Данте Алигьери - Божественная комедия
Нога не шла, не подсобясь рукой.
19 Тогда страдал я и страдаю снова,
Когда припомню то, что я видал;[344]
И взнуздываю ум сильней былого,
22 Чтоб он без добрых правил не блуждал,
И то, что мне дала звезда благая
Иль кто-то лучший, сам я не попрал.
25 Как селянин, на холме отдыхая, —
Когда сокроет ненадолго взгляд
Тот, кем страна озарена земная,
28 И комары, сменяя мух, кружат,[345] —
Долину видит полной светляками
Там, где он жнёт, где режет виноград,
31 Так, видел я, вся искрилась огнями
Восьмая глубь, как только с двух сторон
Расщелина открылась перед нами.
34 И как, конями поднят в небосклон,
На колеснице Илия вздымался,
А тот, кто был медведями отмщён,
37 Ему вослед глазами устремлялся
И только пламень различал едва,
Который вверх, как облачко, взвивался,[346] —
40 Так движутся огни в гортани рва,
И в каждом замкнут грешник утаённый,
Хоть взор не замечает воровства.
43 С вершины моста я смотрел, склонённый,
И, не держись я за одну из плит,
Я бы упал, никем не понуждённый;
46 И вождь, приметив мой усердный вид,
Сказал мне так: "Здесь каждый дух затерян
Внутри огня, которым он горит".
49 "Теперь, учитель, я вполне уверен, —
Ответил я. — Уж я и сам постиг,
И даже так спросить я был намерен:
52 Кто в том огне, что там вдали возник,
Двойной вверху, как бы с костра подъятый,
Где с братом был положен Полиник?"[347]
55 "В нём мучатся, — ответил мой вожатый, —
Улисс и Диомед,[348] и так вдвоём,
Как шли на гнев,[349] идут путём расплаты;
58 Казнятся этим стонущим огнём
И ввод коня, разверзший стены града,
Откуда римлян вышел славный дом,[350]
61 И то, что Дейдамия в сенях Ада
Зовёт Ахилла, мёртвая, стеня,[351]
И за Палладий[352] в нём дана награда".
64 "Когда есть речь у этого огня,
Учитель, — я сказал, — тебя молю я,
Сто раз тебя молю, утешь меня,
67 Дождись, покуда, меж других кочуя,
Рогатый пламень к нам не подойдёт:
Смотри, как я склонен к нему, тоскуя".
70 "Такая просьба, — мне он в свой черёд, —
Всегда к свершенью сердце расположит;
Но твой язык на время пусть замрёт.
73 Спрошу их я; то, что тебя тревожит,
И сам я понял; а на твой вопрос
Они, как греки, промолчат, быть может".
76 Когда огонь пришёл под наш утёс
И место и мгновенье подобало,
Учитель мой, я слышал, произнёс:
79 "О вы, чей пламень раздвояет жало!
Когда почтил вас я в мой краткий час,
Когда почтил вас много или мало,
82 Слагая в мире мой высокий сказ,[353]
Постойте; вы поведать мне повинны,
Где, заблудясь, погиб один из вас".[354]
85 С протяжным ропотом огонь старинный
Качнул свой больший рог; так иногда
Томится на ветру костёр пустынный,
88 Туда клоня вершину и сюда,
Как если б это был язык вещавший,
Он издал голос и сказал: "Когда
91 Расстался я с Цирцеей[355], год скрывавшей
Меня вблизи Гаэты,[356] где потом
Пристал Эней, так этот край назвавший, —
94 Ни нежность к сыну, ни перед отцом
Священный страх, ни долг любви спокойный
Близ Пенелопы с радостным челом
97 Не возмогли смирить мой голод знойный
Изведать мира дальний кругозор
И всё, чем дурны люди и достойны.
100 И я в морской отважился простор,
На малом судне выйдя одиноко
С моей дружиной, верной с давних пор.
103 Я видел оба берега, Моррокко,[357]
Испанию, край сардов,[358] рубежи
Всех островов, раскиданных широко.
106 Уже мы были древние мужи,
Войдя в пролив, в том дальнем месте света,
Где Геркулес воздвиг свои межи,
109 Чтобы пловец не преступал запрета;[359]
Севилья справа отошла назад,
Осталась слева, перед этим, Сетта[360].
112 "О братья, — так сказал я, — на закат
Пришедшие дорогой многотрудной!
Тот малый срок, пока ещё не спят
115 Земные чувства, их остаток скудный
Отдайте постиженью новизны,
Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный![361]
118 Подумайте о том, чьи вы сыны:
Вы созданы не для животной доли,
Но к доблести и к знанью рождены".
121 Товарищей так живо укололи
Мои слова и ринули вперёд,
Что я и сам бы не сдержал их воли.
124 Кормой к рассвету, свой шальной полет
На крыльях весел судно устремило,
Всё время влево уклоняя ход.[362]
127 Уже в ночи я видел все светила
Другого остья, и морская грудь
Склонившееся наше заслонила.[363]
130 Пять раз успел внизу луны блеснуть
И столько ж раз погаснуть свет заёмный,[364]
С тех пор как мы пустились в дерзкий путь,
133 Когда гора[365], далёкой грудой тёмной,
Открылась нам; от века своего
Я не видал ещё такой огромной.
136 Сменилось плачем наше торжество:
От новых стран поднялся вихрь, с налёта
Ударил в судно, повернул его
139 Три раза в быстрине водоворота;
Корма взметнулась на четвёртый раз,
Нос канул книзу, как назначил Кто-то,[366]
142 И море, хлынув, поглотило нас".
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
1 Уже горел прямым и ровным светом
Умолкший пламень, уходя во тьму,
Отпущенный приветливым поэтом, —
4 Когда другой, возникший вслед ему,[367]
Невнятным гулом, рвущимся из жала,
Привлёк наш взор к верховью своему.
7 Как сицилийский бык, взревев сначала
От возгласов того, — и поделом, —
Чьё мастерство его образовало,
10 Ревел от голоса казнимых в нём
И, хоть он был всего лишь медь литая,
Страдающим казался существом,[368]
13 Так, в пламени пути не обретая,
В его наречье, в нераздельный рык,
Слова преображались, вылетая.
16 Когда же звук их наконец проник
Сквозь острие, придав ему дрожанье,
Которое им сообщал язык,
19 К нам донеслось: "К тебе моё воззванье,
О ты, что, по-ломбардски говоря,[369]
Сказал: «Иди, я утолил желанье!»
22 Мольбу, быть может, позднюю творя,
Молю, помедли здесь, где мы страдаем:
Смотри, я медлю пред тобой, горя!
25 Когда, простясь с латинским милым краем,
Ты только что достиг слепого дна,
Где я за грех содеянный терзаем,
28 Скажи: в Романье[370] — мир или война?
От стен Урбино[371] и до горной сени,
Вскормившей Тибр, лежит моя страна".
31 Я вслушивался, полон размышлений,
Когда вожатый, тронув локоть мне,
