Древнееврейские мифы - Вогман Михаил Викторович

Выход из Египта — центральное событие всего Пятикнижия. Оно представляет собой уникальный акт прямого и активного вмешательства надысторического Божества в исторический процесс. Одновременно, в рамках монотеистической историко-политической мифологии, это и есть момент рождения израильского народа как исторического субъекта. Если рассказы о праотцах фиксировали происхождение израильтян в генеалогическом смысле, то здесь речь идет о появлении их как единой общности. Вторым таким моментом, во многом продолжающим и завершающим первый, будет дарование Торы на горе Синай. В календарном и ритуальном смысле эти два мифо-исторических события соответствуют в библейской религии весеннему празднику Песах и следующему за ним на расстоянии 50 дней празднику Шавуот [121]. Таким образом, хотя речь идет о событиях, однозначно размещенных в историческом времени и пространстве, они также имеют и ритуальную интерпретацию, возобновляются, становятся частью календарного цикла. Тем самым они занимают место, принадлежавшее ранее архаическому мифу, и перенимают его отдельные функции и черты.

^{Ян Саделер (I), «Выход из Египта», гравюра, 1579 г.}

^{The Rijksmuseum}

Вторая книга Пятикнижия, в которой описывается выход из Египта, на русском языке известна как Исход, что также означает «выход». Согласно ей, израильтяне — семьдесят детей и внуков Яакова во главе с ним самим — некогда пришли в Египет, спасаясь от засухи, и со временем их число там значительно увеличилось. Египтяне, опасаясь их могущества, поработили их и заставили работать на производстве кирпичей для городов-хранилищ Пи-Том (Пер-Атум) и Раамсес (Пер-Рамсес). Стон израильтян дошел до Бога, который вспомнил свои обещания Авра(ѓа)му, Ицхаку и Яакову и при помощи целого ряда космических кар принудил египтян отпустить израильтян на свободу. Глашатаем еврейской свободы, возглавившим народ, изображается Моше (Моисей) — еврей, выросший при дворе фараона, но затем бежавший за границу (а также его брат Аѓарон (Аарон)). Выйдя из Египта, израильтяне пришли сначала к горе Синай, а затем, в следующем поколении, после сорока лет странствий по пустыне, достигли той самой земли, которая была обещана праотцам. Египтяне, бросившиеся за ними в погоню, погибли в волнах моря, которое раздвинулось, чтобы пропустить израильтян, но сомкнулось за их спинами. Таков вкратце общий сюжет выхода из Египта.

Описанные события с трудом согласуются с какой-либо конкретной исторической эпохой. Так, в качестве имени египетского царя, погибшего на дне море, выступает в действительности его титул — Паръо (Фараон). Уход из Египта массы западных семитов может напоминать изгнание египтянами гиксосов ок. 1550 г. до х. э.; тем не менее нет ни малейшей уверенности, что гиксосы («цари-пастухи» или «цари-чужеземцы») могут быть идентичны с предками израильтян. Вдобавок название Раамсес не могло возникнуть до 1290-х гг. до х. э., когда на египетский престол взошел первый фараон с таким именем (Рамзес I). Главная трудность, однако, заключается в том, что начиная с XV в. до х. э. Ханаан, куда отправились израильтяне из Египта, был целиком подконтролен Египту и представлял собой его колонию, если не провинцию.

Археологически появление (прото)израильтян в нагорьях долины Иордана датируется началом XII в. до х. э. и считается связанным с кризисом бронзового века; в его результате Египет утратил контроль над Ханааном, где затем возникли древнеизраильские и соседние племенные монархии. Это может значить, что рассказы о выходе из Египта как моменте рождения израильского народа тоже, вероятно, имеет смысл считать специфическим отражением событий кризиса бронзового века — наряду с Илиадой и Одиссеей. Более того, с учетом египетского контроля над Ханааном и дальнейшей его утраты имеет, по-видимому, смысл сопоставлять историю выхода из Египта с деегиптизацией Ханаана (и, возможно, с бегством порабощенных ханаанейских жителей из-под египетского гнета — в неосвоенные нагорья).

Таким образом, хотя однозначная историческая идентификация событий, описанных в книге Исход, затруднительна, а буквальная их трактовка и вовсе невозможна, выход из Египта остается символическим водоразделом, от которого ведет свой отсчет еврейская история. В каком-то максимально широком смысле речь здесь о выходе древних израильтян из бронзового мира и рождении мира железного с его монотеизмом и демифологизацией. Даже если выход из Египта не имел место как реальное событие, для древних израильтян он воспринимался как таковое и придавал историко-теологический смысл их вполне реальному существованию. В этом отношении рассказ о выходе из Египта подобен мифу, однако целиком размещенному в историческом пространстве-времени. В этой перспективе Бог, освобождающий евреев и карающий египтян, выступает воображаемым потусторонним актором вполне реального развала египетской и других бронзовых империй в XIII–XII вв. до х. э.

Рассказ Пятикнижия содержит детали, которые могут помочь восстановить предысторию этой образности и объяснить формирование некоторых элементов упомянутого исторического мифа. Так, текст подчеркивает, что (даже еще до собственно момента выхода) этот мотив был тесно связан с праздником — тем самым весенним праздником, который впоследствии будет посвящен выходу из Египта. В частности, когда Моше первый раз обращается к Фараону с призывом «Отпусти народ мой», речь идет не о полном освобождении от египетской власти, а лишь о семидневном ритуальном путешествии.

Израильтяне изображаются здесь скотоводами — кочевым или полукочевым элементом (что радикально отличает их от земледельцев-египтян). Соответственно, их празднество (включавшее в себя, помимо прочего, жертвоприношение ягненка, что казалось египтянам кощунством) предполагалось как выход в необитаемую пустыню — вероятно, к специальному скотоводческому святилищу или святому месту. Так должно было произойти, однако отказ Фараона позволить этот обязательный ритуал вызвал космический кризис, приведший к стихийным бедствиям и в итоге к гибели египтян.

Дополнительный свет на особенности весеннего праздника проливают месопотамские параллели. Как показывает В. В. Емельянов [122], уже там сложилась семантическая оппозиция весеннего праздника, связанного с идеей эксклюзивности и разделения, и осеннего праздника, связанного с идеей инклюзии, характерная и для еврейского ритуала (Песах vs Суккот). Так, мы уже упоминали, что к весеннему празднику допускались лишь свои (обрезанные), тогда как в отношении осеннего праздника аналогичных ограничений нет. Более того, вавилонские тексты, также принадлежащие оседлым земледельцам, подчеркивают, что на время весеннего праздника из города в принудительном порядке должны быть изгнаны чужие элементы — кочевники, больные и ритуально-нечистые — во избежание гнева божества [123]. Соответственно, в рамках этой семитской хронопсихологии, не отпуская евреев, Фараон как бы делает собственную страну нечистой в глазах собственных богов, что и проявляется затем в космическом кризисе.

Уход кочевников на весенний праздник мог иметь и хозяйственный смысл. Предположительно, к началу весны молодой скот, родившийся зимой, уже достаточно подрос, чтобы быть готовым к дальнему переходу. И напротив, оставаясь, представлял угрозу для посевов (а также, по-видимому, эпидемиологическую угрозу). Выход евреев из Египта — точнее, борьба за этот выход — также сопровождается гибелью урожая и болезнями. С точки зрения библейского текста Бог обрушивает на египтян эти и другие кары, принуждая отпустить евреев, и одновременно каждый раз «ожесточает сердце Фараона» (Исх. 9:12, 10:20), чтобы тот не отпускал их и тем неминуемо приближал собственную гибель. Эти кары, известные как «десять казней», образуют своего рода родовые схватки израильского народа. Между тем, если сопоставления с вавилонскими параллелями верны, изначальный смысл этого мотива мог быть иным: в весенний праздник кочевой и оседлый сектора (прото)израильского общества разделялись, так что скотоводы со своими стадами покидали населенные пункты и уходили на все лето пасти скот в горах и на пустошах. Напротив, к осеннему празднику, знаменующему начало дождей и холодного сезона, кочевники возвращались зимовать и праздновали вместе с оседлым населением. Рассказ о выходе из Египта, таким образом, может быть в какой-то степени историко-символической проекцией этого хозяйственного ритма; запретив евреям уходить, Фараон нарушает вселенский ритм. Это может отражать политику египтян в подконтрольном им Ханаане: с подозрением относясь к кочевникам-скотоводам, египтяне со временем все больше пытались посадить их на землю и сделать экономически полезными для Египта в качестве дополнительных производителей зерна на экспорт. Такова может быть одна из предысторий мотива выхода из Египта. В любом случае текст, по-видимому, указывает, что весенний праздник — до того, как стал посвящен выходу из Египта — уже существовал в рамках более архаического ханаанейско-израильского календаря.