Павел Крусанов - Калевала
Но был на дворе среди гостей один подслеповатый старичок, он так сказал Локке:
— Прежде чем невесту славить, приглядись, хозяйка: может, привез с собой жених красоту смолистых пней да стать дегтярной бочки? Может, получил он жену, как ворону на болоте, как птичье пугало на поле? Может, явилась она сюда без приданого и в сундуке у нее — одни длинноухие мыши?
— Ты сказал плохие речи, — ответила Локка, — о другой пусть так болтают, а не об этой деве! Невеста наша — лучше всех в округе: точно спелая брусничка, точно пташка-белошеечка на рябине. Ни в немецкой земле, ни в эстонской не сыщется такой красавицы — с таким сиянием во взоре, с такою величавою осанкой, с такою белизной молочных рук и с такой лебединой шеей! И не с пустыми пришла она сюда руками: привезла с собой тонкие простыни, мягкие подушки, платья и шубы, да и сукна у нее довольно! Так что речи твои однодневному щенку к лицу, а не тебе, старому.
И снова пригласила Локка в дом жениха с невестой.
— Была ты дома у отца хорошей дочкой, — сказала она красавице Похьолы, — так славься теперь при муже нам невесткой! Никогда не знай здесь заботы и гони печаль — ведь пришла ты с земли богатой в землю, что еще богаче, от достатка — к достатку большему. Здесь жернов тебе вертеть не нужно и не нужно толочь зерно в ступе — у нас вода пшеницу и рожь мелет, а посуду моют волны и морская пена!
Пригласила Локка и всех пришедших гостей в покои, и собралось их столько, сколько никогда еще не собиралось разом в этом доме, и все они были славны делами и родом. Ломились уже столы в доме хозяйки: стояло там мясо, лежали сиги и лососина, были пироги, пряники и ячменное пиво. Но нужна за столом к вину песня, и знали гости, что, как кукушке — кукование, как красильщице — крашение, как ткачество — девице, так и певцу пение — работа. Поэтому никто не заводил песни за столом раньше вековечного песнопевца Вяйнемёйнена, опоры вещих рун.
— Поют лапландские дети, объевшись грубого оленьего мяса, — сказал тогда Вяйнемёйнен, — поют они, выпив ковшик водицы и пожевав сосновой коры, поют, лежа на пепле костра, на черных очажных углях, — так отчего же не запеть нам за обильной едой, отведав ячменного напитка, под крышей крепкого дома, где найдется чистая постель для гостя?
И восславил тут песней Вяйнемёйнен хозяина, что воздвиг этот большой дом, за делом забывая на вырубке рукавицы и теряя в сучьях шапку, умываясь утром росой и причесываясь веткой, восславил хозяйку, что напекла для гостей пышных хлебов и пирогов, заставила стол свининой, лососиной и сметаной, изготовила для пива сладкий солод, мешая его в бане даже ночью, не страшась лесных зверей, восславил гостей — крепких стариков и резвых молодых, наряженных опрятно в белое, точно лес, где выпал иней…
Долго гуляли гости в щедром доме кузнеца Ильмаринена под чудные песни Вяйнемёйнена, и выдалась калевальская свадьба еще веселее и краше сариольской.
24. Лемминкяйнен едет незваным гостем на пир в Похьолу
Вскоре после того, как увидел Ахти в небе дым от костров, на которых варилось пиво в полночной Сариоле, отправился он со своего острова в бухту ставить подледные сети. Только прорубил Лемминкяйнен лунки, как услышал вдали топот коней и скрип множества полозьев по прибрежному льду. Понял он, в чем дело, и гнев охватил удалого Ахти: то едут в Похьолу гости на праздник, а от него скрыли хозяева северной земли весть о хмельном пире! Побледнел Лемминкяйнен, поник головой, и упали ему на лицо черные кудри. Бросив снасти на лед, отправился Островитянин к дому.
В родном жилище сказал Ахти своей старой матери, чтобы накормила она его в дорогу и истопила жаркую баню, где мог бы он вымыться, дабы предстать в красе героя. Тотчас собрала мать на стол, а жена Лемминкяйнена, саарская красотка Кюлликки, пошла готовить баню. Утолив голод и жажду, попарившись в бане, вернулся Ахти в дом, стройный и свежий, как сосна, умытая летним ливнем, и сказал матери:
Подай мне, матушка, лучшую рубашку и новый кафтан, чтобы был я видом не хуже прочих мужей.
— Куда собрался ты, сынок? — спросила его мать. — Не на охоту ли за рысью? Или решил загнать лося? Или настрелять белок?
— Нет, — ответил Лемминкяйнен, — не за рысью я иду, не за лосем и белками — собрался я на свадьбу в Похьолу, на тайком от меня затеянный пир, чтобы достойно погулять и покрасоваться на людях!
Стали тут отговаривать его и мать, и Кюлликки от этой затеи, чтобы не ездил он на свадьбу в Похьолу незваным.
Но так ответил им веселый Лемминкяйнен:
— Лишь робкий ждет приглашений, а герой идет туда, куда захочет по зову своего меча, — а мой меч уже мечет искры!
— Не ходи, сынок, в Похьолу на этот пир, — сказала мать прозорливо, — колдуны сариольские трижды уготовили тебе чарами на пути смерть.
— Всюду старым мерещится смерть, — возразил Кауко, — везде мнится погибель — герой же страха не знает и смерти не убоится. Но раз известны тебе угрозы на дороге, то скажи: что за гибель мне приготовлена?
— По молодости лет не хочешь ты слышать правду, а хочешь знать лишь то, что тебе нравится, но я тебе скажу как есть, — ответила Лемминкяйнену старушка. — Прежде остальных бед встретишь ты через день пути огненную реку: стоит посреди клокочущей пучины огненная скала, а на ней сидит пылающий орел — день и ночь точит он клюв и вострит когти на всех людей, что проходят мимо.
— Бабья это погибель, а не смерть для мужа, — рассмеялся Лемминкяйнен. — Справлюсь я с такой бедой: сотворю чародейством из ольхи всадника, чтобы поскакал он вместо меня мимо скалы, а сам обернусь уткой и нырну под орлиными когтями. Расскажи-ка лучше о второй смерти.
— А вторая погибель такая: еще через день пути увидишь ты поперек дороги ров, что без конца и начала протянулся с восхода на закат. Наполнен этот ров горячими камнями, раскаленными глыбами — многие мужи пытались перейти этот пышущий жар, но все сложили там головы.
— Нет, не про меня эта смерть, — сказал удалой Ахти, — знаю я и на это средство: из снега вылеплю богатыря и отправлю его в ту баню с медным веником, а сам так проскочу через пекло, что борода не подпалится и не затлеют кудри! Расскажи-ка теперь про третью погибель.
— Через день пути за этим рвом, — сказала Лемминкяйнену мать, — будет узкое ущелье — ворота в Похьолу. Там бродят во мраке волк и медведь, которых добыл Ильмаринен в чаще Маналы, — поставила их Лоухи охранять проход в угрюмую Сариолу. Пожрали они уже не одного богатыря и тебя растерзают, как прочих.
Усмехнулся на это Лемминкяйнен:
— Пусть ягненка рвут на части — этой погибели даже скверный богатырь не по зубам, а я ношу пояс героя! Накину я волку колдовскую узду на пасть, оплету медведя цепью — тем и кончится моя дорога.
И тогда призналась Лемминкяйнену мать, что три эти ужаса, три погибели для мужа, ждут его в самой дороге, но когда дойдет он до мрачной Сариолы, то найдет чудеса пострашнее — огорожено селение хозяев Похьолы железным частоколом из копий, которые поднялись от земли до неба, а вместо прутьев переплетены эти копья змеями, связаны железные копья гадюками — играют они хвостами, шипят, поднимают головы, пускают яд и высовывают жала. Но одна змея там всех страшнее — лежит она на самой дороге, в сто сажен длиною и шириною в добрую лодку, шипит раскрытой пастью и лишь его одного дожидается — только один Лемминкяйнен ей нужен.
Но и на этот раз не испугался удалой Ахти.
— Пусть дети от змей гибнут, — сказал он матери, — а я справлюсь с гадами без заклинаний, голыми руками. Не раз уже убивал я гадюк — помнят мои руки холод змеиной крови и склизкость гадючьего жира. Никогда не буду я добычей для змеиной пасти — сам растопчу проклятых, прогоню с дороги и свободно пройду к жилищам Похьолы!
— Сынок, — без надежды уже сказала мать Лемминкяйнену, — не ходи ты в жилища Сариолы — там сидят мужи с мечами, шумные от хмеля, озлобленные от питья: заколдуют они тебя остриями блестящих мечей! Посильней и похрабрей тебя приходили в Похьолу герои, но сгинули от чар. Или забыл ты, как в прошлый раз съездил в Сариолу? Отыскала я тебя в дремотных водах порезанного на куски, измерил ты реку Маналы, черное ее течение, и был бы там посегодня, если бы не бедная твоя мать. А еще знай, что двор хозяев Похьолы огорожен кольями: по черепу насажено на каждом, и лишь один пока не занят — то место для твоей головы.
— Не сладить со мной лапландцам, — упрямо ответил Ахти, — сам я их всех заколдую и порублю на части! Дай мне кольчугу, а я возьму отцовский меч — долго он лежал холодным, истосковался без дела.
Надел удалой Лемминкяйнен кольчугу, повесил верный отцовский Клинок на стальной пояс, взял в руки отцовскую секиру и, обнажив меч, качнул им, как черемуховой веткой.
— Сыщется ли кто в Похьоле, кто бы свой меч померил с этим? — спросил он весело.
