Данте Алигьери - Божественная комедия
Такой, как ты, существовать не надо!
Ты свой же корень в скверне превзошла![327]
13 Мне ни в одном из тёмных кругов Ада
Строптивей богу дух не представал,
Ни тот, кто в Фивах пал с вершины града.[328]
16 Он, не сказав ни слова, побежал;
И видел я, как следом осерчало
Скакал кентавр, крича: «Где, где бахвал?»
19 Так много змей в Маремме[329] не бывало,
Сколькими круп его был оплетён
Дотуда, где наш облик[330] брал начало.
22 А над затылком нависал дракон,
Ему налёгший на плечи, крылатый,
Которым каждый встречный опалён.
25 "Ты видишь Кака, — мне сказал вожатый. —
Немало крови от него лилось,
Где Авентин вознёс крутые скаты.
28 Он с братьями теперь шагает врозь[331]
За то, что обобрал не без оглядки
Большое стадо, что вблизи паслось.
31 Но не дал Геркулес ему повадки
И палицей отстукал до ста раз,
Хоть тот был мёртв на первом же десятке".[332]
34 Пока о проскакавшем шёл рассказ,
Три духа[333] собрались внизу; едва ли
Заметил бы их кто-нибудь из нас,
37 Вождь или я, но снизу закричали:
«Вы кто?» Тогда наш разговор затих,
И мы пришедших молча озирали.
40 Я их не знал; но тут один из них
Спросил, и я по этому вопросу
Догадываться мог об остальных:
43 «А что же Чанфа не пришёл к утёсу?»
И я, чтоб вождь прислушался к нему,
От подбородка палец поднял к носу.
46 Не диво, если слову моему,
Читатель, ты поверишь неохотно:
Мне, видевшему, чудно самому.
49 Едва я оглянул их мимолётно,
Взметнулся шестиногий змей,[334] внаскок
Облапил одного и стиснул плотно.
52 Зажав ему бока меж средних ног,
Передними он в плечи уцепился
И вгрызся духу в каждую из щёк;
55 А задними за ляжки ухватился
И между них ему просунул хвост,
Который кверху вдоль спины извился.
58 Плющ, дереву опутав мощный рост,
Не так его глушит, как зверь висячий
Чужое тело обмотал взахлёст.
61 И оба слиплись, точно воск горячий,
И смешиваться начал цвет их тел,
Окрашенных теперь уже иначе,
64 Как если бы бумажный лист горел
И бурый цвет распространялся в зное,
Ещё не чёрен и уже не бел.
67 "Увы, Аньель, да что с тобой такое? —
Кричали, глядя, остальные два. —
Смотри, уже ты ни один, ни двое".
70 Меж тем единой стала голова,
И смесь двух лиц явилась перед нами,
Где прежние мерещились едва.
73 Четыре отрасли[335] — двумя руками,
А бедра, ноги, и живот, и грудь
Невиданными сделались частями.
76 Всё бывшее в одну смесилось муть;
И жуткий образ медленной походкой,
Ничто и двое, продолжал свой путь.
79 Как ящерица под широкой плёткой
Палящих дней, меняя тын, мелькнёт
Через дорогу молнией короткой,
82 Так, двум другим кидаясь на живот,
Мелькнул змеёныш лютый,[336] жёлто-чёрный,
Как шарик перца; и туда, где плод
85 Ещё в утробе влагой жизнетворной
Питается, ужалил одного;[337]
Потом скользнул к его ногам, проворный.
88 Пронзённый не промолвил ничего
И лишь зевнул, как бы от сна совея
Иль словно лихорадило его.
91 Змей смотрит на него, а он — на змея;
Тот — язвой, этот — ртом пускают дым,
И дым смыкает гада и злодея.
94 Лукан да смолкнет там, где назван им
Злосчастливый Сабелл или Насидий,
И да внимает замыслам моим.[338]
97 Пусть Кадма с Аретузой пел Овидий
И этого — змеёй, а ту — ручьём
Измыслил обратить, — я не в обиде:[339]
100 Два естества, вот так, к лицу лицом,
Друг в друга он не претворял телесно,
Заставив их меняться веществом.
103 У этих превращенье шло совместно:
Змеёныш хвост, как вилку, расколол,
А раненый стопы содвинул тесно.
106 Он голени и бедра плотно свёл,
И, самый след сращенья уничтожа,
Они сомкнулись в нераздельный ствол.
109 У змея вилка делалась похожа
На гибнущее там, и здесь мягка,
А там корява становилась кожа.
112 Суставы рук вошли до кулака
Под мышки, между тем как удлинялись
Коротенькие лапки у зверька.
115 Две задние конечности смотались
В тот член, который человек таит,
А у бедняги два образовались.
118 Покамест дымом каждый был повит
И новым цветом начал облекаться,
Тут — облысев, там — волосом покрыт, —
121 Один успел упасть, другой — подняться,
Но луч бесчестных глаз был так же прям,
И в нём их морды начали меняться.
124 Стоявший растянул лицо к вискам,
И то, что лишнего туда наплыло,
Пошло от щёк на вещество ушам.
127 А то, что не сползло назад, застыло
Комком, откуда ноздри отросли
И вздулись губы, сколько надо было.
130 Лежавший рыло вытянул в пыли,
А уши, убывая еле зримо,
Как рожки у улитки, внутрь ушли.
133 Язык, когда-то росший неделимо
И бойкий, треснул надвое, а тот,
Двойной, стянулся, — и не стало дыма.
136 Душа в обличье гадины ползёт
И с шипом удаляется в лощину,
А тот вдогонку, говоря, плюёт.
139 Он, повернув к ней новенькую спину,
Сказал другому[340]: "Пусть теперь ничком,
Как я, Буозо оползёт долину".
142 Так, видел я, менялась естеством
Седьмая свалка;[341] и притом так странно,
Что я, быть может, прегрешил пером.
145 Хотя уж видеть начали туманно
Мои глаза и самый дух блуждал,
Те не могли укрыться столь нежданно,
148 Чтоб я хромого Пуччо не узнал;
Из всех троих он был один нетронут
С тех пор, как подошёл к подножью скал;
151 Другой был тот, по ком в Гавилле стонут.[342]
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
1 Гордись, Фьоренца, долей величавой!
Ты над землёй и морем бьёшь крылом,
И самый Ад твоей наполнен славой!
4 Я пять таких в собранье воровском
Нашёл сограждан, что могу стыдиться,
Да и тебе немного чести в том.
7 Но если нам под утро правда снится,
Ты ощутишь в один из близких дней,
К чему и Прато[343], как и все, стремится;
10 Поэтому — тем лучше, чем скорей;
Раз быть должно, так пусть бы миновало!
С теченьем лет мне будет тяжелей.
13 По выступам, которые сначала
Вели нас вниз, поднялся спутник мой,
И я, влекомый им, взошёл устало;
16 И дальше, одинокою тропой
Меж трещин и камней хребта крутого,
Нога не шла, не подсобясь рукой.
