Халил-бек Мусаясул - Страна последних рыцарей
Вот так, спотыкаясь и останавливаясь, мы медленно двигались дальше. Ветки дотрагивались до моих ослабших рук, листья касались моего ничего не видящего лица. И вдруг перед нами открылась поляна, и я, облегченно вздохнув, увидел вдали,— наверное, это было в направлении аула Кула — огонь, единственный в этом месте.
Возможно, это пастухи, расположившиеся на ночлег, махали мне издалека. Я обрадовался, увидев людей, и, сразу почувствовав голод и жажду, направился к ним. Огонь становился все ближе, слышалась музыка, и тут я увидел, что они танцуют лезгинку. Это была ночная пирушка.
Как только я подъехал к ним, со всех сторон раздались голоса: «Гость должен слезть с коня, выпить и станцевать!» Они стащили меня с лошади, дали бузу, горячую как огонь, и толкнули в круг. Я сопротивлялся, не хотел танцевать, потому что дома лежала, возможно, уже умирающая мама; к тому же я так устал. Но они не отставали, не желая ничего понимать, и продолжали монотонно петь хором: «Танцуй, танцуй, танцуй!» и хлопать в такт. И вот я танцую, танцую из последних сил, затем падаю на колени и больше не могу двигаться. Но они насильно поднимают меня и бьют как безумные, каждый своей плетью. Я кричу, оглядываюсь вокруг и сразу понимаю, что это не человеческие лица склонились надо мной. Это были бесцветные, искаженные, с запавшими глазами и звериным оскалом лица джиннов и привидений. Проклятые, они хотели, чтобы я танцевал до тех пор, пока не упаду замертво. Но я еще пока не забыл, что надо делать в таких случаях, ведь не зря же я слушал старые истории. И тут я мгновенно вытащил свой кинжал и с закрытыми глазами стал вонзать его во врагов, произнося при этом из последних сил слова молитвы: «Ла иллаха илаллах…» И, спасибо Всевышнему! — вся нечистая сила мигом исчезла. Я лежал на земле и с трудом пытался открыть глаза. Услышав ржание лошади, я посмотрел в небо, оно было серым. Начинался рассвет. Мой конь мирно щипал траву, из его головы текла кровь, а на земле лежал мой сломанный кинжал. Неужели это я отрезал в ярости ухо моего доброго коня?!
Полубольной от стыда и смущения, я добрался до дома, где уже даже взволнованные соседи, стоя у ворот, высматривали меня. Я рассказал обо всем, что со мной приключилось, и тут нашлись люди, готовые объяснить все происшедшее тем, что джинны легко могут одолеть мальчика, который часто общается с чужаками, а потом еще должен будет учиться в школе для неверных.
В доме царила тишина, потому что мама лежала при смерти. Родственники молча стояли у ее постели, муллы читали Коран и молились о продлении уходящей жизни. Увидев меня, мама взяла мою руку в свою и сказала: «Как хорошо, что ты наконец-то пришел, сынок! Не плачь, твои слезы могут задержать архангела Джабраила, который должен прийти за мной». Сказав это, она крепче сжала мою руку. Затем все вокруг стихло, и она умерла. Подошел кадий, освободил мои пальцы из ее еще теплой руки, и, склонившись, трижды тихо произнес ей на ухо имя — как это делают новорожденному. Затем объявил, что смерть наступила. Слишком поздно приехали братья с двумя русскими врачами.
Пришли соседи и забрали нас к себе: меня и младшего брата Абдул-Бари, который ничего не понимал и настойчиво требовал маму. Но она должна была пока лежать в пустом доме. А позднее нас привели обратно, чтобы показать невесту, которая идет к отцу. Мама лежала в гостиной на бархатном ложе, в своем великолепном свадебном убранстве с золотыми и серебряными украшениями под красивой вуалью, которую мы никогда не видели раньше; нежные руки лежали вдоль ее изящного тела. У изголовья стояли женщины, читавшие Коран, у ее ног сидело десять плакальщиц. Я поцеловал, как мне велели, маму в губы, холод которых проник мне в самое сердце. Бари начал горько плакать.
После смерти мамы наступило сухое знойное лето. Месяцами не было ни росинки, ни капли дождя. Земля стонала, в ней появились болезненные трещины, ее лихорадило, она мучилась от жажды. Абрикосы и другие плоды, высыхая и сморщиваясь, стали падать с деревьев. Поля, покрытые тонкими и редкими стеблями, выглядели печально, луга пожелтели. Если еще и была надежда на помощь и радостный урожай осенью, то именно сейчас надо было обратиться к всевышним силам с молитвами о ниспослании дождя, то есть начать Сад-Харифу (ЦIад гьари.— Прим. ред.).
Этот молебен начался в темной мечети, где укрылась последняя прохлада, с общей молитвы, а затем оттуда шествие направилось сверкающим жарким утром прямо под открытое небо, которое от сплошного света было таким матовым и мерцающим, что ослепленному глазу казалось беловатым, хотя на нем не было ни единого облака. Религиозная процессия двигалась с шумом вокруг всего аула, шла с молитвенными песнопениями мимо могил и древних памятников, о предназначении и происхождении которых уже все забыли, мимо святых мест, посещаемых духами, с которыми связаны наши предания. Участники этого хода вели с собой мальчика или девочку, которых одевали в зеленый наряд из листьев и трав, символизирующий то, что нужно было природе. Пройдя вокруг села, они начинали ходить по дворам, распевая молитвы. В ответ на это старшие в доме выносили кувшин или большую кружку с водой и поливали из них ряженую или ряженого, прося, таким образом, небесные силы сделать то же самое. Так взывали еще в языческие времена к небесам, умоляя их послать дождевые тучи. И сегодня все происходило как и прежде, только вдобавок еще муллы и верующие читали молитвы, значительно усиливая действенность древнего обычая.
Когда участники шествия дошли до нашего дома, я увидел, что одетым в зелень загадочным существом была не кто-нибудь, а Билан, маленькая пастушка, которую я хорошо знал. Но сегодня, когда она стала центром такой важной церемонии, я впервые по-настоящему разглядел ее. Она была сплошь покрыта листьями и вьющимися растениями. Только снизу выглядывали голые ноги и по бокам худенькие ручки. Голову обвивал венок из листьев, почти закрывавший ее огромные глаза, черные, как виноград. Тихая и послушная, во время молитвы она даже не шевельнулась, а смотрела серьезно и торжественно прямо перед собой. Вся мокрая, с блестящими на солнце каплями воды на листьях, Билан была единственным зеленым пятном на серо-желтом фоне окружающего мира — листья, видимо собрали у реки. Даже тогда, когда я облил ее водой из нашего кувшина, она держалась стойко и не смеялась, хотя вода с листьев струйками текла по ее коже. Она смотрела на меня из-под веток неподвижным и отчужденным взглядом, как смотрят духи, обитающие в деревьях. Затем ее повели к другому дому.
В полдень стало еще жарче и душнее, птицы умолкли, воздух стоял как расплавленное стекло, пение цикад напоминало голос поющего огня. Но тут поднялся горячий ветер и с запада, подобно войску, двинулись сплошной стеной облака, чтобы сразиться с солнцем и поглотить этот сверкающий диск. Затем раздался грохочущий взрыв, на который ликующим эхом ответили освобожденные горы. Молнии летели вниз, а с ними вместе и потоки дождя. Все русла наполнились живительной влагой, возникли новые ручьи и водопады там, где их раньше не было. Люди подставляли все имеющиеся в доме сосуды и емкости, чтобы как можно больше набрать драгоценной жидкости, радовались благодати, ниспосланной Аллахом в союзе с древними богами.
Постепенно дождь шел все мягче и спокойнее, мелкими нежными струйками. Я вышел за ворота и стал под дождь, чтобы его мягкая прохлада коснулась моей кожи и одежды. Затем, сам того не сознавая, я почувствовал, как мои ноги понесли меня к загону для скота, где снова блеяли овцы. А когда у самого луга я завернул за угол, то увидел там пастушку Билан. На ней был все тот же зеленый наряд, и она, как танцующее деревце, прыгала и пела под дождем одна. Еще более мокрая, чем утром, с вьющимися влажными волосами, Билан время от времени поднимала свои открытые губы к нему, чтобы струйки дождя попадали в рот. Тут вдруг к ней подбежали козы и начали срывать с нее листья, так что местами уже виднелось ее синее платье. Я подбежал к ней, она не испугалась, а только засмеялась мне своими черными глазами. Тогда я взял ее за руку и начал с нею танцевать под дождем, а потом мы отогнали коз, которые рвали ее зеленые одежды.
А затем три дня и три ночи продолжал лить мягкий и мирный дождь, и земля, окутанная влажным покрывалом, утоляла свою жажду и поила соком фрукты. Все вокруг было довольно!
Когда солнце вновь появилось на небе, я пошел к Билан, чтобы поиграть с нею. На ней уже не было зеленого наряда; наверное, его съели козы. Она, как все девочки-пастушки, была одета в простенькое пестрое платьице, прямое и широкое, под которым едва вырисовывались два маленьких трепетных бугорка. Она постоянно бегала босиком, была очень подвижной и нигде не задерживалась надолго. Я помню только ее лучистые глаза и темно-каштановую копну ее волос. В ушах она носила золотые серьги, а на шее — ожерелье из монет, звеневшее при каждом ее движении.
