Данте Алигьери - Сочинения

Мессер Брунетто, отнеситесь чутко
К малютке сей, в ее устроив честь
Не пир, но праздник, — ведь не просит есть,

А требует прочтения малютка.
Запомните: ее понять — не шутка,
Не вдруг найдете вы — в ней что-то есть:
Спокойно надобно ее прочесть,

Да и не раз, чтоб смысл достиг рассудка.
А не достигнет — там у вас полно
Таких, как брат Альберто: разберется

Любой во всем, что в руки ни возьмет.
Когда же вы и с ними заодно
Не преуспеете, позвать придется

Мессера Джано — он не подведет.

Все больше донимает батогами
Вас бог любви? За непокорность месть!
Еще послушней будьте, чем вы есть, —

Вот мой совет, а там решайте сами.
Придет пора — он вспомнит о бальзаме,
Не даст мученьям душу вам разъесть:
Весомее раз в пять, когда не в шесть,

Добро любви, чем зло. И к вашей даме
Направьте ваше сердце напрямик
Через его владенья, если верно

Я в смысл посланья вашего проник.
Держитесь этого пути примерно,
Ведь бог любви вознаграждать привык

Лишь тех, кто служит преданно и верно.

О новой даме речь ведет опять
Амор и на посулы не скупится,
Клянясь, что стоит ею мне плениться —

И сердце переполнит благодать.
Но слова не умеет он держать,
Когда стрела его к мишени мчится,
И я, увы, не сказочная птица

И знаю, мне из пепла не восстать.
Едва поднять решаюсь очи эти —
И ранит сердце новая стрела,

В котором старым ранам нет числа.
Что делать, Дант? Не откажи в совете.
Амор зовет, но я боюсь, что зла

Не в темном больше, а в зеленом цвете.

Я видел срубленный под корень ствол, —
Его пригрел родитель Фаэтона,
Свалившегося в реку с небосклона

Ломбардскую, и ствол листву обрел,
Но все-таки плодов не произвел,
Отторгнут от живительного лона.
И не могло иначе быть: исконно

Природе чужд подобный произвол.
Обманчив дерева наряд зеленый, —
О девушке суди не по глазам,

А в сердце глянь поглубже — пусто там.
Нет, лучше юных опасаться дам,
За нею не гонись, неугомонный,

Зеленым цветом юности прельщенный.

Затем что здесь никто достойных слов
О нашем не оценит господине,
Увы, благие мысли на чужбине

Кому поверю, кроме этих строф?
И я молчанье долгое готов
Единственно по той прервать причине,
Что в злой глуши, где пребываю ныне,

Добру никто не предоставит кров.
Ни дамы здесь, отмеченной Амором,
Ни мужа, что из-за него хоть раз

Вздыхал бы: здесь любовь считают вздором.
О Чино, посмотри, с каким укором
Взирает время новое на нас

И на добро глядит недобрым взором.

Амор давно со мною пребывает,
От девяти он лет во мне царит,
И знаю, как, пришпорив, вновь смирит,

Как плакать и смеяться заставляет.
Напрасно разум пленник призывает, —
Так простодушный в колокол звонит,
Когда трепещут молнии, и мнит,

Что облаков раздор он усмиряет.
Очерчен круг любви, недвижна мета,
Там воли ограничен кругозор,

Туда не долетит стрела совета.
И шпору новую вонзит Амор,
Коль прежнею красою не согрета

Твоя душа. Таков твой приговор.

Я минерал мечтал найти златой,
Ценимый добродетелью высоко,
Но умираю, мучаясь жестоко,

Затем что в сердце шип вонзился злой.
От поисков напрасных сам не свой,
Я, осужденный умереть до срока,
Там пребываю, где по воле рока

Останется победа не за мной.
Я многое бы к этому прибавил,
Но я боюсь, маркиз, что вам смешон

Моих докучных жалоб будет стон.
К владыке я взываю, чтобы он,
Который мрамор слезы лить заставил,

Жестокий камень в злато переплавил.

Достойны вы сокровища любого —
Столь чисто голос ваш всегда звучал,
Но кто в проводники неверность взял,

Сокровища не сыщет никакого.
Не зная средства от шипов иного,
Израненный, и я, как все, вздыхал,
И все же есть на свете минерал

И чувство давнее, как прежде, ново.
Не ведает слепой, когда закат,
Когда восход: несчастие закрыло

Ему глаза, и ни при чем светило.
Меня бы мост сомнений убедило
Одно покинуть — слез правдивых град:

Без них меня слова не убедят.

Я полагал, что мы вполне отдали
Любовной теме дань, — всему свой срок, —
И новый путь необоримо влек

Мою ладью, влекли морские дали.
Но, Чино, мне не раз передавали,
Что ловитесь вы на любой крючок, —
Иначе бы перо для этих строк

Усталая рука взяла едва ли.
Когда влюбляются, подобно вам,
Направо и налево то и дело,

То бог любви несильно стрелы мечет.
Чтоб ваше сердце вами не вертело,
Займитесь им, — ведь сладостным стихам

Такой пример, как ваш, противоречит.

С тех пор, о Данте, как меня изгнали
Из мест родных и, от красы далек,
Какой ни прежде, ни позднее Бог

Не создавал, бреду в слезах печали,
Когда, тоскуя, что умру в опале,
Встречал красавиц я, которых мог
Сравнить с любимой, сердце не берег,

И всякий раз они его пронзали.
И все равно к безжалостным рукам
Отчаянье, что мною завладело,

Меня влечет в объятья, нет сомненья.
Одной, любимой, предан я всецело,
Но в красоте других — и многих — дам

Приходится искать мне утешенья.

Недолго мне слезами разразиться
Теперь, когда на сердце новый гнет,
Но Ты, Который — совести оплот,

Всевышний, не позволь слезам пролиться:
Пускай Твоя суровая десница
Убийцу справедливости найдет,
Пригретого тираном, что дает

Отраве по земле распространиться.
И в леденящем страхе новых бед
Роптать и то не смеет люд смиренный,

Но Ты, любви огонь, небесный свет,
Вели восстать безвинно убиенной,
Подъемли Правду, без которой нет

И быть не может мира во Вселенной.

Три дамы к сердцу подступили вместе,
Расположась кругом,
Затем что в нем самом
Любви угодно было воцариться.

В них столько красоты и столько чести,
Что бог любви при всем
Могуществе своем
Не сразу к ним решает обратиться.
Усталые, страдальческие лица

Изгнанниц трех несчастных выдают,
Которых там и тут
Отвергли, а послушать их, — давно ли,
Достойны лучшей доли,
Красавицы повсюду были чтимы,

Не то что ныне. И, не пряча боли,
Теперь людьми гонимы,
Как будто к другу в дом они пришли:
Кого искали — наконец нашли.
К руке склонилась с видом чахлой розы

Та, что любовь корит
За тысячи обид,
И обнаженная рука — колонна
Страданья, по которой льются слезы,
Другою — лик сокрыт,

Что слез дождем омыт.
Боса, но сколько гордости врожденной!
И сквозь худой покров Амор смущенно
Увидел то, о чем не говорят,
И, жалостью объят,

Спросил с участьем, кто она такая.
«Почти во всем чужая, —
Она Амору молвила в унынье. —
На родственную чуткость уповая,
Сюда пришли мы ныне,

Ведь мне сестрою — матушка твоя.
Я Справедливость. Справедливость я».
Печалью красноречия живого
Бесхитростный рассказ
Внимавшего потряс,

И он спросил о тех, что были с нею.
У бедной слезы покатились снова
Из воспаленных глаз.
«Ты хочешь лишний раз
Увидеть, что сдержаться не умею? —

И скорбно продолжала эпопею: —
Тебе известно, что сначала Нил
Ключом прозрачным был,
И там, где зелень уступила зною,
Над девственной волною

Я родила ту, что со мною рядом
Пшеничной утирается косою.
И дочь припала взглядом
К воде и — красоте своей в ответ —
Ту, что поодаль, родила на свет».

Амор дослушал не теряя нити,
Рассказом потрясен,
И вот сквозь слезы он
Любезно дам приветствовал впервые,
И стрел своих коснулся: «Посмотрите,

Бездействием урон
Оружью нанесен,
Сверкавшему во времена былые.
Умеренность, и Щедрость, и другие
Родные наши нищими бредут, —

Как не заплакать тут?
Пусть правды от себя никто не прячет,
И если смертный плачет,
Так повернулись для него светила.
А нам дано бессмертие, и, значит,

Как жизнь бы нас ни била,
Мы выстоим, и вновь родится тот,
Кто этим стрелам блеск былой вернет».
И я, внимая слову утешенья,
Хоть не ко мне оно,

А к трем обращено
Изгнанницам, горжусь моим изгнаньем.
Пусть белыми по воле Провиденья
Цветам не суждено
Пребыть, но все равно,

Кто пал с достойными, того признаньем
Не обойдут. И если б расстояньем
Я не был от красавицы моей
Отторгнут и о ней
Не тосковал, душе бы легче было.

Но огненная сила
Сломила плоть — недаром Смерть на страже
Была, недаром к сердцу подступила.
Будь я виновен даже,
Недолго прожила моя вина,

Раскаяньем давно погребена.
Да не притронется ничья рука,
Моя канцона, к твоему наряду:
Пускай доступным взгляду
Любуются и в сладостную суть

Не тщатся заглянуть.
Но если на пути твоем случится
Друг добродетели, любезна будь
И, прежде чем открыться,
Вся просветлей, — цветка цветущий вид

Желанье в пылком сердце породит.
Канцона, птицей белой мчись на лов,
Канцона, черными лети борзыми,
Что путь под отчий кров
Отрезали, лишив меня покоя.

Ни от кого скрывать не вздумай, кто я;
Разумные уметь прощать должны:
Прощенье — наилучший лавр войны.