Павел Крусанов - Калевала
Но молчали за столом гости — и удивился этому хозяин Похьолы, а старуха Лоухи сказала:
— Что-то поувяли здесь песни и притупились языки — может, дурное я сварила пиво, что не хвалят певцы веселый напиток? Кто ж начнет? Кто похвалится напевом на славном пиру в Сариоле? Ведь не пискнет скамейка, если не сядут на нее люди, не заскрипит пол, если никто на него не ступит, не загудит труба в печи, если не запалит хозяин очаг.
И тогда сказал ребенок, что сидел на печной скамье и играл с куклой:
— Мал я и юн годами, но готов спеть, раз примолкли сильные мужи и некому прославить этот праздник!
Но дряхлый старик, лежавший на печи, остановил малютку:
— Не дело юных петь песни — лопотать пустое! И в песнях девиц нет смысла! Пусть споет муж, чье место на скамье, средь пира!
Услышал это Вяйнемёйнен, но, не желая в гостях опережать певцов Похьолы, спросил хозяев:
— Есть ли кто в здешней земле, кто бы день наш сделал веселым и прославил праздник песней?
— Был я славным певцом в Сариоле, — сказал с печи старик, — не было здесь заклинателя сильнее: как реки, текли мои напевы, как лыжи, скользили мои песни, а теперь надорван мой голос, — как грабли, он нынче меж пнями, как сани на песке, как лодка на отмели.
— Что ж, — сказал Вяйнемёйнен, — тогда я спою свои песни, раз нет здесь певца, с кем мог бы я взяться за руки!
Запел Вяйнемёйнен радостные песни, а в них — смех женщинам, веселье мужам и мудрая наука тем, кто слышит. Дивные дела творил он своими рунами — темный лес становился пшеничным полем, горы делались пирогами, валуны становились яйцами. Было у Вяйнемёйнена песен больше, чем у скал каменьев, больше, чем цветов на летней поляне, — никакого пира на них не хватит. Оборвав песню, так сказал вещий старец:
— Не я песней море обратил в мед, не я из песка сделал горох, а из морских камней — соль! Укко дал мне эти силы! Сделай же так, владыка, чтобы все здесь жили сладко, чтобы текло рекою пиво, чтобы не иссякали песни, пока живы в доме люди, чтобы все нашли удачу: хозяева — в амбаре, сыновья — в тенетах, дочки — за станком, и пусть никто не пожалеет, что пришел на этот пир в далекую Похьолу.
22. Красавицу Похьолы отправляют в дом мужа
Отыграла свадьба, отгулял веселый пир в суровой земле Сариолы, и встал из-за нарядного стола Ильмаринен, чтобы отправиться с молодой женой в отчий дом. Уже вывел он во двор сани и запряг жеребца — да не готова еще красавица Похьолы: не собралась в дорогу, не простилась с ней мать и подружки.
— Ждал ты долго, — сказала кузнецу старуха Лоухи, — так подожди еще немного: не все заплетены у невесты косы, не обула она еще сапожки, не приготовили ей вместо девичьего убора женский платок.
Уже кусал конь поводья, а подружки завели только по невесте плач. Вторила им и хозяйка Похьолы: мол, пожалеет еще дочь о сделке, много слез прольет, что бросила отца с матерью и родной дом, где росла, как нежный цветок, как ягода на поляне, — проснувшись, молоко пила, шла с постели к пшеничному хлебу, маслу и свинине, никаких не ведала забот, знай себе порхала веселой бабочкой! Так ли будет в чужом доме у свекра со свекровью? Там и рожки поют иначе, и петли скрипят по-другому, там и калитку так не отворить, чтобы свекрови понравилось, и печь так не растопить, чтобы похвалил свекр!
Тяжело вздохнула бедная невеста, смахнула слезу с глаза — сковали эти речи ее сердце печалью.
— Думала я, что больше будет мне почета, как ступлю на порог мужа, — сказала горько красавица Похьолы. — Ждала я свадьбы, как ждут лета, и вот уже одной ногою я в санях мужа, а только тяжко мне на сердце — без радости иду я из родного дома, точно отдаюсь в объятия осени, точно схожу на тонкий весенний лед. У других невест думы легки, как летний рассвет, а мои мысли — словно тьма осенней ночи!
Видя печаль красотки, еще пуще заголосили подружки, и — на смену Лоухи — старая служанка, что всегда жила при доме, стала язвить невесте сердце:
— Говорила я тебе, что негоже любоваться женихом, в глаза его глядеть и устам его верить — пусть глаза его красивы и уста приятны, да притаился в них лютый Лемпо! Спешишь ты в жениховы сани, а попадешь к медведю в лапы — увезут тебя те сани в вечное рабство к свекру и свекрови. Идешь ты туда, где уже куплены поводья и готовы для тебя цепи. Горько тебе придется у мужа: колки, как рыбьи кости, слова свекра, каменный язык у свекрови, холодны речи деверя и горда спина золовки — вместо чистых простыней будет тебе закопченный очаг, а вместо родниковой воды подадут тебе болотную жижу!
Тут заплакала невеста без удержу — и, пока вели ее подружки к жениху из дома, целыми пригоршнями слез полила девичью свою светелку и отцовский двор.
— Отдаешь ты меня, матушка, замуж, — зарыдала у порога красавица Похьолы, — будто не меня кормила ты грудью, а качала колоду в люльке и купала булыжник в корыте! Иду я к мужу, а печалей у меня больше, чем камней в водопаде, чем ветел у реки и в бору — вереска!..
Но был с гостями жениха мальчишка, который удивился невестиной печали.
— Отчего ты плачешь? — спросил удивленно малютка. — От скудной пашни идешь ты к полям богатым, из хором, где много пива, идешь в дом, где пива больше! Посмотри на мужа: среди всех он — самый лучший! Выбрала ты героя, которому нет равных, — идешь ты к нему для счастливой жизни, так что утри глаза и открой для радости сердце!
Тут явилась перед всеми сама Осмотар — прекрасная дочь Калевы, прародительница героев, — и дала молодым наставления: невесте — как жить в чужом доме, как мужа ласкать, блюсти ему верность и угождать его родне, а жениху — как жену лелеять, как не давать ее в обиду, чтобы не стала она рабыней в доме и не знала скуки и слез печали. А еще сказала Осмотар, что если будет муж ласков с девой, то будет и в ответ обласкан, и что лишь дурной муж жену учит, как рабу, ременной плеткой, а мудрый стеной стоит жене в защиту и учит ее в постели, а советы дает лишь словом да взглядом, и только в крайней нужде, если совсем она ленива и науки не имет, стоит ее высечь пониже спины ивовой розгой.
Утерла красавица Похьолы глаза и бросила на родительском пороге девичьи сны, беспечное пение и шалости детства: расставаясь с родимым краем, оставила она поле пахарю, лес — ищущим покоя, гуляющим — лужайки, оленям — поляны, чащи вольные — рысям, птицам — кусты над ручьями, а себе выбрала путь в неведомую землю, скользкий весенний лед.
Поднесли Ильмаринену прощальную чарку пива, а невеста, простившись с домом и двором, поросшим рябиной, поклонилась лесу, ягодам, земле, озерам с островами, проливам, холмам да рощам отчины и, ступив в сани, села рядом с мужем.
Хлестнул Ильмаринен коня кнутом, и помчались сани прочь со двора хозяйки Похьолы. Вослед же им запели в доме Лоухи такую песню:
— Из лесов дремучих, дальних
Птица черная поднялась,
Прилетела к нам по небу
И схватила здесь красотку —
Нашу уточку схватила.
Наше яблочко литое,
Злата не насыпав в выкуп,
Серебром лишь поманивши…
Но быстрее злой песни поспешали сани Ильмаринена по берегу залива, по хребту песчаной косы — три дня без отдыха несся рысистый конь, так что только мелькали кругом деревья и камни, пока не показался наконец дом кузнеца с густым веселым дымом над трубою.
23. Ильмаринен привозит жену домой
Дома уже заждалась Ильмаринена мать его Локка. Целый день не отходила она от окна, все смотрела на дорогу и посылала Анникки к калитке — обещал Ильмаринен вернуться с молодой женой, не дав следу своему остынуть, оттого и высматривала его мать нетерпеливо, поджидала, как ждут солнца утром, как дети ждут ягодного лета. Наконец, как-то утром, услышала она топот копыт с лесной дороги и знакомый щебет птиц-колокольчиков на дуге саней у сына — вышла добрая хозяйка Локка во двор, а тут уже и въехали в ворота молодые. Следом и гости показались, что жениха сопровождали в Похьолу, за ними подоспели и новые из соседних деревень — поздравить славного кузнеца с радостью. Встав с саней, поклонился Ильмаринен матери и отчему дому, а красавица-жена не поднялась — ждала, что на руках внесет ее через порог дорогой супруг.
Рассмотрев хорошенько невесту, сказала Локка. — Не напрасно пробегал конь — было кого ему доставить! Выходи из саней, красавица, — только детей на руках выносят, и только гордецы упрямятся. Пройди через метеный двор на крыльцо, ступи легкой ножкой в дом — давно он тебя дожидается: хочет пол, чтобы ты по нему прошлась, крыша ждет, когда ты под ней укроешься, радуются окна, что будешь ты сидеть под ними, тоскует ручка дверная о твоих перстах в колечках, видя тебя, ниже порог склоняется, ржет жеребенок — хочет из твоих рук сена, поджидает тебя корова, чтобы дала ты ей клевера, блеет ягненок — ждет от тебя сухарика…
