Гершон Кранцлер - Серебряная маца
Когда крестоносцы покинули город и двинулись дальше на юг, неся разорение и ужас, кронхаймские евреи вернулись и заново отстроили свой квартал. А вместо серебряного шамаша Рафаэль Коген, глава общины, заказал ювелиру новый, из золота. И в память о чудесном спасении от крестоносцев прикрепил его к серебряной меноре.
Регенсбургский башмачник
Одним из немногих ремесел, которым евреи могли свободно заниматься во времена средневековья, было башмачное дело - но только не в больших городах, а в маленьких, где у них не было конкурентов-неевреев.
Семейство Леви-Оппенхаймер славилось в Бамберге своим искусством шить башмаки. Мошеле Леви, от кого пошел этот род, был известен дворянам Бамберга и его окрестностей своей изящной, хорошего покроя обувью и мог позволить себе продавать ее за хорошие деньги. Его сын, Яаков Лейб Леви, смог купить себе один из лучших домов во всем еврейском квартале. Его жизнь уже была похожа на жизнь тех богатых дворян, с которыми он постоянно имел дело, он усвоил их привычки и манеру общения.
Если бы не семейная традиция, Яаков Лейб вообще бы не позволил своему единственному сыну, Иосефу, заниматься шитьем башмаков. Он дал сыну возможность получить серьезное образование под руководством молодого иудейского ученого из Ротенбурга и сам научил Иосефа изысканной речи и благородным манерам, выделявшим его среди еврейских ремесленников.
Только когда Иосефу исполнилось пятнадцать лет - а в этом возрасте период ученичества обычно заканчивается, - Яаков Лейб познакомил его с тонким искусством шить изящную обувь. И хотя никогда раньше Иосефу не приходилось заниматься этой трудной работой, он принялся за нее с радостью и удовольствием, как будто и прежде годами имел дело не с книгами, а с сапожными инструментами. Удивительно быстро он овладел основами ремесла, проник в его тайны. Отец не без гордости давал ему самую сложную работу, с которой не справился бы и сапожник с многолетним опытом.
Хотя Иосеф Леви мог бы легко представлять образец своей работы, дающей право на звание мастера, он, следуя традиции, решил провести хотя бы год у опытного учителя в другом городе. Его отец долго искал такого человека, пока наконец не услышал о еврее-башмачнике Ицхаке Благочестивом из Регенсбурга. Когда-то Ицхак обучался ремеслу вместе с отцом Яакова, Мошеле Леви. А любой ученик этого замечательного мастера мог по праву рассчитывать и сам сделаться отличным башмачником.
Ицхак был небогат, так как имел обыкновение работать не больше часа в день, а остальное время проводить за чтением псалмов. Но Яаков Лейб решил доверить единственного сына на попечение именно Ицхака, составив договор так, чтобы Иосеф и в этот год не был лишен тех удобств, к которым привык.
Если бы Яаков Лейб мог знать, чем обернется для его сына недолгая, казалось бы, разлука... Он сам отвез Иосефа в Регенсбург на Дунае.
Убедившись, что у сына удобная комната и Ицхак с женой (у которых своих детей не было) будут как следует заботиться о нем, Яаков Лейб вернулся домой. Хотя дом благочестивого башмачника был далек от привычной Иосефу роскоши, а мастерская помещалась в небольшом, скупо освещенном подвальчике, Яаков Лейб, присмотревшись, решил, что пребывание в Ре-генсбурге пойдет сыну на пользу.
И в самом деле - Иосеф, которому тогда было восемнадцать, многому научился под мудрым руководством старика. Правда, куда больше, чем тонкостями искусства шитья изящных ботинок, он занимался изучением Торы, приобщаясь к священной мудрости.
Лишь первый утренний час Ицхак проводил в мастерской, но и за это время он делал прямо-таки чудеса, и регенсбургская знать готова была подолгу дожидаться своих заказов и платить большие деньги за работу Ицхака. "Видишь ли, - объяснял Ицхак ученику, - не так трудно владеть в полной мере инструментом, как иметь кавану[*] сделать хорошую работу во имя Господа, подобно Ханоху, положившему начало башмачному делу; Ханоха миновали смертные муки, потому что каждый стежок был сделан им во славу Всевышнего".
Спустя четыре месяца после приезда Иосефа Леви в Регенсбург еврейская община города забеспокоилась: сына бургомистра поразил страшный недуг, от которого сохло все тело; казалось, болезнь душит его. А по городу поползли слухи, будто юношу отравили евреи, потому что бургомистр не разрешил построить новую синагогу.
Бургомистр Ганс фон Лойфлер не был расположен к евреям. Но несмотря на беспокойство и испуг, несмотря на постоянные нашептывания друзей и измышления церковников, в обвинения против евреев он не верил. И даже когда его призвал герцог-архиепископ Регенсбурга и спросил о взаимоотношениях с евреями, бургомистр, перебрав события в памяти, не мог назвать ни одного случая, когда он или его сын близко сталкивались с ними. "Разве что, - вдруг припомнил он, - да нет, это слишком нелепо, не стоит и говорить". "Расскажите, ведь когда ищешь истину, никакие предположения не могут считаться нелепыми", - настаивал собеседник. "Хорошо, ваше высокопреосвященство, один раз мой сын сталкивался с евреями, а именно со старым башмачником Ицхаком, по прозвищу Благочестивый. Я охотно поручусь за него, он - сама честность и порядочность. Лишнего пфеннига не возьмет. Ицхак слишком благочестив и слишком стар для такого черного дела".
"Не стоит ручаться. С евреями никогда ничего толком не известно, - отозвался собеседник. - Напрягите память. Может быть, у него есть какой-нибудь работник или помощник?"
Бургомистр заколебался. "Сын рассказывал о юноше, которого видел в мастерской башмачника, когда в последний раз приходил заказывать ботинки. Молодой еврей произвел на него огромное впечатление. Сын говорил, что это самый умный юноша, какого ему доводилось встречать. Он даже хотел повидать его снова".
"Для меня нет сомнения, что этот молодой человек и обладает необычайной властью над вашим сыном. Я сейчас же пошлю своих людей отвести его в темницу. И мы посмотрим, владеет ли он колдовской силой".
Спустя полчаса стражники увели Иосефа Леви из мастерской Ицхака.
"Не бойся ничего, дорогой мой мальчик, - сказал мудрец. - Господь пребудет с тобой, и ничья рука не коснется тебя без Его воли. Будь стоек в вере".
Стражники разрешили Иосефу взять талис[*] и тфилин[*] и небольшой набор сапожных инструментов. На прощание Ицхак обнял его и благословил. Иосефа повели в городскую тюрьму; около Ратуши на площади уже толпились люди, и только из их криков Иосеф понял, в чем его обвиняют.
Многочасовые допросы и побои не могли заставить его оговорить себя. Следователей поражала его стойкость. "Это еще одно доказательство его злой силы", - пришел к выводу инквизитор, по поручению архиепископа возглавлявший следствие.
Рассказы о еврейском юноше возбудили любопытство архиепископа, и он решил сам поехать в тюрьму и взглянуть на него. Расположение, которое вызывал к себе Иосеф, ни к чему не вело, поскольку простой люд требовал повесить еврея. Казнь стала бы сигналом к погрому еврейского квартала. А поскольку такой погром мог несколько ослабить недовольство горожан, вызванное ростом цен, у герцога-архиепископа не было оснований выступать против казни Иосефа.
Евреи города во главе с Ицхаком Благочестивым немедленно собрались на совет, чтобы найти способ помочь ни в чем не повинному Иосефу Леви. Как только стражники увели Иосефа, Ицхак послал гонца в Бамберг, надеясь, что Яаков Лейб сможет использовать свои влияние и связи, чтобы освободить сына. Члены совета хотели повидаться с бургомистром Регенсбурга, но не были приняты. Другие направились ко дворцу герцога-архиепископа, но и им не удалось добиться приема. Оставалось только взывать о помощи к Богу.
Между тем герцог-архиепископ приказал привести еврея к себе. Он не мог не видеть, что Иосеф Леви умен не по годам и кажется слишком искренним и порядочным, чтобы быть отравителем.
"Такой поступок, ваше высокопреосвященство, очевидно бросил бы тень на евреев вообще, - доказывал Иосеф. - Кто настолько глуп, чтобы совершить подобное злодеяние?" Герцог-архиепископ не мог не отметить логики в речах юноши. Но ни логика, ни справедливость не слишком занимали его в этот момент. Иосеф мог послужить отличным козлом отпущения, отвлечь внимание от затруднений, испытываемых герцогом-архиепископом, и тот не собирался упускать эту возможность. Он приказал подвергнуть Иосефа Леви пыткам.
Но на следующий день пришли донесения, которые казались неправдоподобными, - юноша был настолько поглощен молитвами, что, казалось, вовсе не почувствовал боли. Герцог-архиепископ не мог скрыть восхищения, но времени на раздумья не оставалось; напряжение толпы достигло опасного предела, и кто знает, чем все это может кончиться... Герцог-архиепископ приказал проверить правдивость юноши огнем. На горящем костре он мог сознаться в колдовстве.
"Дайте мне день, чтобы дошить ту пару башмаков, что уже начата мною, прежде чем сожжете меня заживо", - попросил Иосеф, выслушав приговор. Хотя герцогу-архиепископу не хотелось откладывать казнь, он не мог отказать юноше.
