
подготовь укромный угол
для недолгого обряда,
160 для святых мучений женских».

Мать на это отвечает,
так родительница молвит:
«Ой ты, чертова блудница,
с кем спала ты, с кем валялась?
165 С холостым ли, неженатым,
иль с мужчиною семейным?»

Марьятта, меньшая дочка,
отвечает так на это:
«Ни с мужчиной неженатым,
170 ни с мужчиною семейным.
Ягоды я собирала,
на холме брала бруснику,
съесть брусничку захотела,
в рот брусничку положила,
175 ягодка скользнула в горло,
из него в живот спустилась —
понесла я, пополнела,
зачала, затяжелела».

У отца просила бани:
180 «Ой ты, батюшка родимый,
теплое устрой местечко,
подготовь укромный угол,
где б нашла уход бедняжка,
где б избавилась от муки».

185 Так отец ей отвечает,
так родитель деве молвит:
«Уходи подальше, шлюха,
убирайся, потаскуха,
в каменную щель к медведю,
190 к косолапому в пещеру,
там ты, шлюха, ощенишься,
потаскуха, разрешишься!»

Марьятта, меньшая дочка,
так умело отвечает:
195 «Нет, я вовсе и не шлюха,
я совсем не потаскуха.
Я рожу большого мужа,
благородного героя,
что над властью будет властью,
200 силою над силой Вяйно».

Вот уже и мочи нету:
где же выход, где спасенье,
баню где найти скорее?
Так промолвила, сказала:
205 «Пильтти, девочка-служанка,
лучшая из всей прислуги,
попроси в деревне бани,
поищи у речки Сары[215],
чтоб уход нашла бедняжка,
210 чтоб избавилась от муки.
Сделай скоро, сбегай быстро,
нужно бы еще быстрее!»

Пильтти, девочка-служанка,
слово молвила, сказала:
215 «У кого спрошу парилку,
у кого найду поддержку?»

Наша Марьятта на это
слово молвила, сказала:
«Есть у Руотуса[216] парилка,
220 баня — в устье речки Сары».

Пильтти, девочка-служанка,
что всегда была послушна,
быстрая без принужденья,
шустрая без понуканья,
225 в двери выскочила дымкой,
вырвалась клубочком пара,
собрала рукой подолы,
подхватила крепче полы,
побежала, поспешила
230 прямо к руотусову дому.
Горы ухали от бега,
от ходьбы холмы качались,
на бору плясали шишки,
камни прыгали на топях.
235 В избу к Руотусу влетела,
ворвалась к нему в жилище.

Руотус там сидит поганый,
ест и пьет — под стать герою, —
за столом в одной рубашке,
240 во главе стола — в холщовой.
Руотус молвил за едою,
за столом сердито крикнул:
«Что ты, жалкая, мне скажешь?
Почему ты прибежала?»

245 Пильтти, девочка-служанка,
слово молвила, сказала:
«Попросить пришла парилки,
бани — в устье речки Сары,
где б уход нашла бедняжка,
250 получила помощь дева».

Руотуса жена-дурнушка,
подбоченившись, ходила,
половицами скрипела,
посреди избы топталась,
255 у служанки так спросила,
так промолвила, сказала:
«Для кого ты просишь баню,
за кого ты так хлопочешь?»

Молвила служанка Пильтти:
260 «Марьятте ищу парилку».

Руотуса жена-дурнушка
говорит слова такие:
«Заняты в деревне бани,
несвободны — в устье Сары.
265 Баня есть среди пожога,
в вековом бору конюшня,
чтоб детей рожать блудницам,
чтобы шлюхам разрешаться:
если пару конь надышит,
270 пусть попарится в той бане!»

Пильтти, девочка-служанка,
в путь обратный припустила,
побежала, поспешила,
возвратясь домой, сказала:
275 «Не нашлось в деревне бани,
бани нет у речки Сары.
Руотуса жена-дурнушка
так промолвила, сказала:
«Заняты в деревне бани,
280 несвободны — в устье Сары.
Баня есть среди пожога,
в вековом бору — конюшня,
чтоб детей рожать блудницам,
чтобы шлюхам разрешаться:
285 если пару конь надышит,
пусть попарится в той бане!»
Так хозяйка говорила,
так, дурнушка, отвечала».

Марьятта, меньшая дочка,
290 безутешно заревела,
так промолвила, сказала:
«Мне отправиться придется,
как поденщице какой-то,
как работнице наемной,
295 на холмистую пожогу,
на лужайку боровую!»

Собрала одежды в узел,
подхватила край подола,
веничек взяла охранный,
300 лист спасительный, любовный.
Осмотрительно ступает,
с болью сильною шагает
в ту сосновую обитель,
в ту конюшню Тапиолы.

305 Говорит слова такие,
речь такую произносит:
«Приходи, Господь, на помощь,
на подмогу, Милосердный,
в этом деле многотрудном,
310 в эти тяжкие мгновенья,
девушку избавь от пыток,
женщину — от болей в чреве,
чтоб от хворей не погибла,
от страданий не зачахла!»

315 Наконец, придя в конюшню,
молвила слова такие:
«Надыши мне, лошадь, пару,
тягловая, дай мне жару,
сотвори парную баню,
320 сделай жаркую парилку,
где б нашла уход бедняжка,
получила помощь дева!»

Надышала лошадь пару,
напустила много жару
325 для страдающей от чрева.
Сколько лошадь выдыхает,
столько пару вылетает,
как из каменки горячей.
Марьятта, малютка-дева,
330 непорочная девица,
тут попарилась на славу,
с удовольствием помылась.
Родила младенца в бане,
принесла на свет сыночка,
335 возле лошади на сене,
на конце яслей льногривой.

Своего сынка обмыла,
завернула в покрывало,
на свои взяла колени,
340 приняла в подол младенца.

Дева прятала сыночка,
яблочко свое растила,
наливное, золотое,
посошок свой серебристый.
345 На руках его кормила,
на руках его носила.

Как-то сына положила,
опустила на колени,
чтобы гребнем причесаться,
350 щеткой волосы пригладить.

Тут исчез ее ребенок,
сын пропал с коленей девы.

Марьятта, малютка-дева,
вся в тревоге заметалась,
355 кинулась искать сыночка.
Яблочко свое искала,
наливное, золотое,
посошок свой серебристый,
под гремящей крупорушкой,
360 под скользящими санями,
под снующим в пальцах ситом,
под ушатом уносимым,
средь травы, вокруг деревьев,
посреди сухого сена.

365 Долго так искала сына,
золотого, дорогого,
по горам, по боровинам,
по опушкам вересковым,
проверяя каждый кустик,
370 каждый прутик отгибая,
роя корни можжевела,
разводя деревьев ветки.
Поспешала, размышляла,
шаг свой быстрый не сбавляла.
375 Вот Звезда идет навстречу.
Поклонилась ей девица:
«Ой, Звезда, творенье Бога,
ты не знаешь ли, где сын мой,
яблочко мое родное,
380 наливное, золотое?»

Так Звезда ей отвечала:
«Хоть и знала б, не сказала.
Это он меня и создал,
наделил судьбой несчастной,
385 чтобы я сияла в стужу,
в темноте сплошной мерцала».

Поспешала, размышляла,
шаг свой быстрый не сбавляла.
Тут Луна идет навстречу,
390 поклонилась ей девица:
«Ой, Луна, творенье Бога,
ты не знаешь ли, где сын мой,
яблочко мое родное,
наливное, золотое?»

395 Так Луна ей отвечала:
«Хоть и знала б, не сказала.
Это он меня и создал,
наделил судьбой несчастной,
бодрствовать одной ночами,
400 днями спать без пробужденья!»

Поспешала, размышляла,
шаг свой быстрый не сбавляла.
Тут идет навстречу Солнце.
Дева Солнцу поклонилась:
405 «Солнышко, творенье Бога,
ты не знаешь ли, где сын мой,
яблочко мое родное,
наливное, золотое?»

Так ей Солнце отвечало:
410 «Знаю, где твой сын родимый.
Это он меня и создал,
наделил судьбой счастливой:
в золоте звенеть, сияя,
в серебре играть, сверкая.

415 Знаю, где твой сын родимый,
твой сыночек горемычный,
яблочко твое родное,
наливное, золотое.
В зыбуне увяз по пояс,
420 в боровом песке — по плечи!»

Марьятта, малютка-дева,
ищет сына на болоте.
Там его и отыскали,
принесли домой с болота.

425 Вот подрос сынок у девы,
вырос мальчуган пригожий:
имени лишь не хватает,
как зовут, никто не знает.
Называет мать цветочком,
430 все другие — никудышным.

Кто ж придет крестить ребенка,
окроплять святой водою.
Вот крестить явился старец,
окроплять — сам Вироканнас.

435 Говорил слова такие,
так сказал, такое молвил:
«Не крещу я одержимых,
оглашенных не купаю
до того, как все проверят,
440 все проверят, все рассудят!»

Кто ж проверкою займется,
кто судить его возьмется?
Старый вещий Вяйнямёйнен,
вековечный тайноведец,
445 пусть мальчонку испытает,
пусть проверит, пусть рассудит.

Вековечный Вяйнямёйнен
проверяет, рассуждает:
«Если найден на болоте,
450 на земле зачат брусникой,
в землю парня закопайте,
в ягодной заройте кочке
иль в болото отнесите,
там дубиной оглушите!»

455 Полумесячный промолвил,
двухнедельный зычно крикнул:
«Ой ты, Вяйно, старец дряхлый,
старец дряхлый, полусонный,
приговор ты вынес глупый,
460 исказил закон хороший!
За грехи и покрупнее,
за дела и поглупее
не снесли тебя в болото,
в темя палкою не били,
465 хоть ты в годы молодые
сына матери запродал,
самого себя спасая,
из неволи выкупая.

Даже и потом, позднее,
470 не снесли тебя в болото,
хоть ты в годы молодые
молодых топил красавиц
под глубокими волнами,
отправлял на дно морское!»

475 Окрестил ребенка старец,
наспех окропил мальчонку, —
королем нарек карельским,
властелином высшим сделал.

Прогневился Вяйнямёйнен,
480 прогневился, застыдился,
сам отправился в дорогу,
поспешил на берег моря,
начал петь свои заклятья,
петь в последний раз пустился:
485 медный челн напел заклятьем,
палубную лодку сделал.

На корме уселся в лодке,
в даль морскую челн направил,
уезжая, так промолвил,
490 так сказал он, уплывая:
«Дай-ка, время пронесется,
день пройдет, другой настанет,
вновь во мне нуждаться будут,
пожелают, чтобы создал
495 новое большое сампо,
новый инструмент певучий,
чтобы поднял новый месяц,
новое на небо — солнце,
если нет луны и солнца,
500 радости не будет в мире».

Вот уж старый Вяйнямёйнен
уплывает, уезжает,
в медной лодке восседая,
в медном челноке устроясь,
505 к матери-земли границам,
к нижнему пределу неба.
Там с челном своим и скрылся,
со своею лодкой сгинул.
Только кантеле оставил,
510 звонкий инструмент для Суоми,
вечную усладу людям,
песни славные — народу.

Завершить пора преданье,
привязать язык покрепче,
515 песнопение закончить,
заклинание оставить.
Выдыхается и лошадь,
пробежав свой путь неблизкий,
устает косы железо,
520 выкосив густые травы,
бег воды и тот стихает,
одолев реки излуки,
меркнуть пламя начинает,
пропылав всю ночь бессонно,
525 почему ж певцу не смолкнуть,
славным песням не утихнуть,
коль весь вечер шло веселье,
пенье — до захода солнца.

Так, бывало, говорили,
530 так когда-то рассуждали:
«Даже водопад могучий
всей воды не изливает,
даже рунопевец лучший
песен всех не выпевает.
535 Лучше пение закончить,
чем прервать, не кончив песню.

Что ж, умолкну, что ж, утихну,
завершу, закончу пенье,
замотаю песнь в клубочек,
540 закручу в моток заклятья,
положу в амбар на полку,
под запоры костяные,
чтоб не выбрались оттуда,
не смогли освободиться,
545 прежде чем замки откроют,
прежде чем раздвинут зубы,
разомкнут уста пошире,
прежде чем язык развяжут.

Что с того, что распеваю,
550 что пою порою много,
что пою в ложбинке каждой,
в каждом ельнике кукую.
Мать моя давно почила,
милая навек уснула,
555 матушка меня не слышит,
пенью моему не внемлет,
слушают меня лишь ели,
слушают лишь ветки сосен,
внемлют ласково березы,
560 одобрительно — рябины.

Я без матушки остался,
без родной — ребенком малым,
жавороночком на камне,
на булыжнике — дрозденком,
565 жаворонком заливаться,
стрекотать в лесу дрозденком
под присмотром неродимой,
под надзором нелюбимой.

Мачеха меня, бедняжку,
570 злополучного ребенка,
прогнала за угол дома,
под наветренную стену,
чтоб унес бедняжку ветер,
беззащитного — студеный.

575 Я помыкался, несчастный,
жалкий птенчик, поскитался,
поплутал по землям дальним,
побродил один по свету,
ветру каждому открытый,
580 окрикам любым покорный,
надрожался я на стуже,
наревелся на морозе.

Их теперь совсем немало,
много злых людей на свете,
585 кто меня корит нещадно,
кто меня бранит жестоко —
тот слова мои ругает,
этот голос порицает,
говорит, что я картавлю,
590 что не знаю меры в пенье,
что пою совсем уж плохо,
что мотив перевираю.

Люди добрые, не надо
изумляться, удивляться,
595 что дитя не знает меры,
что поет птенец прескверно.
Я ведь не бывал в ученье
у могучих чародеев,
не учил слова чужие,
600 не слыхал чужих заклятий.

Все в ученье побывали —
я не смог уйти из дома,
мать без помощи оставить,
одинокую, покинуть.
605 Мне пришлось учиться дома,
под своей родимой крышей
возле прялки материнской,
на пахучей стружке брата,
да и то совсем ребенком,
610 мальчуганом в рубашонке.

Только все-таки, но все же
я певцам лыжню оставил,
путь пробил, пригнул вершину,
заломил вдоль тропок ветки.
615 Здесь теперь прошла дорога,
новая стезя открылась,
для певцов, что поспособней,
рунопевцев, что получше,
средь растущей молодежи,
620 восходящего народа.