Гершон Кранцлер - Серебряная маца
"Дайте мне день, чтобы дошить ту пару башмаков, что уже начата мною, прежде чем сожжете меня заживо", - попросил Иосеф, выслушав приговор. Хотя герцогу-архиепископу не хотелось откладывать казнь, он не мог отказать юноше.
Иосеф был уверен, что его отец знает о случившемся, и хотел выиграть день, чтобы дать Яакову Лейбу возможность спасти его.
Башмаки, над которыми он работал, были заказаны сыном бургомистра, и именно их юноша думал представить главе гильдии башмачников, чтобы получить диплом мастера.
Несмотря на слабость и раны от побоев, он работал днем и ночью, обращаясь к Богу с просьбой дать ему сил и веры. К утру ботинки были закончены. Они были достойным произведением истинного мастера своего дела, отпрыска рода Леви-Оппенхаймеров и ученика Ицхака Благочестивого. Затем Иосеф сложил инструменты, омыл руки и глаза водой, которая была выдана ему для питья, надел талис и тфилин для молитвы, которая, как он думал, окажется последней в его жизни.
Под дробь барабанов и крики толпы вели Иосефа Леей на костер, разложенный на широкой рыночной площади. В те же минуты сын бургомистра из последних сил боролся со смертью. Отец сидел у его кровати, не замечая ничего кругом, кроме сына, и умолял врачей спасти его. Но они только качали головами.
Вдруг веки юноши затрепетали, а губы задвигались, как будто он пытался сказать что-то. Бургомистр наклонился к нему, чтобы расслышать шепот. "Иосеф... мои башмаки... Иосеф... башмаки..." Юноша продолжал повторять эти слова, дыхание с трудом вырывалось из его груди.
Сначала бургомистр не мог разобрать, чего хочет сын, слишком он был потрясен. Барабанный бой, вопли, крики толпы заставили его понять, что, похоже, обращаться к юноше-башмачнику уже поздно. Он обернулся к докторам.
"Возможно, наступил кризис. Нельзя терять ни минуты. Нельзя упускать шанс, может быть, последний. Даже если вам необходимо отправить парня на костер, приведите его сперва сюда, вместе с ботинками".
Дом бургомистра стоял неподалеку от площади. Иосефа Леви вели к костру под крики толпы, как вдруг шествие неожиданно замерло. Два рослых солдата пробирались сквозь толпу, которая затихла и расступилась.
"Стой! Стой!" - кричал солдат, который шел первым. Удивленный герцог-архиепископ поинтересовался, в чем дело, и солдаты объяснили: "Бургомистр настоятельно просит подождать, пока обвиняемый не побывает у ложа умирающего сына бургомистра. Врачи утверждают, что это необходимо для его выздоровления".
Герцога-архиепископа не слишком заботили дела бургомистра, не нравилась ему и заминка в осуществлении планов. "Впрочем, это вряд ли что изменит, - подумал он. - И возможно... как знать? Возможно, именно это и послужит доказательством моей правоты".
Иосефа Леви привели в дом бургомистра, а специальный гонец принес сделанные юношей ботинки. И тут, казалось, свершилось чудо. Лишь только Иосеф подошел к постели, больной открыл глаза. Сначала он продолжал тяжело, с хрипом дышать. Но как только перевел взгляд с Иосефа на прекрасную пару ботинок, дыхание стало ровным и легким. "Мои ботинки... чудесные новые ботинки..." - прошептал он и протянул к ним руки. Врачи облегченно вздохнули и заулыбались, бургомистр вместе с ними смотрел, как к юноше возвращается жизнь.
Известие об удивительном исцелении разошлось быстрее ветра. Герцог предполагал, что может произойти нечто подобное. Именно этого он ждал. Тут же он приказал солдатам отвести Иосефа Леви обратно на костер. "Вот свидетельство, что он и вправду заколдовал сына бургомистра! Теперь каждый своими глазами убедился, что этот еврей обладает властью над злыми силами. Сожжем его!"
"Спалим еврея!" - кричала толпа, беснуясь у дома бургомистра, стремясь снова заполучить свою жертву.
Несмотря на сопротивление бургомистра, солдаты потащили Иосефа Леви обратно, на рыночную площадь. На него опять накинули черный капюшон и собирались тащить его вверх, чтобы привязать к столбу, как вдруг сквозь рев толпы снова раздались крики: "Стой! Стой!" Запряженная карета пробилась сквозь толпу, курьер осадил лошадей напротив того места, где сидел герцог-архиепископ.
"У меня срочное послание для вас от его светлости эрцгерцога Франконского". Послание было скреплено печатью эрцгерцога. Герцог-архиепископ Регенсбургский сломал ее, и огромная толпа в молчании стала прислушиваться к тому, что он читал вслух: "Иосеф Леви из рода Леви-Оппенхаймеров - мой придворный башмачник. Он находится исключительно под моей юрисдикцией, и любые выдвинутые против него обвинения могут рассматриваться только при моем дворе".
Герцогу-архиепископу оставалось только подчиниться. Эрцгерцог Франконии был одним из могущественных властителей германских княжеств, ослушаться его было бы неразумно.
"Я прибыл, чтобы отвезти юношу назад, ко двору его светлости", - сказал посланник вежливо, но твердо. Неохотно, но с самым великодушным видом, какой он был способен принять, пряча злобу и ненависть, герцог-архиепископ произнес: "Мы передаем задержанного высшим властям".
И Иосефа Леви усадили в карету, где за задернутыми занавесками его ждал отец. Спустя минуту они уже мчались в Бамберг. Пораженная неожиданным поворотом событий, толпа молча расходилась, а еврейскую общину Регенсбурга на время оставили в покое.
Дуэнья
Донья Ракель принадлежала к богатому роду Модилья, известных в Севилье торговцев шелком. К рождению каждой из своих трех внучек она заказывала у ювелира мезузу[*]. На мезузе был изображен герб дома Модилья - олень внутри буквы "мем". Как только близнецы Сара и Ребекка (дочери Якоба дель Модилья) и Гра-сиэлла (единственный ребенок Реубена дель Модилья) начали ходить, каждая стала носить драгоценную мезузу на шее, на серебряной цепочке.
Три девочки были любимицами сотен, людей, работавших на большой шелковой фабрике. Родители и бабушка окружали их любовью, одевали красивее, чем детей севильской знати, исполняли все их желания. И никто не думал, что наступит день, когда они лишатся всей этой роскоши.
Семейство Модилья ждала гибель от рук целой армии фанатичных и алчных инквизиторов Торквемады - вместе с тысячами его сородичей-евреев, богатых и уважаемых граждан Испании времен ее величайшей славы.
Севилья, родина всех Модилья и красивейший город богатой провинции Андалусии, оказалась одним из первых мест страны, где король Фердинанд и его жестокая супруга Изабелла разрешили начать преследования евреев.
Якоб и Реубен дель Модилья были в числе евреев, примкнувших к богатым и имевшим право носить оружие маранам[*], готовым сражаться с инквизицией в Севилье во главе с Диего де Сусаном. На своих кораблях они привезли оружие, помогли деньгами тщательно подготовленному восстанию, которое готово было начаться по первому сигналу. Но дочь Диего поделилась тайной со своей подругой-испанкой, и однажды ночью королевские солдаты ворвались в особняк Модилья и схватили обоих братьев.
Торквемада в это время был всего лишь священником - духовником королевы, но тем не менее именно он был тем злым гением, который вдохновлял и направлял инквизицию. Короля Фердинанда как нельзя более устраивало существование инквизиции, поскольку он наследовал богатство и владения тех, кто был признан ею виновным.
Предчувствуя арест и зная, что их ожидает, Якоб и Реубен дель Модилья давно умоляли своих родных заранее покинуть Севилью. Но гордая донья Ракель не соглашалась. На следующее утро после ареста сыновей она надела свой лучший наряд и золотой медальон, полученный от короля за труды на благо страны во время войны против мавров. Королева Изабелла, чье презрение и ненависть к евреям были хорошо известны, любила эту умную и богатую женщину, из складов которой на королевские наряды шли дорогие шелка и украшения. Донья Ракель почти не сомневалась, что ее влияние при дворе способно расстроить любой заговор, затеянный инквизиторами против ее сыновей.
Но на этот раз мудрая старая женщина ошиблась. Ей не составило труда попасть во внутренние королевские покои. Но когда доложили о ее приходе, навстречу из дверей появился сам Томас де Торквемада. Его жестокий, пронизывающий взгляд не отрывался от величественной фигуры благородной еврейки. Долю секунды даже он находился под впечатлением достоинства и внешнего спокойствия доньи Ракель.
"Что тебе нужно здесь, еврейка?"
"Я пришла к моей благородной королеве по своему частному делу", - ответила, не дрогнув, донья Ракель.
"У благочестивой королевы не может быть дел с вашим вероломным народом. Уходи!"
В этот момент из своих покоев появилась королева Изабелла. Ей сразу же стало ясно, что доминиканец, ее самый доверенный советник, человек, которого боялись все, встретил в лице старой почтенной женщины достойного противника. Донья Ракель стояла с поднятой головой, указывая Торквемаде на королевский медальон, знак своих заслуг. Ее голос был так же тверд, как и голос Торквемады: "Мне кажется, что его величество король и прекрасная женщина, наша королева, не согласятся с таким мнением священнослужителя, чья вера провозглашает милосердие и доброту по отношению ко всем людям".
