Джеффри Чосер - Кентерберийские рассказы
Ведь ясно и без точного промера,
Что сорок пять делений угломера
Прошло светило с наступленья дня.
И вот трактирщик придержал коня.
«Друзья, — сказал он, — утро на исходе,
И я скажу при всем честном народе,
Что времени не следует терять,
Оно имеет свойство уплывать,
И в час ночной, когда мы сладко спим,
И днем, когда не знаем, как нам с ним
Управиться. Оно ручью подобно,
Что с гор течет, дробясь о камни злобно,
И вверх его на кручи не поднять.
Сенеке довелось не раз писать,
Что времени потеря горше смерти,
А этому философу вы верьте.
Ведь, разорись, вновь злато наживешь,
А времени, увы, уж не вернешь,
Как девства… Утеряв его беспечно,
Девчонке не вернуть его, конечно.
Что ж, сэр юрист, наш крепок уговор,
Вы не вступайте в бесполезный спор,
Коль добровольно приняли решенье
Быть у меня сегодня в подчиненье.
Так вот извольте тотчас начинать
И наш порядок строго соблюдать».
«Что ж, depardieu,[119] — сказал юрист, — согласен,
Что я в долгу, и смысл закона ясен.
Долги всегда оплате подлежат,
И не напрасно люди говорят:
«Кто для других законы составляет,
Пусть те законы первым соблюдает».
Рассказывать готов я, господа,
Но что рассказывать, вот в чем беда.
Хотел бы я, чтоб был рассказ прекрасен,
Да нету подходящего в запасе.
Вот Чосер, он хоть мало понимает
В различных метрах и стихи слагает
Нескладно очень, но по мере сил
По-английски как мог переложил
Рассказов много о несчастных дамах.
Не там, так здесь, но о любовных драмах
Он в каждой книге без конца твердил.
Пример Овидия его прельстил.[120]
Не стоит мне те сказки повторять,
Которые успел он рассказать.
Ведь с юности привержен Аполлону,
Встарь Кейка он воспел и Альциону,[121]
А также многих достославных дам.
Лишь для примера приведу я вам
Весь сонм святых угодниц Купидона:[122]
Как закололась от любви Дидона,
Когда покинул бедную Эней;
Как Филлис смерть нашла среди ветвей;
Как Ариадна, или Ипсипилла
Свои стенанья к небу возносила;
Мечом пронзенные, как умирали
Лукреция и Фисба, мы читали
В его стихах, как мучилась Елена
Вдали от родины в годину плена
И как Леандр в пучине утопал
И Геро, умирая, призывал;
Как Лаодамия и Брисеида
Оплакивали пленников Аида;
Как победителя героев мира
Невольно погубила Деянира;
Как королева злобная Медея
Детей своих повесила за шею,
Чтоб наказать изменника Ясона;
И то, как вопияла Гермиона;
Особо воспевал он Ипермнестру
И Пенелопу, выше ж всех Альцесту.
Но, вспоминая дам несчастных тех,
Не рассказал про Канацеи грех,[123]
Что к брату страсть греховную питала
(Таких историй хоть бы не бывало!),
Ниже про Аполлония из Тира
Не рассказала Чосерова лира,
Как тот от скорби тяжкой изнемог,
Когда король проклятый Антиох,
Объятый похотью и жаждой мести,
Дочь Аполлониеву обесчестил,
И горше всех в той повести строка мне,
Как девушку злодей швырнул на камни.
Нет, Чосер никогда таких страстей
Не допускал. Ужасных повестей
Не любит он, уродств и извращенья —
И в том он прав, без всякого сомненья.
Так что же, братья, рассказать мне вам?
Вы помните несносную богам
Кичливость дев, что Пиерид[124] прозванье
Носили встарь и были в наказанье
В сорок обращены. Так вот боюсь,
Что с сущею безделицей явлюсь.
Но все ж, друзья, откину ложный страх,
Я прозой говорю, а он — в стихах».[125]
И начал он рассказ неторопливо,
И все ему внимали терпеливо
РАССКАЗ ЮРИСТА[126]
(пер. О. Румера)
О бедность, мать бесчисленных обид![127]
Тебе, морозом, голодом томимой,
Взывать о помощи мешает стыд.
Но так твои страданья нестерпимы,
Что ты всегда принуждена, помимо
Желания, взаймы у ближних брать,
Иль попрошайничать, иль воровать.
Христа ты осуждаешь, негодуя,
Что правды нет в распределенье благ.
И сердцем злобствуешь напропалую,
Коль твой сосед не нищ, как ты, и наг.
«Вот погоди, — сжимая свой кулак,
Ты говоришь, — тебя поджарят черти
За то, что скрягою ты был до смерти».
Недаром мудрецы нам говорят,
Что смерть куда желанней нищей доли.
Того лишь уважают, кто богат,
А бедняка-соседа поневоле
Всего лишь терпят кое-как, не боле.
И правы мудрецы, что человек
Несчастен, если нищим прожил век.
Кто беден, ненавистен даже брату,
И от него, увы, друзья бегут.
Искусные купцы с сумой богатой,
Как правильно вы действуете тут!
Приносит вам ваш благородный труд
Лишь крупные очки, не единицы,—
В сочельник можете повеселиться.
Вы рыщете по волнам всех морей,
Вы посещаете края чужбины,
И вам, отцы вестей и новостей,
Краев земных все ведомы судьбины.
Я прославляю вас не без причины:
Ведь от купца услышал я рассказ,
Которым нынче позабавлю вас.
В далекой Сирии жила когда-то
Компания купцов, державших склад
Шелков и тканей с вышивкой из злата
И всяких пряностей. И стар и млад
В чужих краях вести был с ними рад
Продажу-куплю, — знали повсеместно
Товары их и нрав отменно честный.
И вот однажды, — то ль чтоб отдохнуть,
То ль по делам торговым, я не знаю,—
Сирийцев наших часть решила путь
Направить в Рим, туда не высылая
Гонцов заране из родного края.
Себе роскошный снявши в Риме дом,
Они все вместе поселились в нем.
Дни потекли чредой неутомимой,
И доносилась до купцов хвала
Констанце, дочери владыки Рима,—
Хвала, что на устах у всех была.
Ее красу и добрые дела
Все граждане превозносили дружно;
Об «этом рассказать подробней нужно.
Все говорили: «Дочь родил на свет
Наш добрый император, — многи лета
Дай бог ему! — которой ровни нет
И не было от сотворенья света
Так добродетельна принцесса эта
И хороша собой, что впору ей
Владычицею стать Европы всей.
В ней красота не связана с гордыней,
В ней юность легкомыслию чужда,
К участливой готова благостыне
Прелестная рука ее всегда.
Хоть молоды еще ее года,
Душа ее уже святою стала,
Всех добродетелей она зерцало».
Народный голос, видит бог, был прав.
Теперь опять к рассказу перейду я.
Вновь погрузив суда и повидав
Прекрасную принцессу молодую,
Купцы вернулись в Сирию родную,
Чтоб снова приступить к своим делам.
Подробности не интересны вам.
Султан сирийский очень благосклонно
Всегда тех славных принимал купцов,
Расспрашивал про берег отдаленный,
Про нравы и дела чужих краев.
Их угостить всегда он был готов,
Чтоб разузнать за чашей браги пенной
О чудесах неведомых вселенной.
В повествованье их на этот раз
Констанца много места занимала,
И про принцессу дивную рассказ
Султану душу взволновал немало.
Она ему такой желанной стала,
Что он хотел бы до скончанья дней
Любить ее и думать лишь о ней.
А в необъятной книге, той, что нами
Зовется небом, рок султана злой
Был звездными начертан письменами:
Смерть от любви. В огромной книге той
Начертано невидимой рукой,—
Ясней стекла для тех, кто понимает,—
Какая смерть любого ожидает.
До их рожденья был начертан рок
Помпея, Юлия и Ахиллеса,
Определен войны фиванской срок,
Предсказана кончина Геркулеса,
Сократа, Турна. Но лежит завеса
На нашем зренье, — к звездным письмен
Мы слепы, их язык невнятен нам.
На заседанье тайного совета
О замысле своем сказал султан,
Прибавив (сообщить спешу вам это),
Что он погибнет от сердечных ран,
Коль знак любви ему не будет дан.
Должна Констанца стать его женою,
Дотоль он не найдет себе покоя.
Разнообразных мнений ряд потом
Был высказан при этом обсужденье;
Не позабыли вспомнить и о том,
Что надо опасаться наважденья,
Все споры прекративши, в заключенье
Совета члены порешили так:
Единственный хороший выход — брак.
