Vagabondo - Иосафат Барбаро. Путешествие в Тану
Ко времени, когда Барбаро заканчивал написание своего труда, интерес Венеции к Московской Руси был уже значителен; проехала в Москву Софья Палеолог, а до этого события, вокруг и после него участились взаимные посольства. Восток притягивал внимание не только экзотикой Персии, но и еще не раскрытыми, пока смутными чертами молодого, набирающего силу Русского государства. Быть может, Барбаро нашел нужным включить [104] в свой труд и нечто о «Московии», к тому же прочтя то, что написал о ней Контарини. Общее знание топографии и соотношений стран — недаром Барбаро долго жил в Тане, которую с Москвой как бы соединяли не только крупные реки, но и беспокойно перемещавшиеся массы татар, — позволило ему быстро набросать (не подробный, правда) очерк о Москве и о пути оттуда на Запад.[320] Не подвела ли его в этом деле хорошая, цепкая память, невольно подсказывавшая — причем излишне точно! — все, что им было недавно прочтено в сочинении Контарини?[321]
Из вышесказанного вытекает непреложный тезис: ознакомление историка (особенно историка России) с восприятием Москвы глазами итальянца в конце XV в. должно опираться отнюдь не на сочинение Барбаро, но в первую очередь на сочинение Контарини, — с учетом того весьма немногого, что изредка встречается у Барбаро, когда он чуть-чуть уклоняется от полного совпадения своих записей с записями Контарини.
* * *
Итак, нам представляется убедительным, что в вопросе о России XV в., освещенном и у Барбаро, и у Контарини, главным источником является Контарини. Поэтому рассмотрим подробнее, что записал этот путешественник-дипломат.
Остановленный известием о невозможности двинуться с кавказского побережья в Каффу, только что взятую турками (июнь 1475 г.), Контарини был принужден пуститься длинным кружным путем через Дербент и Астрахань в Москву.
После всех мытарств в весьма длительном путешествии Контарини был охвачен сильнейшим желанием как можно скорее покинуть Москву. Однако он не мог уехать из-за отсутствия у него денег для уплаты долга русским и татарским купцам, предоставившим ему крупную сумму; при помощи этого займа он откупился в Астрахани от местных татарских властей, грозивших схватить его и продать как раба на базаре. Не привели ни к чему обещания Контарини выслать эти деньги в Москву уже по приезде в Венецию. Этому воспротивился Марк, посол Ивана III к Узун Хасану, поручившийся за Контарини перед его кредиторами. [105] Из-за всех этих затруднений Контарини пришлось отправить в Венецию за требуемой суммой своего секретаря, священника Стефана, а самому ждать в Москве его возвращения.
Таким образом и получилось, что Контарини провел в Москве четыре месяца — с 25 сентября 1476 г. по 21 января 1477 г. За это время он, по-видимому, нашел даже друзей. Из русских он поддерживал знакомство с Марком, товарищем по профессии и по перенесенным в долгом странствии бедам, но целый круг знакомых составили многочисленные тогда в Москве иностранцы (преимущественно греки и итальянцы) — строители, ювелиры, литейщики, оружейники, художники. Контарини подружился с мастером Трифоном (славянином или греком?), ювелиром (orefice) великого князя, приехавшим с далматинского побережья из венецианского в XV в. города Каттаро (нын. Котор). Познакомился он и с самим Аристотелем Фьераванти (un maestro Aristotele da Bologna, ingegnero),[322] наиболее ярким по таланту среди работавших в Москве иноземцев, который именно в те годы (1476—1479) строил Успенский собор на площади в Кремле. Кроме этих двух выдающихся художников, которых Контарини назвал по именам, в Москве работали, по его словам, и многие другие, особенно греки — из числа появившихся в России в связи с приездом в Москву Софьи Палеолог. С ними всеми у Контарини завязались дружеские отношения (con tutti feci molta amicitia).[323] По-видимому, жизнь Контарини в Москве проходила спокойно и он мог уделить внимание своим записям. Они посвящены двум темам: описанию окружающего и приемам у великого князя.
Контарини не обработал свой дневник; он оставил нам не расширенный памятью автора цельный рассказ, родившийся на основе путевых записей, а лишь отдельные заметки и зарисовки, хотя и последовательно расположенные. Они весьма ценны как свидетельство очевидца и как фиксация виденного, едва ли искаженного пристрастностью писавшего, хотя он и был дипломатом. Город в том виде, в котором его наблюдал Контарини, только очерчен: он расположен на холме (кремль) и у его подножия; его разрезает на две части река с мостами; вокруг обширные леса. Как почти всякий венецианец, автор не пропускает явлений торговли: он перечисляет товары на рынке — хлеб, мясо, птица, сено, дрова,[324] — выписывает цены, поражаясь дешевизне съестного; [106] констатирует отсутствие виноградного вина и наличие медового напитка (bevanda del mele). Иностранца-южанина поразили русские морозы, рынок на льду реки, сани и удобство пользования ими на зимних дорогах.[325] Слово «сани» (sani) введено как специальный термин, не имеющий соответствия в итальянском языке. Особо пишет Контарини о торговле пушниной. Он считает Москву центром, куда свозят меха соболей, лисиц, горностаев, белок и иногда рысей из лесов на севере и северо-востоке и где производятся крупные закупки пушнины купцами Германии и Польши.[326] Другим центром подобных закупок Контарини считает Новгород.
Контарини находит русских людей — и мужчин, и женщин — красивыми (sono huomini assai belli et similmente le sue donne); в нескольких словах он пишет и о наружности Ивана III, высокого и стройного красивого человека лет 35.[327] Тут же автор кратко отмечает, что у великого князя жива еще мать, есть два брата и сын от первой жены, а от Софьи Палеолог он имеет двух дочерей и ожидает рождения третьего ребенка.
Интересное добавление можно сделать по поводу жизни Контарини в Москве осенью и зимой 1476/77 г. Оказывается, что в Московском своде (под 6985 г.) случайно зафиксированы метеорологические сведения как раз за этот период времени, т. е. через это сообщение нам в точности известна погода, которая была в Москве, когда там жил Контарини. Вот этот любопытный текст летописи: «Сия же осень суха была и студена; река стала ноября 12, а о ведениеве дни дождь был, а оттоля морозов великих несколько, а снегу не бывало. Генваря 9 с четверга на пяток снег пошел да и на заутрее, а не много же; а на пядь не бывало его и во всю зиму сю».[328]
Сразу же по приезде в Москву Контарини был поглощен заботой получить возможность уехать на родину. Поэтому он всячески искал случая встретиться с великим князем и просить у него разрешения на выезд. Отсюда — ряд приемов у Ивана III. Контарини был на приемах у Ивана III четыре раза, причем только первое посещение осложнилось недовольством великого князя (по поводу Ивана Тривизана), в дальнейшем же возобладала атмосфера мира и даже дружелюбия Москвы к Венецианской республике.
Впервые Контарини получил аудиенцию у Ивана III — по ходатайству Марка — в самом начале своего пребывания в Москве. Контарини держал себя, как будто он был венецианским послом [107] к московскому князю (тогда как он был потерпевшим неудачу послом в Персию, к тому же вызвавшим сильное неудовольствие Узун Хасана). После обязательных приветствий (le debite reverenze) венецианец, именно в качестве посла, принес великому князю благодарность за доброжелательство к нему со стороны Марка, русского посла, и при этом перевел свою речь уже в плоскость большой политики, заявив, что помощь посла Ивана III ему, послу Венецианской республики, показала доброе отношение великого князя к правительству Венеции. Этот вывод, проявивший присущее Контарини хитроумие, вызвал резкую реакцию Ивана III. Он прервал речь Контарини, — который сразу же заметил перемену в лице собеседника, настолько, по-видимому, яркую, что отразил это в своем описании: лицо великого князя приняло почти гневное выражение (con volto quasi turbato),[329] — и с возмущением начал говорить о Джан Баттисте Тривизане. Он, конечно, имел в виду нашумевшую в Москве в 1472 — 1473 гг. историю с венецианским посланцем (в летописи он называется Иваном Тривизаном), который, находясь в Москве,[330] скрыл от московского правительства свою миссию к злейшему врагу русских, хану Большой Орды Ахмеду. Иван III имел поэтому основания с подозрением относиться ко всякому иностранцу, тем более итальянцу, намерения которого не были до конца ясны; Контарини, неофициально попавшего в Москву, причислить к таковым было вполне возможно.
Таким образом, первая аудиенция у великого князя не была для венецианца удачной; надо думать, что разговор о дипломатических приемах венецианской синьории и о реакции на них со стороны Москвы был резким, — «с обеих сторон было сказано много слов» (doppo le molte parole, si di sua signoria, come mie), — и конечная, вполне скромная цель Контарини осталась не достигнутой: он не получил ответа от великого князя относительно возможности своего отъезда из Москвы. Иван III уехал объезжать войска на границах, а Контарини остался в Москве. Никаких притеснений он не испытал; однако когда он, недовольный первым, плохим жилищем, попробовал улучшить свой быт и переселиться в хороший дом, в котором жил его соотечественник Аристотель Фьераванти, — а дом этот находился поблизости от великокняжеской резиденции, — ему было приказано от имени великого князя покинуть это здание. Он поселился вне кремля (fuori [108] del castello) в двух комнатушках, в которых и оставался все время вплоть до своего отъезда из Москвы.
