Александр Немировский - Мифы и легенды народов мира. Том 8. Древняя Индия
— Зачем тебе моя добродетель? — удивился Прахлада, услышав просьбу брахмана. — Вглядись в себя. Она в тебе самом. Извлеки ее и пользуйся ею на радость себе и счастье другим.
— У меня мало добродетели, — ответил Индра не сразу. — Я же хочу быть самым добродетельным из брахманов.
— Тогда бери…
Так Прахлада пожертвовал добродетелью. Но она к нему тотчас вернулась, ибо, как рыба ищет воду, а птица воздух, добродетель выбирает достойного. Боги же успокоились, поняв, что добродетель Прахлады им на пользу. И обрел Прахлада власть над вселенной, и боги ему подчинились, ибо того захотел Вишну.
Бали
Внуком Прахлады был царь амуров Бали, превзошедший благочестием деда и всех когда–либо живших в трех мирах. Поэтому он оттеснил богов и обрел власть над вселенной. Небо и земля склонились перед ним. Боги, покинувшие места своего обитания, старались покаянием и молитвами заслужить благорасположение Вишну. Сама Адити воззвала к нему, умоляя его помочь Индре и другим ее сыновьям.
Чтобы выполнить ее просьбу, Вишну родился в облике сына риши Брихаспати, уродливого карлика Ваманы. Надев нищенское одеяние, он отправился в царский дворец за милостыней. Будучи по природе добрым и справедливым, Бали предложил ему золото, украшения, коней и слонов, но карлик от всего этого отказался.
— Мне многого не надо, — объявил Вишну царю. — Посмотри на меня, как я мал ростом. Мне бы немного землицы в три моих шага[69].
Взглянув на просителя, Бали сказал:
— Что ж, бери!
И тут Вамана начал расти на глазах и достиг своей истинной величины. Первым шагом он покрыл все небо, вторым — всю землю. Третий шаг Вишну был коротким. Третий, подземный мир он оставил Бали и туда его отправил, разрешив раз в году посещать свое царство.
В подземном мире Бали были предоставлены царские покои, где он находился под охраной мужа с железной палицей в руках. Вид его внушал ужас.
Однажды в этот дворец проник владыка ракшасов могучий Равана. Бали приветствовал его и спросил, что его привело в подземные глубины.
— Я слышал, — отвечал Равана, — что ты был пленен богом Вишну. И я смогу освободить тебя от оков.
— Ты видел охраняющего меня стража, — сказал Бали. — Ты не знаешь, кто он. И я тоже не знаю его имени. Но он неодолим, как смерть, — он воплощение всесильного времени.
— Нет ничего неодолимого! — возразил Равана.
— Стань со мною рядом, — продолжал Бали, — видишь у моих ног сверкающий диск? Если ты его поднимешь, я раскрою тебе тайну вечного избавления.
Равана нагнулся, но как он ни напрягал силы, он не мог оторвать диска от пола. От напряжения у него изо рта и ушей полилась кровь.
— Это серьга одного из моих предков, — пояснил Бали. — Но и он пал, когда пришел срок. Поэтому кто бы ни лишил меня свободы, я покорен его воле. Прощай!
Гибель и воссоздание жизни
Одно в моих зрачках, одно в замкнутом слухе,
Как бы изваянный, мой дух навек затих.
Ни громкий крик слона, ни блеск жужжащей мухи
Не возмутят недвижных черт моих.
У близнецов Ямы и Ями был младший брат Ману[70], могучий и великий духом. Десять тысяч лет он на берегу Ганги умерщвлял свою плоть, стоя на одной ноге, с вскинутыми в благочестивой молитве руками. Все, идущие мимо, этому удивлялись и молча проходили, чтобы не мешать общению с небом.
Однажды Ману услышал тоненький дрожащий голосок:
— Праведник! Спаси меня!
Впервые опустив затекшие руки, он погрузил их в воду и вытащил из реки рыбку[71], отливающую лунным блеском.
— Что ты от меня хочешь? — спросил Ману, наклонившись.
— Я боюсь рыб, более сильных, чем я. Опусти меня в сосуд. Когда же я вырасту, перенеси в другое место.
У ног Ману был волшебный, полный воды кувшин. Из него он, становясь на колени, не опуская рук, утолял жажду, а вода не убывала. Ману опустил рыбку в кувшин и с этого времени утолял жажду из реки.
Минуло много осеней, и до Ману донесся уже знакомый ему, хотя и не столь тонкий, как прежде, голос:
— Перенеси меня в другое место, ибо кувшин стал мне тесен.
Рыбка сильно подросла, но не настолько, чтобы быть в безопасности в реке. Ману отнес ее в пруд. Прошло много осеней, и рыба настолько выросла, что уже не могла плавать в пруду, и Ману отнес ее в Гангу. Она находилась там до тех пор, пока однажды, повернувшись, не перегородила реку и этим вызвала наводнение.
Тогда Ману решил перенести рыбину в Океан. Была живая ноша тяжела, но желанна сердцу праведника. Запах рыбы и прикосновение к ней доставляли ему наслаждение. Кажется, и Ману стал приятен рыбе. Во всяком случае, опущенная в Океан, она не погрузилась сразу на дно, а держалась на поверхности, с любовью и признательностью взирал на Ману.
Затем она проговорила, да так громко, что сказанное можно было услышать на другом краю земли:
— Ты сделал все, чтобы спасти меня. Теперь мой черед позаботиться о тебе. Знай же! Близится великий потоп для очищения мира от грязи и порока[72]. Ты должен сбить крепкую лодку и привязать к ее носу веревку с петлей. Потом нарой семян, что в земле, набери тех, что в воздухе, и жди моего появления. Ты меня отличишь по рогу, который я для тебя наращу на носу.
Когда такая рыба появилась, Ману набросил петлю на ее рог, уселся в лодку, и рыба понеслась. Волны, образовывавшиеся от движения ее хвоста, были подобны горам. Лодку швыряло из стороны в сторону, как щепку, и Ману приходилось держаться обеими руками за борта.
Многие годы рыба без устали тянула лодку. Внезапно волны опали и качка прекратилась. Ману увидел поднимающуюся из моря гору. И вновь он услышал голос рыбы:
— Знай: я — Брахма, творец всех живущих. Спасая тебя от потопа, я спас все живое. Высаживайся и живи на этой Северной горе[73]. Возроди из собранных тобою семян растения и животных.
Ману сделал, как ему было велено. Первой он возродил кормилицу корову, дававшую ему топленое масло, сметану и творог.
Однажды он все это смешал, чтобы принести жертву богам. Через год из составленной им смеси вышла девушка — белая как сметана, с розовыми от света зари трепещущими губами и темными как ночь волосами. Крепкотелая, она твердо ступала по земле, и ее тонкие ступни оставляли масляный след.
Как–то захотела масляноногая осмотреть мир, еще не населенный людьми, и отправилась на прогулку.
Митра и Варуна тотчас заметили на земле незнакомые следы и заинтересовались, кто бы их мог оставить. Спустившись на землю, они пошли по следам и догнали девушку.
— Кто ты? — спросили они ее.
— Я — Илу, дочь Ману, — ответила она.
Митра и Варуна переглянулись, после чего Митра обратился к деве:
— Мы боги Митра и Варуна. Назови себя нашей дочерью.
— Нет! — ответила Илу, потупившись. — Я дочь Ману.
— Кто? Кто ты? — переспросил также и Ману.
— Твоя дочь.
— Но как же, о благородная, можешь ты быть моей дочерью? — удивился Ману.
— Ты, а не кто–либо другой, —объяснила девушка, —дал мне жизнь, замешав на воде топленое масло, сметану и творог. Поэтому пользуйся мною в свое удовольствие, когда станешь приносить жертву богам. И будешь богат потомством и стадами. Какого бы благодеяния ни испросил ты у богов с моей помощью, полностью получишь все, что попросишь.
И зашагал вместе со своей дочерью Ману, распевая гимны и, как только это удавалось, неукоснительно исполняя ритуал. И когда изъявил он желание иметь обильное потомство, боги услышали его. И пошел от него весь род человеческий, который и есть род Ману[74].
Чьявана[75]
Было у Ману девять сыновей, девять могучих витязей, от которых пошло девять племен, заселивших еще не слышавшую человеческого голоса землю. Однажды в племени четвертого сына, Шьячи, начался раздор. Брат стал против брата. Сын отвернулся от матери, мать от сына.
Подобные бедствия, постигающие порою племена, роды и семьи, пострашнее мора и войны. Причины их сокрыты от глаз человеческих, и враждующие в слепоте и безумии ищут их объяснения каждый в другом — брат в брате, сын в матери, мать в сыне. Но царь племени Шьячи был мудр и всюду неутомимо искал корень губительной вражды, но не мог его найти, пока случайно не пришел к озеру, избранному подвижником Чьяваной местом для моления и умерщвления плоти.
При виде царя, который его почтительно приветствовал, отшельник отвернулся. Царь был этим удивлен и спросил:
— Может быть, сам не ведая, я чем–нибудь тебя оскорбил или просто неприятен?
— О нет, — ответствовал Чьявана, — не оскорбил. Не неприятен. Меня обидела твоя прекраснобедрая дочь Суканья, и с тех пор я не знаю покоя. Однажды ночью она вместе с другими девами вывела коней на водопой. Надо тебе сказать, что во мраке мои глаза мерцают, как уголья в алтаре. Твоя же любопытная дочь, приняв их за светляков, ткнула мне в глаза своими пальчиками.
