Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Он — благостный шпион; в чужом дворе придворный;
Гость по профессии; ручатель, но притворный;
Длиннейшая рука своей родной страны,
Которую в чужой особо чтить должны;
Подзорная труба; подобье слуховуши;
В щель, в пройму, в скважину наставленные уши;
Утечный водосток; сверх меры зоркий зрак;
Дремоты в час ночной принципиальный враг;
То, что приказано, рекущая картина,
Которая жива по воле господина;
Святой по почестям, положенным ему
В стране чужой; гнилой болван в родном дому;
Фигура — чужакам, своим — едва ли пешка;
Полночный страж, чей долг — как раз дневная слежка;
Умелый кривдоплет, не мучимый стыдом;
Изгнанник, что легко родной оставил дом,
Назначенный король: устройщик хлебосольства
За счет казенных средств; для земляка, в посольство
Входящего — плечо опоры в час беды:
Защитник, знающий и средства, и ходы;
Оружье мощное далекой воли княжьей,
Которое хранят в сокровищнице вражьей;
Взаимный уговор: желанью вопреки,
Терпеть в своем дому соседские очки.

Он — великан вдали; он — великанья пядь;
Господень недосмотр; росток, растущий вспять;
Слоненок из тряпиц; персона, что в оконце
На четверть видима; тень при полдневном солнце;
Гриб, в поле выросший; не нужный никому;
Дух, в тело втиснутый, как исполин в тюрьму;
Весь жалкий, весь такой
По мерке, по людской,
Как кортик против шпаги,
Как рюмка против фляги, —
Такой же малышок,
Как этот вот стишок.

Он — колесо, чей скрип звучит и ночь, и день
Его мозги всегда немного набекрень —
Ворочался б язык — желудок бы не плакал;
От жажды — вечный лжец, от голода — оракул;
Всех лошадей седло; кадильщик всех господ;
Мечтами — сущий вихрь, на деле — тихоход;
Взнуздатель праздных грез; стихослагатель-сдельщик
На радость и на скорбь; любых словес плетельщик;
Латынью сыплющий, зазнавшийся плебей;
Кондитер, чей пирог спечен из отрубей.
Он в рифму кашляет, — коль с рифмой смысл в разладе,
Он смыслом жертвует немедля, рифмы ради:
Перипатетиком его не назову:
Гулять и говорить противно естеству;
Не выслушать стихи — прямая инвектива,
Тому грозит беда, кто внемлет не ретиво,
Тот будет слушать вновь, вконец лишась надежд.
Среди внимающих достаточно невежд,
Для коих смысл стиха второстепенно значим,
Их уши велики, сам органам ослячьим
Все то достанется, погонит что взашей
Ценитель подлинный от собственных ушей.
Дал Библию ему Овидий превосходный:
В ней он вкусил всего, опричь струи холодной
Кастальского ключа, творящего творцов:
Чем виноградный ток слабей, в конце концов? —
Он — выбрал сей родник, — хотя не без досады
Страшится, может быть, мидасовой награды.
Богатства Тантала он видит пред собой:
Мечтается ему — счастливою судьбой
Так уготовано, что в самом лучшем виде
Все изложил он сам, а вовсе не Овидий.
Как древле Актеон, свой головной убор
Он принял от жены, однако сей позор
Не числит тягостью, в душе отлично зная,
Что с золотым дождем встречается Даная.
Он родословную возводит к временам
Священной древности, уже безвестным нам:
Попробуй, не поверь подобному рассказу:
Алмаза правнуком легко назваться стразу.
Он — сущий паразит: однако почему
Смеющийся над ним — завидует ему?

Он всюду, он везде, он встречный-поперечный;
Шпагоносящий смерд; нужды скиталец вечный;
Господень попугай; всегда смешлив на вид,
Он полон глупости, но в ней мастеровит,
Искусный плаватель в ее морях безбрежных;
Живое зеркало мгновений быстробрежных;
Потешный Аристип; во храме смеха страж;
Тень воплощенная; болтающий мираж.

Да, каждый должен бы сиять в искусстве этом!
Он всякий раз иной — в согласии с сюжетом.
Когда, по действию, он попадет на трон,
Готов облечься он хоть в дюжину корон,
Когда же в нищету повергнут он по роли —
Решишь, что он вовек иной не ведал доли.
Под маску спрятавшись, то вверх, то вниз скользя,
Стоит на месте он: проста его стезя.

Мир лицедействует перед очами Бога:
Иному роль нужна, в которой реплик много,
Иной бегом бежит, иной лежмя лежит,
Тот златом дорожит — а тот не дорожит;
Но счастлив только тот, кто на златой средине
Гордыней не влеком ни к бездне, ни к пучине,
Разумно радуясь и не боясь невзгод,
Решает: «Есть, что есть, а завтра — Бог пошлет».

Она — висячий гусь на рыночном торгу;
Богиня хмурая, привыкшая в дугу
Сгибать своих жрецов; кость тысячи дворняжек;
Свербительный объект для юношеских ляжек;
Золотоперая купидова стрела;
Тварь, амброй малые справляюща дела,
Большие — розами; всем голубям — голубка.
Она кругом вольна, однако нет поступка.
Что был бы в радость ей, — но, впрочем неплоха
Забава брачная — браковка жениха.
На карнавале ей во вред идет прикраса:
Жених-то, чай, смекнет, что слаще перьев мясо,
Веснушки — золото, иль оных просто нет,
Не дарит ей морщин премена зим и лет;
Коль прибывает сват — ему важны в невесте
Не контуры лица, а контуры поместий,
Чем толще кошелек, тем девственность полней:
Кто не постиг сего, не грезит пусть о ней.
Парисам нынешним — в ней образ Афродиты:
Плачь, Гера бедная! Паллада, ставки биты!
В ее глазах горит схидамский можжевел,
Кто глянул в них на миг — уже осоловел;
Украшен герб ее короной беспокойной —
Объелась, бедная, и ждет утехи дойной;

Венец над сим гербом — солидная мошна,
Которую круглит удачный сбор зерна, —
Легко уразуметь из дивной сей виньетки,
Насколь у девушки благорассудны предки,
Не родословное здесь древо — целый сад:
От Евы — род ее, поспоришь с сим навряд;
Как подпись не узнать, и личную печатку?
Не нравится рука — целуй через перчатку.
Жених желанен ей, но он сродни врагу:
Возьмет невесту он, но также и деньгу!
«Нет» — просьба подождать, а «да» — звучит отказом.
Какую хитрость здесь мужской измыслит разум?
Звонок ее дверей взывает: караул!
Не дергайте меня! Порог себя прогнул,
Крича: я подломлюсь! Ступеньки кажут норов,
Пытаясь удержать ретивых ухажеров;
Ей воздают хвалы как солнцу, как луне,
Но каждый думает: «Ужо достанься мне».

Он — буйвол на кольце; заменщик палача;
Звон от пощечины, отвешенной сплеча;
Дедила с бородой; неведатель приличий;
Двукратный гробокрад; сверло мошны мужичьей;
Врач в смысле том, что враль, а можно в том, что враг;
Мост, что проваливать назначен бедолаг,
Бредущих по нему, и в том — его отрада;
Коса погибели; метла честного града;
Убийца, чья рука разит наверняка:
Раздатчик милостынь пустого кошелька.
Концы своих усов он обратил в затычки
Для собственных ушей — чтоб не нажить привычки
Внимать излишнему, — и, сей наметив путь,
Уроков лейденских не перебрал отнюдь;
Мир тесен для него: судя по всем приметам,
Посредничает он меж тем и этим светом, —
Воздать бы похвалу занятию сему,
Коль не влекло б оно во гробовую тьму;
Нет проку от лекарств — есть польза от моренья:
С могильщика процент он взыщет без зазренья.
Он примется лечить, лишь замаячит мзда,
Но размышлять при том не даст себе труда:
Зубная, скажем, боль — одна из худших казней —
Проходит тем верней, чем средства несуразней,
Он не копается в премудром естестве —
Что щупать, что смотреть, коль пусто в голове?
Названья поменять — глядишь, случится чудо.
Он подает всегда одно и то же блюдо.
Но позаботится, чтоб новым был сосуд:
Среди святых и то — новейших выше чтут.
Капризы тоже впрок: для них стократ охотней
Врач обратит стопы к просторной подворотне
У дома Роскоши: его расчет таков:
Там кукла хворая средь злата и шелков
Лежит, закутана в заморские уборы.
— Здоровы ль, Госпожа? — Нет сил на разговоры.
— Кружится голова? — Вращается весь дом!
— Не мучит ли мигрень? — Терплю с большим трудом!
— Желудок варит ли? — Ах, право, в нем ли дело!
— Как с нижней стороны? — Уж я забыть успела,
Что было и когда! — А есть ли боль внутри?
— Все время, и урчит с зари и до зари!..
— Ну-с, выслушаем пульс. Не должно падать духом:
Фестинит несколько. Болезнь вселилась в брюхум!
Ректальный газ в кишках расширился весьма,
Творит перикулюм витальности ума —
Вот радикс жалоб всем! Кишок покинув дебри,
Газ поднимается, чиня ущерб церебре,
Вертиго там царит хорибильное, — эст
Хворь должно истребить, и пер один присест!
Симптомы налицо, де-факто и де-визу.
Исчезнет кауза, коль газы снидут книзу:
Вернется статус кво! Мужайтесь, госпожа,
Я уврачую вас, все силы приложа.
Здоровью вашему не должно жить убытком!
Смирите, право, дрожь пред горьким сим напитком!
Но — пейте мой декокт, а более — ничей!
Адверсны снадобья у всех иных врачей!
Я буду девять дней ваш верный провожатый,
И льщу себя от вас услышать на десятый:
Здоровье! Ты со мной! Вернулся аппетит!
О прежней хворости мне мысль сама претит!..
Пофрыштыкает впрямь в десятый день больная,
Болезни липовой с минуты сей не зная.
Вам, горожане, сим примером дан укор:
В деревне бы сидеть тому, кто вправду хвор,
И лучше лекарь пусть вас лечит сельский, скромный,
Чем оный эскулап с латынью зуболомной.
Мне говорят, мол, так назначено в судьбе:
Тот спотыкается, кто учится ходьбе,
Тот заикается, кто говорит — и стекол
Стекольщик никогда ужели не раскокал?
Нет! Буду уважать скорее палача,
Что рубит яблоки, суть ремесла уча,
Что изрубить в щепу немало должен чучел,
Удар излишний чтоб казнимого не мучил,
И не был смертный миг сверх меры омрачен:
Бог милостив к тому, кто вправду обречен!