Висенте Эспинель - Жизнь Маркоса де Обрегон
– В таком случае, – сказал я, – пусть ваша милость разрешит мне, – потому что у меня уже есть план, чтобы отомстить за вашу милость и раскрыть кражу так, чтобы никто не пострадал, – и предоставьте мне делать это, как я захочу, дав мне разрешение делать это по-моему.
Он мне позволил, и, выбрав подходящего дрозда, со всеми качествами, какими он должен обладать, чтобы хорошо говорить, я запер его в клетке в комнате, где он не мог слышать птиц, которые мешали бы ему, и там всю ночь и день учил его говорить: «Такой-то украл деньги, такой-то украл деньги». Мне пришла в голову такая хорошая хитрость, а он обладал такими хорошими данными, что через пятнадцать дней, проголодавшись, он говорил, прося есть: «Такой-то украл деньги». Таким образом, он пользовался тем, чему я его обучил, всякий раз, когда был голоден или хотел пить, потому что он забыл свою природную песню. Для большей уверенности я продержал его еще восемь дней, – чтобы дрозд лучше затвердил выученное, а я мог лучше подготовить план, какой я собирался осуществить. Его удачное выполнение имело огромное значение, чтобы освободить более сотни человек, посаженных в тюрьму в связи с кражей, невиновных в этом злодеянии, среди которых было много пленников-испанцев и итальянцев и других наций. Поэтому, видя, что мой дрозд должен стать освободителем стольких христианских узников, в одну из пятниц, когда король должен был отправиться в мечеть, я выпустил дрозда и дал ему свободу, чтобы он дал ее другим узникам.
Он взлетел на башню вместе с многими другими дроздами, и среди бессмысленной болтовни других он очень скоро начал говорить: «Гасан украл деньги», – не переставая говорить это целый день очень часто, так как видел себя на свободе, которой он так желал. Дошло до ушей короля то, что на башне говорил дрозд. Он изумился, а когда наступил час отправиться в мечеть, то первое, что он услыхал, это была новая песня моего дрозда, который очень часто повторял: «Гасан украл деньги, Гасан украл деньги». Он сейчас же подумал, что раз это преступление было таким таинственным, то в этом крике дрозда должна быть доля истины, и ему пришло в голову, что если существуют прорицатели в делах великой важности, то великий Магомет мог послать какого-нибудь духа из тех, каких он держит около себя, чтобы раскрыть это дело, дабы не страдало столько невинных. Но, чтобы не приниматься без совета за расследование этого дела, он созвал некоторых прорицателей или астрологов, уже знавших о том, что было возвещено дроздом, и потребовал, чтобы они сказали ему свое мнение. Они высказали свое суждение, и оно так хорошо совпало с мнением дрозда, что король приказал схватить своего любимца, и после того, как тот на пытке сознался и были найдены все деньги, он лишил любимца своей благосклонности[351] и казнил его, что вызвало большое одобрение и радость во всем городе,[352] потому что к нему дурно относились не из-за того, что знали бы о причиненном кому-нибудь зле, так как до такого злодеяния не доходила его злобность, а из-за того, что им казалось, будто все строгости, какие применял к ним вице-король, были внушены советами этого любимца.
Это бедствие распространяется на всех, занимающих высшие должности, потому что зависть или их сбрасывает, или лишает их доверия; а раз это так, то настоящие приближенные, достигнув благодаря любви и покровительству своих государей же данного величия, сейчас же спешили бы закрепить то, чего они достигли, действуя на благо государства. Однако в больших монархиях эта истина не может легко распространиться и достичь тех, которые могут быть судьями в этом и которые могли бы провозгласить ее без того, чтобы кто-нибудь не осмелился искать виновника бедствий или неурядиц, происходящих в государстве или из-за грехов людских, или по приговорам Божиим, недоступным для нашего понимания.
Один современный политик, ссылаясь на политиков древних, говорит, что государь не должен поддаваться влиянию своего приближенного, то есть не должен доверять ему своих мыслей и своих поступков. Это требование противоречит самой природе; ибо, если какой-нибудь частный человек, естественно, желает иметь и имеет друга, с которым, любя его, он отдыхает и которого посвящает в некоторые свои заботы благодаря своему общению с ним, то почему же государь должен быть лишен этого блага, которым обладают другие? Доблестный государь, благоразумный и справедливый, должен иметь около себя приближенных безупречной жизни; потому что, если они такими не будут, он или удалит их от себя, или они запятнают его добрую славу. Но когда признается и принимается со всеобщим одобрением мнение государя как святое и правильное, в приближенном отыскивается, за что можно было бы упрекнуть его, – это я считаю свойственным душам мятежным и даже злонамеренным, так же как и то, что принимается дурно, когда влияние приближенного усиливается и он процветает в благах и благосостоянии, которых не могут достичь другие.
Надо принять во внимание, что в такой богатой монархии, как испанская, тех крошек, какие выбрасываются со стола государя, с излишком хватит не только, чтобы возвеличить фамилии, уже существующие и высокие, но и на то, чтобы поднять их из самой глубокой нищеты к высочайшим положениям. Великие монархи, короли и государи родятся подчиненными общему закону природы и подвластными страстям любви и ненависти и должны иметь друзей, к которым питают естественную склонность; ибо звезды обладают силой склонять к одному другу больше, нежели к другому. Так как такие дружбы вызываются единственно выбором, то они не носят того характера, как другие, и, будучи на самом деле высшими, государи должны выбирать приближенного не по чужому вкусу, а только по своему; а раз это будет так, то это будет также по вкусу подданных, благо которых зависит от хорошо направленной воли государя. А государь, стараясь не осуждать ни одного, ни другого и не судить, хорош он или плох, должен сам быть образцом, которым должны руководиться в деяниях правосудия, в управлении государством и милостях подданным, в награждении добрых и наказании злых. Тем более что, раз у этих приближенных два ангела-хранителя,[353] а сердце короля находится в руке Господней, следует думать, что эти ангелы будут склонять их к общественному благу и общему миру. Ибо дела, которые случайно кажутся зависящими от прихоти этих людей, совершаются и зависят не от воли и деятельности приближенного, а только лишь от небесных движущих сил, какие являются вторичными причинами,[354] коим первопричина передала свою высшую власть, если только в ее высшем суде не предустановлено чего-нибудь другого. Очень хорошо мне признался один малорассудительный и еще хуже понимающий в хорошем способе суждения человек, который сообщил, что тридцать или сорок лет он был дружен с тем, кто – или по своим заслугам, или благодаря своему старанию, или по своему счастью – достиг положения приближенного, и что он всегда восхвалял его как добродетельного, кроткого и рассудительного любителя делать добро. Когда же тот сделался приближенным, то, хотя он гораздо лучше мог осуществлять свою склонность, он изменил свое поведение и стал презирать то, что раньше ценил и почитал. Если выяснить, на чем основывается потеря им уважения, или, лучше сказать, его непостоянство в дружбе, которую он питал раньше к этому возвысившемуся человеку, то он мог бы только ответить, что это род зависти, основанной на чужом благе, или потому, что он не делится с ним, или потому, что ему досадно, что тот обладает им, или из-за плохого разумения и еще худшей воли. Приближенные великих монархов не могут помнить о всех знакомых, – достаточно, если они будут помнить о тех, кто старается об этом, ибо те, которые находятся в моем положении, не имеют основания жаловаться на приближенного, так как их благо должно проистекать из их работы и старания, а если их нет, то жалоба совершенно несправедлива.
Есть два рода приближенных: одни – это те, которые из скромного положения поднялись, чтобы стать достойными войти в милость своего государя, и такие хотят все благо получить для себя. Другие, будучи знатными сеньорами, были очень хорошо приняты и очень любимы своим королем; такие, будучи рождены вельможами, хотят разделить благо со всеми. Но и те и другие должны быть со своим королем, как плющ с деревом, за которое он цепляется, и хотя дерево всегда растет в объятиях плюща, никогда не освобождаясь от него, несмотря на это плющ никогда не служит помехой для плода, какой дерево по природе своей приносит; так же делают и приближенные, которые с самого начала были знатными сеньорами, ибо никогда они не служат для государя помехой в его поступках, к каким его обязывает положение, в какое поставил его Бог. Поэтому я думаю и, по сказанным основаниям, считаю, что кажется, будто король не может обмануться в выборе приближенного, но мог бы обмануться приближенный в выборе тех, кого он собирается предложить своему государю как способных для исполнения должностей или для управления, считая их таковыми по своим сведениям, – между тем как на самом деле они не таковы. Это ошибка, в какую он, как и всякий человек, может впасть, и поэтому для него важно, чтобы сохранить свое влияние и репутацию, вести себя осторожно, осведомляясь у тех, которые могут быть судьями в таких делах, для того чтобы, если выбор окажется не столь удачным, как это желательно, по крайней мере не считали бы, что это было не случайно, а по дружбе или по прихоти. Но, возвращаясь к первоначалу, я скажу, что это жестоко, когда политики хотят лишить государя такого великого удовольствия, как дружба приближенного, к которому государь питает естественную склонность, потому что у всех людей на свете склонность всегда действует и направлена на одну цель больше, чем на другую, и в этом находит отдохновение и утешение.
