Ален-Рене Лесаж - Хромой бес
Вид этих трех несчастных, пришедших в себя, представлял самое трогательное зрелище, какое только можно себе вообразить. Все трое только что находились в состоянии, близком к смерти, но сейчас они внушили еще больше жалости. Донья Теодора обращала к дону Хуану взоры, в которых отражалось смятение души, пораженной горем и отчаянием, а оба друга смотрели на нее угасающим взглядом и тяжко вздыхали.
Молчание, столь же трогательное, сколь и зловещее, прервал дон Фадрике; обращаясь к вдове Сифуэнтеса, он проговорил:
— Сударыня, перед смертью мне посчастливилось узнать, что вы освобождены от рабства; я благодарил бы небо, если бы свободой вы были обязаны мне, но небу угодно было, чтобы это стало делом рук избранника вашего сердца. Я слишком люблю своего соперника и не могу на него роптать; мне хотелось бы, чтобы удар, который я имел несчастье нанести, не помешал ему наслаждаться вашей благодарностью.
Теодора ничего на это не ответила. Ее вовсе не трогала в эту минуту печальная участь дона Фадрике; она чувствовала к нему отвращение, внушаемое ей опасным состоянием толедца.
Между тем хирург собирался осмотреть и исследовать раны. Он начал с Сарате и нашел рану его не опасной, потому что шпага, скользнув под левой грудью, не затронула ни одного важного органа. Заключение хирурга немного успокоило Теодору и очень обрадовало дона Фадрике; повернув лицо к даме, он сказал:
— Я доволен: раз мой друг вне опасности, я расстаюсь с жизнью без сожаления; я умру, не унося с собой вашей ненависти.
Он сказал это так проникновенно, что вдова Сифуэнтеса была растрогана. Она перестала опасаться за жизнь дона Хуана, поэтому и ненависть ее к дону Фадрике исчезла и она относилась теперь к нему, как к человеку, вполне достойному ее сострадания.
— Ах, Мендоса, — отвечала она ему в великодушном порыве, — позвольте, чтобы вам перевязали рану; может быть, она окажется такой же легкой, как у вашего друга. Согласитесь на лечение, которое вам предлагают. Живите! Если я не могу сделать вас счастливым, я не осчастливлю и другого. Из сострадания и дружбы к вам я не отдам своей руки дону Хуану, как хотела. Приношу вам ту же жертву, какую принес и он.
Дон Фадрике хотел было отвечать, но хирург, боясь, как бы он разговорами не разбередил свою рану, велел ему замолчать и начал осмотр. Рана показалась хирургу смертельной, ибо шпага прошла сквозь верхнюю часть легкого, о чем свидетельствовало кровоизлияние, причем оно могло возобновиться. Сделав первую перевязку, хирург оставил раненых в каюте на корме. Они лежали рядом на двух узких койках, а донью Теодору он увел, боясь, как бы ее присутствие не отразилось на них дурно.
Несмотря на все эти предосторожности, у Мендосы обнаружился жар, а к вечеру кровоизлияние усилилось. Хирургу пришлось объявить ему, что вылечить его нельзя и если он хочет что-нибудь сказать своему другу или донье Теодоре, то пусть поторопится. Эти слова бесконечно огорчили дона Хуана, зато дон Фадрике выслушал их спокойно. Он попросил позвать к нему вдову Сифуэнтеса; она пришла в таком состоянии, которое легче представить себе, чем описать. Она была вся в слезах и так рыдала, что Мендоса страшно взволновался.
— Сударыня, я не стою драгоценных слез, которые вы проливаете, — сказал он ей, — перестаньте на минуту плакать, прошу вас, и выслушайте меня; с этой же просьбой я обращаюсь и к вам, мой милый Сарате, — сказал он своему другу, видя, что тот не в силах сдержать страшного горя. — Я знаю, что разлука со мною будет вам тяжела; мне слишком известна ваша дружба, чтобы сомневаться в этом; но подождите, пока я не умру, а тогда почтите мою смерть этими знаками нежности и сострадания. До тех же пор умерьте вашу печаль; она огорчает меня больше, чем потеря жизни. Я хочу вам рассказать, какими путями судьба, так жестоко меня преследующая, привела меня на этот злополучный берег, обагренный по моей вине кровью моего друга и моею.
Вам, конечно, хочется знать, как мог я принять дона Хуана за дона Альваро; я вам сейчас все объясню, если времени, которое мне осталось прожить, хватит на этот печальный рассказ.
Несколько часов спустя после отплытия корабля, на который меня перевели пираты, разлучив с доном Хуаном, мы встретились с французским корсаром; он на нас напал, завладел тунисским кораблем и высадил нас около Аликанте. Едва я почувствовал себя на свободе, первой моей мыслью было выкупить моего друга. Для этого я отправился сначала в Валенсию, чтобы заручиться деньгами. Там я узнал, что в Барселоне миссионеры ордена Искупления собираются в Алжир, и поспешил в Барселону, но перед отъездом из Валенсии я просил моего дядю, губернатора, дона Франсиско де Мендоса, употребить все свое влияние при дворе, чтобы добиться помилования Сарате, которого я намеревался привезти с собой и водворить в его имении, отчужденном после смерти герцога де Наксера.
Как только мы прибыли в Алжир, я начал посещать места, где обычно собираются невольники, но сколько я туда ни ходил, я не встречал того, кого искал. Однажды я увидел каталонца-вероотступника, которому принадлежит корабль; я его тотчас узнал, как бывшего служащего моего дяди. Я рассказал ему о цели моего путешествия и просил навести справки о моем друге.
«Мне очень жаль, но я не могу быть вам полезным, — ответил он. — Этой ночью я уезжаю отсюда с одной дамой, уроженкой Валенсии; она невольница дея».
«А как зовут эту даму?» — спросил я.
Он сказал, что ее зовут Теодорой.
По изумлению, выказанному мною при этом известии, вероотступник понял, что особа эта мне не безразлична. Он мне открыл придуманный им план ее освобождения, а так как во время своего рассказа он несколько раз называл невольника «Альваро», я не сомневался, что это сам Альваро Понсе.
«Помогите мне, — горячо просил я его, — дайте мне возможность отомстить моему врагу».
«Я готов вам служить, — отвечал он, — но расскажите сначала, чем провинился Альваро».
Я поведал ему всю нашу историю; выслушав ее, он сказал:
«Все ясно. Идите сегодня ночью вслед за мною, вам покажут вашего соперника, а когда вы его проучите, вы займете его место и отправитесь вместе с нами в Валенсию».
Но, несмотря на свое нетерпение, я не забывал дона Хуана. Я оставил итальянскому купцу по имени Франческо Капати, живущему в Алжире, деньги для выкупа моего друга; купец обещал мне выкупить его, если только удастся его разыскать. Наконец, настала ночь, я отправился к отступнику, и он повел меня на берег моря. Мы остановились у калитки; оттуда вышел человек, направился прямо к нам и сказал, показывая пальцем на мужчину и женщину, следовавших за ним: «Вот Альваро и донья Теодора».
При виде их я прихожу в ярость; вынимаю шпагу, бегу к несчастному Альваро и, думая, что поражаю гнусного соперника, нападаю на верного друга, которого так искал. Но, благодарение небу, — продолжал он дрогнувшим голосом, — моя ошибка не будет стоить ему жизни, а Теодоре — вечных слез.
— Ах, Мендоса, вы не представляете себе всей глубины моей скорби, — прервала его дама. — Я никогда не утешусь, что потеряла вас. Если я и выйду замуж за вашего друга, так только для того, чтобы вместе с ним сокрушаться о вас. Ваша любовь, ваша дружба, ваши несчастья будут постоянным предметом наших бесед.
— Что вы, сударыня! — вскричал дон Фадрике. — Я не заслуживаю, чтобы вы так долго меня оплакивали. Умоляю вас, выходите замуж за дона Хуана, после того как он отомстит за вас Альваро Понсе.
— Дона Альваро нет более в живых, — сказала вдова Сифуэнтеса. — В тот самый день, как он меня похитил, его убил пират, взявший меня в плен.
— Это отрадное известие, сударыня, — сказал Мендоса. — Мой друг будет от этого еще счастливее. Не противьтесь больше вашей взаимной склонности. Я с радостью вижу, что приближается час, когда рухнет препятствие к вашему обоюдному счастью, препятствие, созданное вашим состраданием и великодушием дона Хуана. Пусть ваши дни протекают безмятежно в союзе, который не решится потревожить завистливая судьба. Прощайте, сударыня. Прощайте, дон Хуан. Вспоминайте иногда человека, который никого так не любил, как вас.
Теодора и дон Хуан вместо ответа зарыдали еще сильнее, а дон Фадрике, которому становилось все хуже, продолжал так:
— Я слишком расчувствовался: смерть уже витает надо мной, а я и не думаю просить у божественного милосердия прощения за грех, что я совершил, оборвав жизнь, располагать которою я не смел.
При этих словах он возвел глаза к небу с искренним раскаянием, и вскоре кровоизлияние задушило его.
Тогда дон Хуан в припадке беспредельного отчаяния срывает с себя повязку; он хочет, чтобы его рана не зажила, но Франсиско и хирург бросаются к нему, стараясь его успокоить. Теодора страшно испугана этим порывом; она присоединяется к ним, чтобы отвратить дона Хуана от его намерения. Она говорит так трогательно, что он приходит в себя, позволяет сделать новую перевязку, и чувство влюбленного в конце концов берет верх над горем друга. Однако он овладел собой лишь для того, чтобы сдерживать неистовые проявления горя, но отнюдь не для того, чтобы его ослабить.
