Константин Королев - Мифология Британских островов
И вот как-то ясным вечером приходской священник оседлал лошадку и подъехал к ее хижине, разрываясь от кипевшего в его груди праведного гнева. Он спешился, привязал лошадь к подходящему столбику и сердито зашагал по дорожке к домику. Едва постучав, он ворвался в дом и застал Бидди на обычном месте, в кресле у очага. Она казалась ничуть не удивленной и не встревоженной его появлением. Она приветствовала его по-ирландски с безукоризненной вежливостью, но это только разожгло гнев достойного отца.
«Ты будешь не так рада видеть меня, Бидди Эрли, к тому времени, как выслушаешь все, что я собираюсь тебе сказать!» — огрызнулся он. Затем он уселся и напрямик высказал ей все, что думал о ней самой, о ее поведении и о тех духах, в общении с которыми она признавалась. Под конец он живо описал, что ожидает ее в этой и в будущей жизни, если она в скором времени не исправится.
Бидди слушала его сперва совершенно спокойно и даже с юмором, но понемногу стала перебивать священника и даже возражать ему так же горячо. Наконец он вынужден был замолчать, потому что выбился из сил, и, пустив в нее последнюю угрозу, затопал обратно к своей лошади. В его ушах еще звенели прощальные слова Бидди. Она имела наглость посоветовать ему быть поосторожнее на обратном пути. Священник скоро обнаружил, что это были не пустые слова. Его смирная кобылка оказалась в игривом настроении, и он не без труда взобрался в седло. Но, как выяснилось, это было только начало его бед. Теперь лошадь отказывалась двинуться с места. Дурное настроение доброго отца, испорченное беседой с Бидди, выплеснулось теперь на заупрямившуюся ни с того ни с сего любимицу. Он задал ей хорошую трепку, но чем сильнее он хлестал лошадь, тем упрямее она отказывалась сделать хоть шаг. Можно было подумать, что перед лошадью вдруг выросла невидимая стена.
Наконец, не выдержав ударов, кобыла встала на дыбы, сбросив всадника на дорогу. Весь в синяках, он встал на ноги и поплелся к лошадке, которая стояла теперь совершенно смирно, хотя была вся в мыле и дрожала от пережитого. Священник подхватил поводья и стал трепать и оглаживать кобылку, чтобы немного успокоить. Затем он попытался повести ее под уздцы — и снова потерпел поражение: лошадь стояла как вкопанная. Наконец ему пришлось оставить безнадежную борьбу и, вернувшись к Бидди, просить ее освободить лошадь.
Бидди, увидев его растрепанным и перепачканным в пыли, искренне обеспокоилась. Она призналась, что удерживала лошадь, но заверила его, что и не думала, что та сбросит наездника или причинит ему какой-либо телесный ущерб. Горячо извинившись, она сказала, что чары уже сняты и что он может спокойно ехать домой. В самом деле, вернувшись к лошади, священник убедился, что Бидди сдержала слово, и поехал домой, притихший и задумавшийся.
Есть другой, сильно приукрашенный вариант этого рассказа, который еще ходит в Майо. Думаю, красочные детали добавлялись, по мере того как история переходила из прихода в приход. В этом варианте к Бидди во всем величии, с каретой и свитой, является епископ, дабы обрушить грозу на ее голову. Однако он оказывается в пыли перед непобедимой леди, а его лошадь пятится от нее назад, пока карета не оказывается в канаве. Разумеется, эта театральная сцена совершенно невероятна: почтенный ирландский епископ не разъезжает по стране, чтобы вступать в единоборство с мелкими грешниками.
Любопытно, что поединок между Бидди и приходским священником посеял зерно взаимного уважения, которое дало всходы несколько лет спустя, когда Бидди почувствовала приближение смерти. Она сразу поняла, что эта болезнь станет для нее последней, и послала за своим старым врагом, приходским священником, который с готовностью откликнулся на ее зов. Несколько дней спустя она мирно отошла, снова принятая в лоно церкви, против которой так долго бунтовала.
Однако перед смертью, еще прежде чем послать за священником, Бидди приказала домашним взять прославленную к тому времени Голубую бутылку и забросить ее в Лох Килгаррон, пригрозив страшной местью духов, если это не будет исполнено. Это было сделано, однако она не сказала, что нельзя вытащить бутыль после ее смерти, так что место, куда упала бутылка, хорошенько отметили. Бидди еще не схоронили, а уже нашлись отчаянные головы, которые принялись нырять за бутылкой. Но найти ее не удалось. До сих пор иногда повторяются попытки разыскать ее, но все они остаются безуспешными. Около года назад разнесся слух, что бутыль найдена, но он оказался ложным. Так что знаменитая Голубая бутылка все еще спокойно лежит на дне озерца.
Глава 10
ХЭЛЛОУИН: МЕЖДУ МИРОВ, МЕЖДУ ВРЕМЕН[55]
Самайн. — Христианизация языческих праздников. — День Иного Мира. — Ведьмы. — Костры друидов. — «Сжигание ведьмы». — Ряжение. — Игрища и развлечения. — Ворожба и гадание. — Рецепты.
Посреди стола — тыква: верхушка аккуратно срезана, мякоть вычищена, в кожуре прорезаны отверстия — глаза и рот, искривленный ухмылкой; в тыкву вставлена зажженная свеча, пламя дрожит и мерцает, из-за чего кажется, будто глаза светятся… Нет, здесь нужно более точное слово, более мощное: сверкают, пламенеют, пышут огнем. Вокруг — люди в диковинных, пугающих, где-то даже омерзительных масках; кривые носы, оскаленные пасти, окровавленные клыки… Однако никому почему-то не страшно, кто-то если и взвизгнет порой, то не от ужаса, а так, ради удовольствия. Это — Хэллоуин.
Этот праздник в его современном варианте пришел к нам из Америки. И посему неудивительно, что пришел он, если можно так выразиться, выхолощенным. Руководствуясь соображениями пресловутой политкорректности, американцы «оскопили» Хэллоуин, превратили его в некое подобие рождественских Святок. Между тем Хэллоуин — один из древнейших языческих праздников, отмечался он повсюду, где обитали кельтские племена, и носил название Самайн (точнее, Савайн).
В календаре друидов было четыре важнейших праздника — Имболк (1 февраля), Белтайн (1 мая), Лугназад (1 августа) и Самайн (1 ноября). В Самайн кельты праздновали наступление Нового года и приход зимы, а еще поминали умерших и приносили жертвы им и владыке загробного мира (у ирландцев это Дагда, у галлов Суцелл). Празднество длилось три дня подряд, с 31 октября по 2 ноября; считалось, что в эти дни духи всех умерших в минувшем году возвращаются в мир живых, чтобы найти себе новые тела. Кроме того, в эти дни исчезала граница между мирами, повседневный и потусторонний миры на недолгий срок сливались в единое целое, нарушая все законы времени и пространства, и обитатели обоих миров оказывались в непосредственной близости друг от друга, что называется, сталкивались нос к носу. Чтобы обезопасить себя от встреч с фейри (обитателями потустороннего мира), люди разводили костры из дуба и принимали иные меры предосторожности: носили амулеты, переодевались в мужское (женщины) и женское (мужчины) платье, мазали лица сажей, дабы остаться неузнанными, и так далее. Впрочем, некоторые пытались умилостивить фейри и духов умерших и приносили им жертвы разнообразной снедью.
С Самайном связаны все наиболее значительные события кельтской мифологии. Согласно ирландской саге «Битва при Маг Туиред», в Самайн произошло свидание бога Дагды и богини Морриган, обещавшей Племенам богини Дану помощь против фоморов: «Глен Этин, что на севере, было жилище Дагда. Условился он встретить там женщину через год в пору Самайна перед битвой. К югу от тех мест текла река Униус, что в Коннахте, и заметил Дагда на той реке у Коранд моющуюся женщину, что стояла одной ногой у Аллод Эхе на южном берегу, а другой ногой у Лоскуйн на северном. Девять распущенных прядей волос спадали с ее головы. Заговорил с ней Дагда, и они соединились. Супружеским Ложем стало зваться то место отныне, а имя женщины, о которой мы поведали, было Морриган. И объявила она Дагда, что ступят на землю фоморы у Маг Скене и что пусть по зову Дагда все искусные люди Ирландии встретят ее у брода Униус. Сама же она отправится к Скетне и сокрушит Индеха, сына Де Домнан, иссушив кровь в его сердце и отняв почки доблести».
В Самайн, по той же саге, Туата Де Дананн строят планы, как им победить фоморов, да и сами события саги разворачиваются в течение годичного цикла, от одного Самайна до другого.
Кстати сказать, противопоставление Самайна и Белтана как двух «полюсов» года было столь характерно для кельтской традиции, что даже в христианском тексте «Teanga bithnua» («Вечный язык») протяженность времени характеризуется именно этими «метками»: «В море есть остров с золотым песком, и есть другое море, которое поднимается от Белтана до Самайна и опускается от Самайна до Белтана, то есть половину года прибывает и половину года убывает. Животные этого моря и киты кричат, пока оно поднимается, и молчат, пока оно опускается».
С распространением христианства языческие праздники и обряды были объявлены бесовскими игрищами, однако, несмотря на все старания священников новой веры, проповедовавших словом, огнем и мечом, некоторые празднества упорно не желали «потесниться». И тогда церковь приняла мудрое решение: эти дни стали считаться христианскими праздниками. Так произошло и с Самайном: Папа Римский распорядился считать этот день Днем Всех Святых (англ. Halloween — от «Hallow», что означает «святой»). Надо сказать, что Самайн-Хэллоуин в отличие от многих других языческих праздников оказался «на редкость живучим» и сохранился до наших дней, пусть и в «упрощенной форме». Первоначальная дата праздника в христианском календаре — 21 февраля (начало римских Фералий), а в 835 году папа Григорий перенес его на 1 ноября. В праздник Всех Святых поминают канонизированных блаженных, а 2 ноября молятся за упокоение душ правоверных усопших. В европейских странах верили (и верят до сих пор), что души покойных посещают в эти дни родной дом.
